ти в
итальянском  стиле  с фасада, а верхний этаж с обеих сторон  венчали  тонкие
башни.  Оно было построено в начале  века для развлечений -  приемов, балов,
азартных  игр,  -  и поэтому  комнаты были необычайно просторными.  В задней
части  было два крыла, прятавшихся за плохо гармонировавшим  со всем зданием
фасадом. Бросались в глаза три больших окна наверху  с видом на Вену. В этих
комнатах жили наиболее почетные гости. Фрейды  имели хорошую репутацию, но в
то  время их  имя значило  немного,  и  в семействе Шлагов  сохранились лишь
крайне  незначительные   воспоминания  об  этих   постояльцах.  Над   окнами
красовалась  надпись крупными и  не  слишком  изящными  буквами: "Belle Vue"
("Бельвю").
     Фрейды  отправились  туда рано, в  конце мая.  Без сомнения, они наняли
повозку для  служанки и багажа и закрытый  экипаж для себя и пятерых  детей.
Марта  носила с марта  шестого  ребенка,  чему они  были  не  особо рады. "В
понедельник мы переезжаем на Небеса", писал Фрейд другу. Химмельштрассе, или
"Небесная улица",  -  это дорога, ведущая из  Гринцинга  в  имение "Химмель"
("Небеса"), расположенное выше на холме. "Бельвю" находилось как раз на этой
дороге. Впрочем, Фрейд был в то время  далек  от "небесной  жизни". Пока  не
началось лето, он постоянно ездил оттуда в городскую квартиру (в то время на
Берггассе, или "Горной улице"). Там его ждали пациенты, а значит, и деньги.
     Фрейд  чувствовал  себя  этой  весной  не  слишком  уверенно.  У   него
уменьшилось желание работать обычным  врачом, но деньги были  тем  не  менее
нужны. А  у него уже  появлялись идеи, над  которыми вскоре  начнут смеяться
жестокие венские коллеги.  За несколько дней до отъезда семейства в "Бельвю"
он признался другу, берлинскому врачу  Вильгельму Флису, что "такой человек,
как я",  не может жить без всепоглощающей страсти.  Он утверждал,  что нашел
эту  страсть  в психологии.  Изучение  "мыслительных  функций",  сказал  он,
нормальных и аномальных, превратилось для него в вечного тирана.
     Похоже,  эта  страсть  не  подпитывалась   никакими   особыми  внешними
обстоятельствами. Ее растил в себе сам Фрейд, как и все, что с  нею связано:
поиск мельчайших  подробностей о том, как работает человеческий разум и  как
можно лечить  его  расстройства.  Клинический  материал  доктора  Фрейда был
невелик. Он состоял  из разрозненных случаев  невротических венцев  среднего
класса,  которыми  он  занимался в течение  девяти лет. Именно такие клиенты
давали  основную  работу  подобным врачебным  практикам.  Их  проблемы  были
достаточно реальны, но лечение проводилось наугад.
     Настоящих   умалишенных   обычные  врачи   не   лечили.   Состоятельные
душевнобольные  оказывались в частных клиниках,  а бедные -  в  неприглядных
больничных  палатах.  Считалось,  что  они  наследовали  "дурную  кровь"  от
родителей,   и  о  них  благополучно  забывали.   Невротики,  "легкораненые"
психиатрии,  чаще подвергались лечению, потому что были "более нормальны". К
ним относились люди, страдающие от приступов страха и фобий - те, кто боится
лошадей или темноты, считает себя  неполноценным,  страдает от необъяснимого
несварения желудка,  болей в спине и слабости  ног. Для них  не существовало
конкретного  диагноза, кроме малопонятного  популярного слова  "неврастения"
или, в тяжелых случаях,  "истерия".  Это  заболевание  тоже  было  не  очень
понятно медицине. В девятнадцатом веке оно встречалось часто, особенно среди
женщин среднего класса, и многое связывают его с образом жизни, который  они
вели.
     Транквилизаторов или антидепрессантов не было.  Для большинства  врачей
пациенты  с "больными  нервами"  почти не  относились к настоящей  медицине,
хотя,  что  немаловажно,  приносили неплохой  доход. Фрейд  тоже брал  с них
деньги, но обращал  внимание  и  на  то, что они  ему  говорили.  Наблюдения
вызвали  в нем  интерес к  личностям пациентов,  которые были  "не в  себе".
Природа человеческого сознания  была предметом многих  философских дебатов в
девятнадцатом  столетии.  К  тому  времени когда  Фрейд  начал  работать,  у
психологов и психиатров появилась профессиональная заинтересованность в этом
вопросе;   многие   были  уверены  в   существовании   подсознательной,  или
бессознательной,  части мозга.  Почти все  люди принимали  идею  о делимости
сознания  как  должное.  Когда Томас Харди  написал в  книге "Возвращение на
родину", что "людей что-то уводит от выполнения намерений даже тогда,  когда
они  их  выполняют", он  выразил  прописную истину,  известную его читателям
викторианской эпохи, 1878 года. Что  же сделал Фрейд? Он воспользовался этим
развивающимся понятием о существовании  некоего сознания внутри сознания и с
помощью   интуиции  и  наблюдений   стал  создавать  всеобъемлющую  систему,
построенную на исследовании невротиков, но призванную объяснить человеческое
поведение в целом.
     Задача оказалась не из  легких. Нужно было разобраться хотя бы со своим
собственным разумом, который представлял собой всего лишь часть общей тайны.
"Внутреннее восприятие нельзя считать  'доказательством'", - писал он своему
другу Флису. Ему часто бывало не по себе. Впрочем, это его не останавливало.
     Его заявления не  становились более  правдоподобными от убеждения,  что
это "второе  я" в  основном сосредоточено  на  сексе.  Первая книга  Фрейда,
"Этюды  по истерии", написанная вместе  со старшим  коллегой,  имя  которого
стояло  на титульном листе первым, была опубликована в том же  месяце, в мае
1895 года, и  содержала  странное примечание курсивом: "Истерики в  основном
страдают  от воспоминаний". (Одной  из пациенток, описанных  в книге,  стала
Катарина, та девушка с горы.) Размышления Фрейда о природе этих воспоминаний
не были выражены в этой книге достаточно четко, но, очевидно,  он  уже тогда
считал, что они связаны с сексуальными вопросами.
     Секс,  с его точки  зрения, занимал основное место и в менее  серьезных
психических расстройствах, таких  как неврастения, при  которой  люди "имели
проблемы с нервами". Либо рассказы пациентов, либо собственные  идеи - Фрейд
намекал на  первое, факты  же говорят о втором - приводят  его  к  осуждению
мастурбации  и  использования презервативов  и  утверждению, что это опасно,
портит людям  нервы и  расстраивает их  рассудок. Врачи и  священники  часто
осуждали все, что  делало из  секса не обязанность, а удовольствие. Фрейд не
считал  (а  если  и  считал,  то  не выражал  этого открыто)  подобные  вещи
аморальными. Он просто утверждал,  что они вредны  и  вызывают  неврастению.
Поскольку в Вене было достаточно много процветающих горожан среднего класса,
которые страдали от  нервных расстройств и делали в  прошлом массу запретных
вещей, этот вывод можно было применить к очень многим пациентам. Но не стоит
утверждать, что Фрейд - это врач, изобретающий  лечение на пустом месте.  Он
верил, что у него в руках истинный ответ, ключ ко всем загадкам.
     Этот  вопрос интересовал  его  и с личной стороны.  Сам  он  был  отцом
пятерых, уже  почти шестерых  детей,  а  его  жена  страдала  от  постоянных
беременностей. Это  наводило  его  на мрачные  мысли о контрацепции. Вспышки
оптимизма  (он  "дико и  нетерпеливо"  ждал  прихода  весны,  как  он  писал
берлинскому другу в апреле) чередовались с приступами уныния. Неровный пульс
и  жжение в  груди сделали из него ипохондрика. Он принимал  кокаин и  много
курил. Ему было  тридцать  девять,  а он был уверен, что умрет  в  пятьдесят
один, потому что эта дата имела для него некое таинственное значение.  Фрейд
понимал, что сам страдает от невроза.
     "Бельвю" летом  позволяло ему отдохнуть  от города.  Городская  пыль не
достигала этих лугов и садов. Северо-восточный ветер приносил с собой слабые
звуки  музыки  - это  по  четвергам  и воскресеньям играл военный  оркестр в
гостинице  "Каленберг". Кроме этого, едва ли что-то нарушало покой в имении.
На тех,  кто сворачивал в их сторону с Химмельштрассе без разрешения, громко
кричал в рупор господин Шлаг.
     В июле Фрейд бывал там чаще. В перерывах между прогулками и сбором ягод
он размышлял  об  историях о сексуальных впечатлениях детства, услышанных от
пациентов (или угаданных в их разговорах). Его беспокоило и другое. Во время
предыдущей беременности у  его жены появились  тромбы в  венах ног,  и Фрейд
боялся повторения. По сегодняшним меркам, это была все еще  молодая женщина,
которой 26 июля исполнялось тридцать четыре года. В "Бельвю" по этому поводу
устраивали праздник. 23 июля один друг и  молодой коллега Фрейда, Оскар Рие,
навестил  их  и заметил,  что  одна из пациенток  Фрейда,  Ирма, не получает
правильного лечения.
     Беременность Марты,  приближающийся день рождения,  посещение  коллеги,
беспокойство о  размере  залов в  "Бельвю" и профессиональные проблемы - все
это уже  готово было  вылиться  в сон, который  Фрейд сделал  знаменитым. Он
утверждал, что  смог разгадать  его  значение, и  использовал это как первое
подтверждение тому, что сны - серьезная область научных исследований. Вскоре
сны  станут  необходимыми  для его новой, еще никому неизвестной психологии.
Фрейд считал, что  сны отнюдь не так неразборчивы, как кажется, и  позволяют
узнать многое о том, кто их видит, если знать их язык. Фрейд считал, что его
знает.
     Сон в  "Бельвю"  был  очень  драматичным, а  драматичность  всегда была
частью успеха теорий Фрейда. Фрейд увидел его рано утром 24 июля. Он стоял в
большом зале, таком как в "Бельвю",  и принимал  гостей, среди  которых была
пациентка, которой он дал вымышленное имя Ирма. Ее состояние беспокоило его.
Он посмотрел  на ее горло  и  увидел странные язвы. Там были другие врачи, с
которыми  он обсуждал этот случай. Они решили, что инфекция  у  Ирмы вызвана
недавней, инъекцией, которую, вероятно, сделал доктор Рие грязным шприцом.
     Вот  и  все. Спустя  четыре года,  в  конце  века,  стремясь  завоевать
внимание читателей  немедицинских профессий,  Фрейд  опубликовал этот сон  в
книге  "Толкование сновидений".  Сон  описывался  несколькими  сотнями слов.
Фрейд  назвал его  "сном-образцом"  и тщательно исследовал,  в  то  же время
посвящая читателей в "мельчайшие подробности" своей жизни.
     Мысли, вызванные сном, были связаны с компетентностью Фрейда как врача.
Мнимый  тромбоз  Марты  -  с  подкожным  уколом,  сделанным  Ирме.  Все  эти
ассоциации  занимают много страниц,  причем  фрейдисты  добавляют  к ним все
новые. Для Фрейда это был сон о его профессиональном мастерстве, о сравнении
с  коллегами, который позволил  ему  сделать  вывод,  что не  он  виноват  в
состоянии Ирмы. "Сон представлял собой определенное положение вещей, которое
я  бы  предпочел  иметь.  Таким  образом,  его  содержание было  исполнением
желания,  а  его мотив - самим желанием".  Фрейд сделал  это одной из аксиом
своей теории.  Он был  убежден,  что  нет снов  без  целей,  что  они всегда
представляют собой попытку исполнить желание, пусть и не  всегда явное.  Это
давало  ему  конкретные знания, которые можно было  использовать  для оценки
снов, рассказываемых ему пациентами.
     Действительно ли связаны сны с исполнением желаний или нет (большинство
ученых в настоящее время несогласны с Фрейдом), эти "мельчайшие подробности"
открыли о том, кто видел этот сон, больше, чем он намеревался открыть. Фрейд
был  скрытным человеком,  но  постоянно оставлял какие-то подсказки, которые
позволяют  узнать что-то его жизни:  в снах, в письмах,  в  объемных трудах.
Друзья   отговаривали   его   от   этого,  но   он  не  мог   избавиться  от
автобиографичности, и  многие "научные" работы,  которыми он  хотел покорить
весь  мир, полны намеков и иносказаний. Жизни большинства людей видны  через
внешние  события.  Почти  вся  жизнь  Фрейда  происходила  внутри  него,  и,
возможно, именно  это  бессознательное  желание,  открыть  побольше  -  если
остального биографам покажется мало - заставляло его сообщать о себе то, что
не всегда характеризовало его с лучшей стороны.
     Сон об Ирме и комментарий говорят о том, что он испытывал чувство вины.
Беспокоила ли его склонность Марты к тромбозу? Или то, что, воздерживаясь от
половых  сношений  после  рождения пятого ребенка в 1893  году (он не  хотел
использовать контрацепцию), он снова зачал  ребенка  в марте  1895  года? "Я
снова человек  с человеческими чувствами", -  торжествующе  пишет он доктору
Флису 15 марта, день или два спустя после той ночи, когда, скорее всего, был
зачат шестой ребенок.
     Были и  другие моменты, которые могли  вызвать чувство вины. Под именем
Ирмы  скрывалась  Эмма Экштейн,  пациентка  с нарушениями менструации. Фрейд
подверг  ее   анализу  и,  возможно,   подумал,  что  ее  проблемы   вызваны
мастурбацией. Ранее в том же году он отослал ее к доктору Флису, который был
не менее изобретателен, чем сам Фрейд, и  считал, что между носом и половыми
органами  есть "симпатизирующая" связь (медицина в то  время  была  странной
наукой). Флис  провел  операцию  на  носе  Экштейн,  но сделал ее  плохо. По
возвращении  в Вену  у нее несколько раз были кровотечения, от  которых  она
чуть не умерла. На людях Фрейд не хотел и слышать ни  одного слова осуждения
в адрес Флиса, этого коллеги-новатора, в дружбе которого он так нуждался. Но
сон - совсем иное дело.
     "Инъекция  Ирмы" была поворотной точкой для Фрейда. Это был сон, как мы
уже говорили, человека  средних лет  с  творческими  наклонностями, отчаянно
пытавшегося   в   одиночку   разгадать   человеческую   природу.   Этот  сон
продемонстрировал  ему, что может  рассказать бессознательное.  Возможно, он
увидел  его как бы "специально". У пациентов часто  бывают именно такие сны,
которые  нужны  аналитику.  В  течение нескольких  лет после 1895  года мозг
Фрейда услужливо предоставлял ему все новые  сны, необходимые для  понимания
самого важного пациента - себя самого.
     В июне 1900 года в письме Флису (снова из "Бельвю") Фрейд размышляет  о
том, будет ли там "однажды" мраморная табличка с надписью:

     В этом доме 24 июля 1895 года
     доктору Зигмунду Фрейду
     открылась тайна снов

     На  это потребовалось  много времени,  но мечта Фрейда почти в точности
сбылась  в 1977 году, на сто двадцать первую годовщину его рождения. На краю
места, которое когда-то было лугом "Бельвю", на склоне со стороны Вены, была
установлена  табличка на  пьедестале.  На ней  написана  именно та фраза  из
письма Флису. Но она стоит посреди пустоты - имения "Бельвю" больше нет.
     Семья Шлагов оставила  поместье  очень давно. После  них там размещался
детский  санаторий, а  в 1945 году  были  расквартированы  русские  солдаты.
Некоторое  время  там  жили   беженцы  с  востока.  Позднее  кто-то  пытался
восстановить  развалины  и сделать из  них ресторан, но безуспешно. В  конце
концов здание снесли. Теперь "Бельвю" - это  лишь название места между двумя
долинами.  Там, где  стоял дом, осталась  лишь  неровная земля  да несколько
деревьев.



Глава 2. Дорога с востока

     Представьте  себе  дорогу. По ней едет  телега  с  двумя бедно  одетыми
мужчинами. Они  возят  крашеные ткани в  самый  холодный уголок Европы, а  в
обмен - шерсть  и мед. Эта картина - мир,  откуда Фрейд был родом. Сороковые
года  девятнадцатого  века. Лошадь  еле идет,  погода  ужасная.  Перед  ними
пятьсот-шестьсот километров пути. Карпаты стоят на пути теплых южных ветров.
Где-то вдали, похоже, воет волк. Достоверных случаев гибели путешественников
от зубов  волков мало, но, несомненно, в далекой  Галиции  сто пятьдесят лет
назад "Wanderjuden", странствующие евреи, очень рисковали. С волками или без
них, это мероприятие представлялось достаточно унылым.
     Телега  ехала по землям,  принадлежавшим Австрийской империи. Ее власть
простиралась  на восток от Вены по всей Богемии, Моравии, Силезии, Венгрии и
даже Галиции, которую  империя  купила  у  Польши  в восемнадцатом веке.  По
сравнению  с Веной, городом дворцов и скрипок,  Галиция была  грязным глухим
захолустьем. Правительство посылало туда солдат, чтобы поддерживать порядок,
и чиновников, чтобы собирать налоги, особенно с евреев, двести тысяч которых
перешли  к  империи  вместе  с Галицией.  Их  "приобретение"  удвоило  общее
количество еврейского населения империи. В Вене к людям с востока относились
с подозрением, евреи же вызывали неприязнь в любом месте, потому что были не
такими,  как  все.  Евреи из  Галиции  встретились  с  суровыми  законами  и
налогами,  призванными  сделать  их  "приобретение"  выгодным,  а  также  по
возможности  сдерживать  их рост.  Были введены налоги  на  свадьбы, свечи и
кошерное мясо. Веру  объявили  подчиненной государственной религии, римскому
католицизму. Платить приходилось даже за фамилии:  в  1787  году галицийским
евреям было приказано  сменить фамилии на  немецкие,  и за хорошую фамилию -
Блументаль  ("долина цветов") или  Шенберг ("прекрасная гора") - стоило дать
чиновнику взятку.
     Путешественники в телеге  - старик  по  имени  Сискинд Хофман и молодой
человек Якоб Фрайт, или Фрейд, - старались не поднимать глаз на всех людей в
форме, и не потому, что они нарушали закон (их временные паспорта, готовые к
проверке,  лежали в непромокаемой тонкой  клеенке), а потому,  что старались
выглядеть как можно  более незаметно. У евреев  было еще меньше  прав, чем у
польских крестьян.  До нас дошли сведения  о  путешествиях Сискинда  и Якоба
лишь  потому,  что  австрийские  бюрократы  питали сильную  привязанность  к
всевозможным  разрешениям и паспортам и  не расставались со своими  записями
даже после исчезновения самой империи.
     Фамилия Фрейд  (Freud)  в  переводе  с немецкого  означает "радость"  -
возможно,  тот,  кто  ее себе придумал, вложил в нее свою надежду на  лучшее
будущее. Якоб Фрейд жил в трудное время, хотя этого, возможно, и не понимал.
На  протяжении  целой тысячи  лет  Восточная  Европа была  заполнена  самыми
разными народами, постоянно перемещающимися внутри автократических империй -
турецкой,  русской,   австрийской.  Национальные  различия  порождали  массу
предрассудков,  а евреи, всегда заметные и легко отличимые,  страдали больше
остальных. С  древних времен христиане преследовали их как  народ, распявший
Христа. Евреям не  давали учиться,  принуждая  их  к самодостаточности.  Они
научились  торговле  и  финансам, но этот  мудрый поступок  вызывал зависть.
Зависть пробуждал  и острый еврейский ум, прививавшийся культурой, в которой
учение  уважалось, а  способные мальчики изучали религию,  получая деньги от
более состоятельных евреев.
     Чем "восточнее"  был  еврей,  тем  больше  подозрений  он вызывал.  Эта
тенденция сохранялась в  течение девятнадцатого и  даже двадцатого столетия,
когда население стало передвигаться с востока на запад, и "ассимилированные"
-  западные  -  евреи  решили,  что от восточных евреев  ("Ostjuden")  нужно
держаться  подальше.   Среди  всех   евреев  империи  галицийские   вызывали
наибольшую неприязнь. Даже в 1840-х годах в Вене были евреи, которые считали
своих галицийских собратьев дикарями с жирными волосами, которые говорили на
странном  диалекте, идише,  а не на порядочном  немецком  языке.  Эти  мысли
влияли  и на Зигмунда Фрейда. Его  родителям  в конце концов удалось немного
выбиться в люди, еще до его рождения поселившись в Моравии, далеко к  западу
от  Галиции.  Будучи  подростком,  неравнодушным   к  политике,  он  не  раз
уничижительно отзывался в адрес евреев, не принадлежавших к его группе.
     Путеводитель  Бедекера  1900  года  отмечает, что почти  все магазины и
таверны  в Галиции содержатся  евреями: "Они отличаются одеждой и прическами
от других жителей,  а те презирают их, но в  финансовом отношении зависят от
них". В том же путеводителе упоминается северная железная дорога по Галиции,
проходящая через Тарнополь (на территории  современной  Украины) в  Освенцим
(на  территории П