торый считал  себя обреченным в  сорок,  он  дожил  до
пятидесяти семи в хорошей форме, если не считать жалоб  на кишечник, которые
не  смогли   смыть  все  горячие  минеральные  воды  Карлсбада**.  Зимой  он
по-прежнему играл в тарок по  субботам  и отдыхал  в знакомых местах, в  том
числе по воскресеньям обедал в Кобленце, под Каленбергом.

     * по аналогии с детскими сказками Киплинга ("Just So Stories"). - Прим.
перев.
     ** В мае  1914 года,  вскоре после того,  как ему исполнилось пятьдесят
восемь  лет,  Фрейд  решил,  что  у  него   рак  прямой  кишки.   Внутреннее
обследование этого не подтвердило.  "Так что  я вернулся к жизни", - написал
он Ференци.

     Ему  нравилось общаться  с  женщинами, возможно,  гораздо  больше,  чем
раньше, потому что теперь искушение становилось  меньшей угрозой. Он получал
удовольствие, которое  оказывала ему  Лу Андреас-Саломе, русская охотница за
мужчинами, которая провела шесть месяцев в  Вене с осени  1912 года по весну
1913  года.  По воскресеньям  они частенько вдвоем  часами  говорили  в  его
кабинете.  В феврале  он  рассказал  ей о фантазии  отцеубийства,  о которой
собирался написать в "Тотеме".
     Саломе, которую называли "почти сумасшедшей  и почти  гениальной",  был
пятьдесят  один  год. Это была крупная  красивая  женщина, вышедшая замуж за
немецкого профессора (всю жизнь занимавшегося персидской филологией) потому,
что он угрожал, будто покончит с  собой. После этого она навсегда отказалась
спать  с ним. Другое дело умные молодые люди, которые все еще ее привлекали.
В  Вене  у  нее  был роман  с  Виктором Тауском,  одним из учеников  Фрейда,
"блондином с большой головой", который  был на восемнадцать лет моложе ее. В
общении  с   Фрейдом  она  предпочитала  считать,  что  действует  из  более
возвышенных мотивов.
     Ее  интерес,  как  он заверял Ференци,  был чисто интеллектуальным. Это
была женщина значительная, "даже  хотя все следы  вокруг нее ведут в  логово
льва  и  ни  один -  наружу".  Ему, как и всем  остальным -  Ницше, Рильке и
другим,  -  нравилась  именно  ее компания, а  не  сложные рассуждения  этой
женщины по поводу психоаналитической теории.
     Всего  через несколько  недель  после  ее  прибытия в Вену,  когда  она
пропустила  одну  из  его  лекций  в  университете,  Фрейд  пишет:  "Я   как
зачарованный смотрел  на пустой стул, где должны были сидеть  вы". Когда она
приходила к нему по воскресеньям,  чтобы поговорить о психоанализе  и  своих
детских  днях,  он  дарил  ей цветы, однажды  "розовые  тюльпаны  и  бледную
сирень", а в конце ее последнего визита в апреле - розы.
     Гражданская жена Эрнеста Джонса, Лоу Канн, тоже была  любимицей Фрейда.
Ее  лечение  от пристрастия к морфию и  других проблем, одной из которых был
Джонс, весной  1913 года подходило к  концу. Фрейд знал то, что  Джонсу было
неизвестно, в том числе тот факт,  что после анализа у Канн в  Вене появился
любовник, почти его тезка, Герберт Джонс,  богатый поэт-американец. Конечно,
психоанализ  вмешивался  в жизнь  людей, как  это и  должно было быть. Фрейд
анализировал  Эльму Палос  -  в  результате  она потеряла желание  выйти  за
Ференци и  тот оказался с Гизеллой, ее матерью, хотел он того или нет. Фрейд
как аналитик любовниц своих учеников имел над ними еще большую власть.
     Фрейд  относился  к Лоу,  "драгоценности", с энтузиазмом. К лету, когда
она  решила  порвать с  Эрнестом,  она "цвела"  освободившись  и  стала  ему
"чрезвычайно дорога". Он рассказал Ференци, что  "у  меня  появилось  к  ней
очень теплое чувство с полным отсутствием  сексуальности,  что раньше бывало
редко  (видимо,  это  связано  с  возрастом)". От  Фрейда редко  можно  было
услышать о каких-либо теплых  чувствах. В статье "Перенос любви", написанной
в  1914  году,   где  Фрейд  писал,  что   пациентка  должна  понимать,  что
влюбленность в  аналитика  - часть лечения, он говорил и  об  искушениях,  с
которыми сталкивается бедный  аналитик, обязанный самоконтролем доказать ей,
что ему можно доверять свои мысли и фантазии. Имел ли он в виду  Лоу? Если и
не ее, то уж во всяком  случае  других  привлекательных женщин, которые были
среди сотен пациентов, лежавших на его кушетке.
     В очерке чувствуется нотка  грусти, когда Фрейд говорит о "несравненном
очаровании" "женщины высоких принципов, которая признается в своей страсти",
и  высказывает предположение, что аналитика  искушает не "грубо  чувственное
желание".  Скорее  более  тонкое  поведение,   не  явно  сексуальное,  может
заставить  мужчину  забыться "ради  приятного  переживания". Подобно  улицам
красных фонарей  в  Триесте,  для  человека  эта  ситуация была  испытанием,
которое стоило выдержать.
     В 1913 году Эрнесту Джонсу пришлось смириться с Лоу, столь изменившейся
после анализа. Он отнесся к  этому стоически, признавшись Фрейду, что  хотел
обвинить  во всем  его ("мимолетное явление"), отправился в  Будапешт, чтобы
его  проанализировал Ференци, навсегда уехал из Канады  и  снял в квартиру в
Лондоне на  улице Грейт-Портленд,  к  несчастью, всего в  нескольких  сотнях
метров от медицинского района. Он  оказался практически там же, откуда уехал
почти  пять  лет  назад.  Канн, которая оставила его не  сразу,  помогла ему
обставить квартиру. Фрейду Джонс сообщал о подробностях умирающей связи, как
будто ждал  от него одобрения, -  рассказывал о том, как Канн принесла домой
бездомного котенка,  перекормила его, дала ему слабительное, а потом сделала
клизму.  Поскольку  Джонс  отнесся  к  этому   недостаточно  серьезно,   она
разозлилась  и "три  часа в  качестве наказания заставила бегать по 'срочным
поручениям'".  Сначала  ей  понадобился  специальный  шприц,  чтобы  сделать
котенку укол бромида. Потом -  синильная  кислота на случай,  если животному
станет  так   плохо,  что  его  придется   убить.  "Она,  несомненно,  умеет
удовлетворять и  развивать склонность человека к мазохизму", - заявил Джонс,
но если он  рассчитывал на успокаивающий  ответ Фрейда, то был  разочарован.
Кроме того, Джонс сообщал, что она по-прежнему принимает морфий.
     Каждый  из  пяти  членов  комитета получил в  мае 1913 года от Фрейда в
подарок маленькую старинную  печать, которую можно было поместить в  золотое
кольцо. У  него самого  было такое кольцо  с  головой Юпитера.  Когда  Фрейд
закончил книгу "Тотем  и табу", часть членов комитета пригласила его на обед
в Пратере,  где ему подарили египетскую фигурку. Фрейд  поставил эту фигурку
перед  тарелкой  и  назвал своим  тотемом.  Дело развивалось, но им  все еще
необходимо было чувствовать себя группой братьев во враждебном мире.

     Вена  продолжала жить своей жизнью - этот город кипел идеями, к которым
имперские  чиновники  оставались   глухи.  Эмансипация  не  была   предметом
обсуждения  для  императора  Франца  Иосифа  и  его  эскадронов  бюрократов.
Интеллектуалы и художники,  которые стремились  изменить  старый подавляющий
личность мир,  находили слушателей только друг в  друге.  Это были и Фрейд с
последователями, и Карл Краус, который впал  в апокалиптическое настроение и
объявил  в  "Факеле",  что Австрия  -  это  "экспериментальная  станция  для
исследования  конца  света",  и  художники  со  странным  восприятием  мира,
раздражавшим приверженцев  традиционного искусства, такие как экспрессионист
Оскар Кокошка, который утверждает, будто  почувствовал  приближение  кризиса
еще  в  1910 году и понял "неожиданно и  интуитивно",  что "все человечество
поражено неизлечимой болезнью".
     Угнетение  человека  было   основой  цивилизованного   общества.  Фрейд
признавал  власть  и  в  то  же время  своими  действиями  ниспровергал  ее.
Правители Австро-Венгерской империи, равно как и  любые  другие  императоры,
естественно, одобряли угнетение.
     Их  больше  всего  беспокоили  отдельные  неприятные  случаи,  например
история с полковником Альфредом Редлером,  отважным главой шпионажа империи,
который,  как выяснилось, продал  России планы крепостей в Галиции и боевого
порядка армии, подготовленные для вторжения  в Сербию, в случае если империи
придется  защищать  свои интересы  на  Балканах.  Полковника-гомосексуалиста
вынудили застрелиться, чтобы избежать суда, и он подчинился в мае 1913 года.
На следующий год, когда началась война, эти планы оказались  гораздо важнее,
чем кто-либо предполагал.
     Ближе к концу 1913-го и в 1914 году Юнга беспокоили яркие сны и видения
всеобщей  катастрофы,  которые,  возможно,  были  свидетельством  временного
умопомешательства,  но  он счел  их пророческими.  Путешествуя  поездом,  он
погрузился  в  транс и  увидел, как  Европа  тонет  в море крови  и  трупов.
Конечно, Швейцария в его видении спасается. Во время этой поездки ему дважды
снился один  и  тот же сон.  Еще  один сон, повторившийся  трижды, изображал
Европу,  страдающую  от  мороза  посреди  лета.  Среди льда  он  нашел  куст
винограда и накормил голодных.
     Юнг  был  не в  себе.  Он решил  "отпустить себя" (по  его собственному
выражению)  во  время рождественского  поста в декабре 1913  года.  Началось
исследование бессознательного,  и он посещал подземный мир духовных героев и
духовных  друзей. Критики утверждают, что следующие несколько лет он страдал
от шизофрении.
     До того  как отправиться в эти путешествия, Юнг успел посетить еще один
ежегодный  психоаналитический  конгресс  в  Мюнхене,  который  проводился  в
сентябре.  Он и Фрейд находились в одном помещении в последний раз. На  этом
съезде Юнг  снова был  избран президентом  международной  ассоциации, причем
многие фрейдисты воздержались. Однако эта должность к тому времени стала для
него  чисто  формальной.   В  октябре   он  ушел  с  редакторского  поста  в
"Ежегоднике"  по  причинам "личного характера,  в связи с чем я  считаю ниже
своего достоинства обсуждать  их публично", а полгода спустя, в  апреле 1914
года, отказался от должности президента.
     "Итак,  мое предсказание сбылось, -  писал Джонс  Фрейду. - Если у  пса
слишком длинный  поводок,  он  им себя задушит". Фрейд  к  тому  времени уже
написал краткую и тенденциозную историю движения, датированную февралем 1914
года. Она  была опубликована в "Ежедневнике". В  этой  работе  Фрейд считает
ересь Юнга менее важной, чем Адлера, и осуждает претензии "швейцарцев":

     Дело в том, что эти люди уловили в симфонии жизни несколько  культурных
обертонов и тоже не смогли услышать мощной первобытной мелодии инстинктов.

     Возможно, эта холодная и автократичная статья ускорила уход Юнга.

     Не нужно  удивляться субъективному  характеру  вклада,  который я  хочу
сделать этой работой в историю  психоаналитического движения, равно как и не
стоит задумываться о том, какую роль играю в этом я. Ведь  психоанализ - мое
детище.

     Правда,  в одном  случае  Фрейду  пришлось  покривить душой,  когда  он
сказал,  что написал очерк "без  каких-либо сильных  личных мотивов".  Текст
противоречит этому утверждению, да и  по крайней мере одному из друзей Фрейд
сказал правду. В июне он писал Саломе, что он "намеренно дал каждому хорошую
взбучку".
     Движение  выжило.  Расширение  могло   продолжаться.  В  Лондоне  Джонс
планировал обратить  в свою веру образованных англичан,  воодушевленный тем,
как  "журналы  и  литературные  издания  высшего  класса"  начали  писать  о
психоанализе.  Здесь  информация распространялась  не так  эффективно, как в
Америке, где профессор мог написать популярную статью, не подвергаясь за это
осуждению.    Лондонские    журналисты    увлеклись   идеей    таинственного
"бессознательного", присутствующего в каждом  человеке, хотя  от темы  секса
они   держались   подальше.   Журнал   "Стрэнд"  положительно  отзывался   о
психоанализе  в  1912  году  в  статье  под  модным  названием  "Любовь- это
болезнь?".  Когда  в 1914 году  в переводе Брилла  появилась "Психопатология
обыденной жизни", Фрейда провозгласили "Шерлоком Холмсом мозга".
     Такая   вульгарность   не   производила   впечатления  на   медицинский
истеблишмент,  у которого  не  было  времени на Джонса  (того предупредили в
личной беседе, что, если он не уедет из  Лондона, его подвергнут остракизму)
или  на  неприличные  теории  Фрейда.  На  заседании  Британской медицинской
ассоциации в 1911 году доктор  Дэвид Эдер, недавно увлекшийся психоанализом,
описал  случай   истерии   аудитории  специалистов,  состоявшей   из  девяти
неврологов. Когда он дошел до темы секса, все вышли из зала.
     Невзирая  на это,  Джонс и Эдер в октябре  1913 года создали Лондонское
психоаналитическое общество и  назначили друг друга президентом и секретарем
соответственно. К следующему январю  частная практика Джонса уже процветала:
он  принимал  ежедневно по  восемь  пациентов,  что  давало ему  возможность
зарабатывать шестьдесят-семьдесят фунтов в неделю - в 1914 году это означало
неплохой достаток. Он рассказал Фрейду, что вскоре сможет  жениться, "и это,
как  я  надеюсь, станет следующим этапом моей жизни". В июне Лоу вышла замуж
за другого Джонса в Будапеште, причем Фрейд был в числе приглашенных.
     Тем летом  1914 года дочери Фрейда Анне  разрешили самой отправиться  в
Англию  на  отдых.  Это  была  застенчивая  и  серьезная  восемнадцатилетняя
девушка,  склонная к мечтательности и  самопожертвованию.  Она  как  будто с
самого детства договорилась  с  отцом участвовать в его  делах в ущерб своим
собственным.
     В тринадцать  лет она сидела  в уголке  на собраниях венского общества.
Если бы ей разрешили, она бы поехала  с отцом в Америку в 1909  году.  Фрейд
считал ее  "немного странной", видел, как ее затмевает  наиболее близкая  по
возрасту сестра Софи, и давал ей добрые советы, но не проявлял свою любовь в
виде объятий и поцелуев - Фрейд всегда был скуп на такие нежности.
     Более  нежные родители часто  относятся  к последнему  ребенку  не  так
сурово.  Но Фрейд серьезно  говорил с Анной о том, как вести себя разумно  и
смотреть жизни в лицо. У Анны были тяжелые  взаимоотношения  с Софи, которая
была на два с половиной года старше и гораздо красивее. В 1912 году она была
помолвлена с фотографом  из Гамбурга, Максом Хальберштадтом. (Матильда вышла
замуж еще в  1909  году.)  Фрейд  шутливо  называл Анну  своей "единственной
дочерью".  Сыновья  были  уже  взрослыми  и  не  жили  дома.  Возможно, Анна
задумывалась о  судьбе  дочерей, которые становятся  единственным  утешением
стареющих родителей.
     Во время помолвки Софи Анне было шестнадцать и она как раз  заканчивала
школу.  Фрейд обещал,  что покажет  ей  осенью  и зимой юг. Она  должна была
несколько  месяцев  путешествовать вместе  с тетей  Минной, чтобы  расширить
кругозор и укрепить слабоватое здоровье. Но теперь  это путешествие пришлось
отменить, потому что приготовления  к свадьбе требовали присутствия Минны. В
буржуазных  семьях  традиции были нерушимы.  Анна провела зиму  в Мерано под
присмотром  дальней родственницы. И узнала, что не попадет на свадьбу Софи в
январе 1913 года.
     Дошедшее до  нас письмо от  нее отцу из Мерано полно тревоги  по поводу
того, что у нее не получается быть  "разумным" человеком, и  она просит  его
помочь ей достичь этого состояния. Анна  вознаграждается на Пасху 1913 года,
когда Фрейд забирает ее из Мерано, чтобы она могла провести несколько дней в
Венеции и Триесте. Наконец Анна стала его компаньонкой в путешествиях, как и
мечтала.
     Самостоятельное путешествие в Англию в 1914 году было предпринято после
того,   как   она  сдала  предварительные  экзамены  на  должность  школьной
учительницы, и перед тем, как она начала работу осенью. Ей было восемнадцать
лет, и она была на семь месяцев моложе, чем ее отец, когда он впервые в 1875
году  пересек Ла-Манш и  открыл для себя мрачную  красоту  Манчестера.  Анна
собиралась  провести  это  время  на  юге  Англии,  в  Суссексе,  в "дамском
заведении",  а  также с родственниками. Двадцать  фунтов  было  выслано Сэму
Фрейду, племяннику Зигмунда, в Манчестер, чтобы он выступил в роли банкира.
     Фрейду,  похоже,  не приходило в голову, что Эрнест  Джонс  распущенный
холостяк, который объявил о своем решении найти жену, решил не ходить далеко
и  остановить  свой  выбор на дочери  психоанализа. Лишь  тогда,  когда  она
прибыла в середине июля в Англию,  Фрейд  предостерег  ее в письме, будто он
знает  "из  самых  надежных  источников,  что  у  доктора  Джонса  серьезные
намерения ухаживать за тобой". Без сомнения, этим  надежным источником  была
Лоу, новоявленная госпожа Герберт Джонс.
     Он  сообщил Анне, что ей ни  в коем случае  не будет дана такая свобода
выбора, как сестрам. С  родителями она "жила и более близких отношениях, чем
остальные", и Фрейд считал что ей "покажется  гораздо  сложнее принять такое
жизненно важное  решение без нашего - в  данном случае моего  - согласия". В
письме Джонсу, который уже встретил ее с цветами по прибытии и отвез в место
назначения, Фрейд писал: "Она  не претендует  на то, чтобы  к ней относились
как  к  женщине,  потому  что  все  еще  далека  от  сексуальных  желаний  и
довольно-таки холодна к мужчинам". В нем говорил отец, а не психоаналитик.
     Джонс ответил тоном человека,  которого неправильно поняли, упомянув  о
"прекрасном характере" Анны и  хитро добавив,  что  она,  "несомненно, позже
станет замечательной женщиной,  если  сексуальное подавление не причинит  ей
вреда". Он выразился дерзко, поскольку был крайне разочарован. Целая история
психоанализа с Эрнестом Джонсом в роли зятя его основателя не состоялась.
     В  конце  июня 1914 года наследник  австрийского трона, эрцгерцог Франц
Фердинанд, плотный  мужчина в  тесной военной  форме, посещал  Боснию, в  то
время  часть  империи,  чтобы  выразить  поддержку  боснийцам  в  борьбе   с
соседями-сербами доставлявшими  немало  неприятностей.  Больной туберкулезом
молодой  человек с револьвером убил его  с женой  в Сараево, надеясь  помочь
делу сербов.  Фердинанд стал вторым  погибшим наследником престола Австрии -
за  четверть века  до  того в  Мейерлинге совершил  самоубийство  его  кузен
Рудольф.
     В парке  Бадена, под  Веной, оркестр прервал игру посреди мелодии. Серж
Панкеев,  который  за  неделю  до того последний  раз  приходил к  Фрейду на
анализ,  вспоминал,  как  возвращался  с  прогулки   в   Пратере  и  получил
специальное издание  "Нойе  фрайе прессе"  с этим известием. Фрейд в  письме
Ференци  в  то  воскресенье  говорил  о  последствиях,   которые  невозможно
предвидеть, хотя казалось, что "личной  заинтересованности тут  немного". Но
ослабевшая  Австрийская  империя, "изъеденный червями галеон", как кто-то ее
назвал, решила поступить смело и наказать Сербию.
     Потребовался месяц угроз и ультиматумов на  то, чтобы создать альянсы и
втянуть в ссору всю остальную Европу. В это время, Юнг покинул международную
ассоциацию,  разорвав последнюю связь  с фрейдистами, а аналитики из  Цюриха
ушли вместе с ним.  "Итак,  мы  избавились от  них, - писал  Фрейд  26  июля
Абрахаму, - от этого жестокого лицемера Юнга и его ханжеских попугаев".
     Страны  уже начали  мобилизацию.  Генералы  были практически  готовы  к
войне.  Фрейда  охватило то же  волнение, что и всю  Вену. Он признался, что
впервые за тридцать лет почувствовал себя австрийцем и  хочет дать "этой  не
очень вселяющей надежды империи" еще один шанс.
     В Англии Джонс повез Анну с компанией на  воскресную прогулку по Темзе.
Он услышал о "всеобщем Армагеддоне" и вызвался сопровождать ее в Германию. В
это время госпожа  Герберт  Джонс активно  скупала морфий, заявляя,  что  он
предназначен для раненых иностранных солдат.
     К  началу августа все объявили друг другу войну. Анна  смогла вернуться
домой вместе с отъезжающим австрийским послом и его сопровождающими, которые
плыли  через Гибралтар и Геную. Вскоре Германия и  ее  союзники, Центральные
силы, начали  успешные  сражения  с  русскими и француза