орот  в  профессиональной области. Шандор
Ференци,  назойливый  венгр,  который  страдал   от  проблем  со  здоровьем,
женщинами и самооценкой, расстался с Фрейдом, одобрения которого искал почти
всю жизнь и близким другом которого был более двадцати лет.
     Если бы  Ференци  меньше  нуждался  во Фрейде, он ушел бы еще вместе  с
Ранком  в  1924  году.  Джонс  утверждает,  что  вытащил  его  "насильно  из
пропасти". Сейчас Ференци разочаровался в психоанализе. После нескольких лет
мучительных  размышлений он  публично  высказал,  что  думает (ему было  уже
пятьдесят  девять),  обидел  Фрейда и  был  изгнан.  Движение  унизило  его,
подразумевая,  что  он сошел с  ума, и  игнорировало его вплоть до последних
лет, его реабилитация началась только сейчас.
     У Ференци с самого начала были  экстравагантные идеи о взаимоотношениях
людей, как будто они могли быть очищены правдой. "Ваш жаждущий честности", -
так  он  подписал свое  письмо Фрейду  в  1910  году. Авторитарность терапии
вызывала у него неловкость. Он хотел, чтобы люди общались без ограничений, и
однажды  ему  приснилось,  что  Фрейд  стоит  перед  ним  обнаженный  -  это
символизировало   "страстное   желание   абсолютной  взаимной   открытости".
Телепатия нравилась  ему потому, что ему было  приятно  думать,  будто мысли
пациента растворяются в мыслях аналитика.
     Фрейд,  который  был  на  семнадцать лет  старше  его,  с  годами  стал
терпеливее  и  спокойнее  и  помогал  ему  преодолеть  то,  что   он  считал
инфантильными склонностями.  Они написали  друг другу тысячу  или две писем,
больше,   чем   Фрейд  с   любым   другим   коллегой.  Теплое   отношение  и
экстравагантность Ференци  всегда  привлекали к себе. В  двадцатых годах они
обменивались   дружественными   письмами   о   том,   как  можно   было   бы
усовершенствовать   технику  анализа.  Но  начиная  с   1927   года  Ференци
разрабатывал свои собственные методы, которые держал при себе, хотя слухи  о
том, чем он занимается, уже появлялись.
     Он любил пациентов, относился к ним как к равным, и  дисциплинированная
структура  анализа была  разрушена  и заменена  чем-то  вроде  дружбы.  Были
поцелуи и даже объятия. Аналитические сеансы могли продолжаться часами, если
необходимо, за занавесками в домах пациентов. Люди изумленно рассказывали  о
танцовщице  Элизабет  Северн,   которая   слыла   ясновидицей  и  много  лет
подвергалась  бурному  анализу  Ференци. Фрейд  говорил Джонсу  после смерти
Ференци, что венгр "считал, будто она влияет на него своими вибрациями через
океан", - эта история не улучшила его репутацию, когда появилась в биографии
Джонса.
     К концу 1931 года Ференци стал открыто говорить о своих новых взглядах,
и  Фрейд  начал возражать.  Поцелуи - это  все  очень хорошо,  но  мы  не  в
послереволюционной  России,   где  все  этим  занимаются.   Поцелуй  -   это
эротическое интимное действие. Так скоро появятся вечеринки взаимных ласк, и
это  "вызовет  огромное  повышение   интереса   к   психоанализу  как  среди
аналитиков, так и у пациентов".  Фрейд по-прежнему говорил дружелюбно, но не
преминул вставить обидную фразу, не включенную Джонсом в биографию:

     Насколько я  помню, склонность к  сексуальным заигрываниям с пациентами
была тебе не чужда  и в доаналитические времена, так что возможно, что новая
техника связана со старыми проступками.

     Другими словами, Фрейд знал, что  Ференци, будучи молодым  врачом, имел
сексуальные отношения со своими пациентками, и намекал, что новая техника  -
часть того же явления.
     Вскоре  после  этого,  в  январе  1932   года,   Ференци   начал  вести
"клинический дневник", который был опубликован только в восьмидесятых годах.
Там он, в частности, осуждал свою  профессию  за нечестность и  говорил, что
его  больше  беспокоит,  как  облегчить  жизнь не пациентам,  а  аналитикам.
Ференци  говорил о "совете"  - совете Фрейда  - "не давать  пациентам ничего
узнавать о  методике" и о "пессимистическом взгляде,  которым делятся лишь с
немногими,  кому доверяют, что  невротики  -  это  отбросы,  которые годятся
только на то, чтобы оказывать нам финансовую  поддержку и давать учиться  на
своих  случаях. Психоанализ  как  терапия  может  быть бесполезен".  У  него
наконец лопнуло терпение,  хотя эти взгляды учителя, которые  его теперь так
удручали -  презрение к некоторым клиентам  и  нетерпение  по  отношению  ко
многим, - не были тайной для его коллег десятки лет.
     Раньше, во времена Брейера,  говорил Ференци, Фрейд действительно верил
в анализ, самозабвенно  работая, чтобы  вылечить невроз. Он часами  лежал на
полу, когда у пациентки был истерический срыв. Фрейд ли ему это рассказал, и
правда  ли  это? Неужели молодой  врач действительно ложился на  пыльный пол
рядом  с  Анной  фон  Либен  и  Фанни  Мозер,  держал  их  за  руки,  шептал
утешительные   слова?    В    своем    стремлении    внести   сочувствие   в
психоаналитические отношения Ференци искал золотое время, в котором когда-то
жил и работал его герой, где врач и  пациент были поглощены друг другом и не
звучало никаких электрических звонков, прекращавших это блаженство.
     Появился  и более мрачный  призрак. Ференци  решил,  что для маленького
ребенка  имеют  значение  не  только   внутренние  фантазии,  но  и  внешняя
реальность. "Теория совращения" 1896 года  восстала из пепла  в виде статьи,
написанной Ференци для конференции 1932 года в  Висбадене*. "Смешение языков
между  взрослыми  и   ребенком",  изрядно  разбавленное  выражение  взглядов
Ференци, учило аналитиков прислушиваться к пациентам и детям. В связи с этим
снова  поднимался   вопрос   сексуального  совращения   малолетних.  Ференци
противопоставлял "языки" страсти  взрослых и детскую  невинность. Он уже был
готов отказаться от концепции детской сексуальности.

     * В  предыдущем году конференция  была  отменена  перед  самым началом,
потому что в связи с катастрофой на Уолл-стрит в Европе начался политический
и финансовый кризис. Ведущий банк Австрии, "Кредитанштальт", в мае 1931 года
стал первой пострадавшей крупной организацией.

     До  того как представить статью на  конференции, Ференци настоял, чтобы
Фрейд  выслушал  его в  более тесной обстановке. 30  августа  1932  года  он
приехал на Берггассе, 19, со  своей женой,  Гизеллой. "От него веяло ледяным
холодом", - говорил Фрейд Анне.
     Ференци тут же начал читать,  что, видимо, длилось  не меньше получаса.
Фрейд  (и Брилл, который  был в то  время в  Вене и присоединился к  ним уже
после прихода Ференци) слушал молча. Замечание Ференци о том, что "даже дети
респектабельных   и  благородных   пуританских  семей  оказываются  жертвами
настоящего   изнасилования    гораздо   чаще,   чем   кто-либо   отваживался
предположить",  было очень  похоже на заявления Фрейда, сделанные в ту пору,
когда он был еще никому неизвестным врачом.
     Те  ранние   работы  Фрейда   по   совращению   содержали  сомнительные
доказательства.  В  работе  Ференци  реальных  свидетельств  не  приводилось
вообще. Он приводит  конкретный пример  лишь один раз,  упоминая  "учителя",
который недавно рассказал Ференци о "пяти семьях из приличного общества, где
гувернантка жила  в  регулярной  половой  связи  с мальчиками  от  девяти до
одиннадцати лет".
     Неизвестно,  пытался ли  Фрейд  его  отговорить. Когда  супруги Ференци
ушли, он  рассказал  Бриллу один анекдот  о старом  еврее,  который  обещает
польскому барону, что через три года научит его  собаку говорить. "Почему бы
нет? - говорит  он  другу. - Через три года  умрет либо  барон, либо собака,
либо  я сам". Фатализм был  лучшей защитой Фрейда. Рассказывая Анне,  как он
был  шокирован,  он   говорил,  что  Ференци  выражался  о  детских  травмах
практически теми же словами, которые он использовал тридцать пять лет назад.
Он говорил Эйтингону, что статья глупа и несовершенна, хоть и безвредна.
     Это  не  означало,  что   не  стоит  пытаться   отговорить  Ференци  от
представления статьи на конференции.  Но Ференци был слишком важной фигурой,
чтобы его  можно было заставить замолчать:  именно  он основал международную
ассоциацию, к съезду которой собирался обращаться. Статью приняли холодно  -
так же, как когда-то рассказ Фрейда  о  детском  совращении приняли  венские
психиатры. Сам Фрейд при  этом не присутствовал. Он уже много лет не посещал
публичных  собраний.  Позже, как  редактор  "Международного  журнала", Джонс
исключил эту статью из издания.
     Проблема Ференци была решена болезнью. Он уже  плохо чувствовал себя во
время  Висбаденского  съезда.  Он  страдал  от  злокачественного малокровия,
которое в то время было необратимым заболеванием, и умер в мае 1933 года.
     В письме  Джонсу вскоре после этого Фрейд писал, что  "вместе с Ференци
уходит часть старой эпохи", которая сменится новой, "когда уйду я... Судьба,
решимость, вот и все". Затем Фрейд описывает состояние Ференци:

     Его уже давно  не было с  нами и в действительности даже с самим собой.
Теперь легче понять медленный процесс разрушения, жертвой которого он  стал.
В  последние два года  он  выразился  органически  в  виде  злокачественного
малокровия...  В  последние  недели жизни...  с  ужасной последовательностью
развилась умственная дегенерация в виде паранойи. Центральное место занимало
убеждение,  что я  недостаточно его люблю...  Его технические инновации были
связаны  с этим,  потому  что он хотел показать мне,  с  какой любовью нужно
относиться к пациентам, чтобы помочь им... Но давайте хранить этот  грустный
конец в тайне.

     Психическая неустойчивость была известным  побочным эффектом малокровия
в поздней  стадии. Но  паранойя была  болезнью предателя,  и  Фрейд, оставив
двусмысленности в своем письме, которые получатель мог истолковать по своему
усмотрению, сумел представить Ференци как человека  психически неустойчивого
уже много лет. Знакомый метод.
     Джонс проигнорировал приказ ничего  не говорить - едва  ли Фрейд мог на
это  рассчитывать.  Он должным образом улучшил  историю.  Когда  он  написал
биографию Фрейда, мир  узнал о "демонах,  таившихся" в душе Ференци, который
годами с ними боролся, пока не был  побежден и не стал  жертвой психоза. Это
искажение  истины   стало   общепринятым   мнением.  Конечно,  Ференци   был
идеалистом,  стариком  и  невротиком, которого  стоило лечить, но  если  это
называть сумасшествием, то среди аналитиков он был не одинок.
     Что касается  движения, идеи Ференци были забыты, поскольку они были не
только  оскорбительными, но и  непрактичными. Тот Фрейд,  который всегда был
готов помочь наиболее интересным  пациентам и проводил с  ними  бесчисленные
часы,  на  полу  ли  или  где-либо  еще,  едва   ли  положил   бы  в  основу
терапевтического метода  такое расточительное  использование времени. Нельзя
было отказаться и от авторитета аналитика  в  методике  Фрейда,  потому  что
авторитет и дисциплина играли важнейшую роль в его терапии.
     Сорок лет спустя психоанализ стал изменяться.  Начали придавать  больше
значения матерям (в отличие  от Фрейда). Акцент  начал смещаться  с  детских
фантазий на окружение ребенка. Это было, по крайней мере,  отдаленно связано
с методами Ференци. Структура анализа перестала быть такой неприкосновенной,
и люди заговорили о "терапевтическом союзе", как когда-то Ференци говорил об
"эмпатии". Даже  детское совращение бурно  вернулось с  начала восьмидесятых
годов,   когда   появилась  масса  преувеличений,  как  бы  уравновешивающая
преуменьшения в прошлом. Такого мира Фрейду было бы не понять.



Глава 30. "Еврей-фанатик"

     Летом 1930 года Амалия Фрейд, матриарх, как обычно,  отдыхала на горном
курорте Бад-Ишль. Она  была знаменитостью, пусть и небольшой, в этом городке
минеральных  источников  и  врачей,   который  часто   посещала  австрийская
королевская фамилия  (и Паппенгеймы).  Старая  имперская  вилла теперь стала
туристической  достопримечательностью.  День  рождения  Амалии, 18  августа,
совпадал с днем рождения покойного императора Франца Иосифа,  и в 1930 году,
когда ей исполнилось девяносто пять, она увидела  свою фотографию в газете и
пожаловалась:  "Я  тут  выгляжу  так,  словно  мне  сто  лет".  Ее  здоровье
ухудшалось.   У   Амалии  из  кровных   родственников   было  семеро  детей,
четырнадцать внуков и девятнадцать правнуков. Дольфи, которая  всегда была с
ней  рядом, говорят, в 1930 году (когда ей было шестьдесят  восемь) сказала:
"К сожалению, я не замужем". Амалия упрекнула  ее: "Разве можно так говорить
молодым девушкам?"
     Фрейд отдыхал  возле Грундльзее,  неподалеку, и в августе три  раза его
отвозили к ней в гости на машине. Третий визит, на ее день рождения, был  их
последней  встречей. Она  страдала  от  боли и была одурманена  лекарствами.
Коллега Фрейда, Поль Федерн, привез ее в Вену, где она умерла. На похороны в
сентябре вместо  Фрейда  пришла  Анна.  После этого  он  писал  Джонсу,  что
чувствует  только  освобождение  от страха,  что мог бы  умереть  до  нее, и
удовлетворение, что  она  "освободилась" после такой долгой жизни. "Более, -
признался  он,  -  никакого  горя",  и  выразил   скепсис  по  поводу  горя,
выказанного  его братом Александром, "который  на десять  лет  моложе меня".
Александр жил  богато  и был похож  на раввина в своей широкополой шляпе и с
седой бородой, а также очень сильно напоминал Якоба.
     Здоровье  самого Фрейда постепенно  ухудшалось.  В октябре 1930 года он
перенес   пневмонию.   Протез,   "это   чудовище",   постоянно   приходилось
подправлять, а раз-два в  году  вырезали или прижигали подозрительную ткань.
Фрейд  проклинал  мучения,  которые  доставляет  ему  это   устройство,   но
утверждал, что в остальном его здоровье не так уж плохо.
     В европейской политике сгущались  новые тучи. На выборах  в  Германии в
сентябре 1930 года национал-социалисты  Гитлера получили  больше  ста мест в
Рейхстаге и  их партия заняла второе место. Люди по-прежнему спрашивали:  "А
кто такой этот Гитлер?" Возможно, он был всего лишь перевоплощением венского
мэра Люгера, который прославится на день и тут же будет забыт. На Берггассе,
19, похоже,  по этому  поводу не слишком  волновались. Политические прогнозы
были мрачными  уже  много лет подряд, но как-то им  удавалось  выжить. Фрейд
потихоньку жил дальше, как и все остальные. В 1931 году он думал  о том, что
ему нужна летняя  резиденция в  городе - в  пригороде он подыскал подходящий
дом с садом, - и о возникающих разногласиях с Ференци.
     Если  бы  позволило здоровье, он бы посетил город, где родился - раньше
Фрейбург,  теперь Пршибор, находившийся  в стране, созданной в  конце первой
мировой войны, Чехословакии. Одну улицу города назвали Фрейдова в его честь,
а  на   дом  кузнеца  повесили  табличку*.  На  этом   событии  вместо  него
присутствовала Анна, одетая в шубу  и берет, с печальным  видом, и прочитала
небольшой толпе его слова о счастливом детстве во Фрейбурге.

     * В  1996 году газета  "Иерусалим  пост"  сообщала, что теперь  в  этом
здании  находится массажный  салон.  Заголовок звучал  так:  "Место рождения
Фрейда предлагает другой вид терапии".

     Теперь зритель, а не участник, он "почти" видел Чарли Чаплина на улицах
Вены. Но Чаплин очень спешил. "Он неизменно играет только себя, каким он был
в своей мрачной молодости", - писал Фрейд Максу Шиллеру, мужу Иветт Жильбер,
и  не мог удержаться,  чтобы не  добавить,  что  весь репертуар  ролей мадам
Иветт,  от проституток до  бесхитростных девушек, несомненно, берет начало в
фантазиях ее ранней  молодости, - только вот "я знаю, что анализ без желания
пациента вызывает антагонизм".
     Он  позировал без особого терпения молодому скульптору  Оскару  Немону,
которого  привел  к  нему Федерн,  "обычно на редкость неспособный открывать
непризнанных гениев". Немон был "сухопарым художником с козлиной бородкой" и
"восточнославянским  евреем", что явно не свидетельствовало в его пользу. Он
сделал "из глины - как Господь Бог" голову, которая, как Фрейд вынужден  был
признать, оказалась "удивительно похожей". Служанка Фрейда пожаловалась, что
он  выглядит слишком злым. "Но я и есть злой, -  отвечал  Фрейд. - Я зол  на
человечество".
     Уверенность в будущем  пропала. После "Кредитанштальта"  лопнули другие
банки, издательские дела оказались под угрозой,  хотя  все обошлось. Гитлер,
которому  запретили въезд  в Австрию, тайком  проник в Вену  в сентябре 1931
года, потому  что хотел побывать  на кладбище*.  В  Вене  он сказал местному
нацисту,  называвшему  себя "гауляйтером" города, Альфреду Фрауэнфельду, что
не позже 1933 года он завоюет власть в Германии.

     * Двадцатитрехлетняя племянница, с которой у Гитлера была романтическая
связь, Гели Раубаль, выстрелила себе  в  сердце в его мюнхенской квартире 18
сентября. У  нее были  родственники в Вене, и поэтому тело  похоронили  там.
Гитлер, глубоко  огорченный (то  ли из-за  любви, то ли из  страха,  что это
помешает ему в политике),  отважился пересечь границу  в своем "Мерседесе" с
машиной  охранников  позади и отправился  в  Вену, где  положил цветы на  ее
могилу на центральном кладбище.  После  этого он приказал водителю  проехать
мимо Оперного театра на Рингштрассе.

     30 января 1933 года Фрейд записал в  дневнике: "Гитлер - рейхсканцлер",
под неправильной датой -  29-го. Национал-социалисты все еще  не имели права
управлять  страной,   но  президент  Германии,  престарелый  фон  Хинденбург
(который  сказал. "Я  уже  одной  ногой стою  в  могиле"), наконец  дал себя
убедить,  что только  "этот  парень  Гитлер",  которого он  презирал,  может
навести  порядок в  стране,  охваченной  политическим  хаосом, и сделал  его
канцлером, главой правительства.
     Выборы, последние в Германии правления Гитлера, были проведены в начале
марта, и  национал-социалисты  стали  правящей  партией. 23  марта  Рейхстаг
принял акт, дающий Гитлеру диктаторскую  власть, и  начался переворот против
социалистов, евреев и воспоминаний  о поражении  в 1918 году. Историк Уильям
Шайрер  писал:   "Гитлер  уничтожал   прошлое   со  всеми  его  неудачами  и
разочарованиями".
     Избиения, убийства и аресты стали в Германии обычным делом.  В витринах
были  выставлены  фотографии  Гитлера,  на  каждом  столбе  развевалась  его
красно-черная  свастика.  Штурмовики  трубили  в  свои  горны,  куда  бы  ни
направлялись, даже если просто  на сборы старой одежды. В  мае власти сожгли
книги  на символических кострах в Берлине и других университетских  городах.
Профессора произносили  под  указку  министерства  пропаганды патриотические
речи, в то время  как студенты жгли костры и  скандировали обвинения. Работы
Фрейда были преданы огню за  их "унижающее душу  преувеличение инстинктивной
жизни".  Он  оказался  в  компании,  в  частности,  Томаса  Манна,  Альберта
Эйнштейна, Эптона Синклера, Эмиля Золя, Марселя Пруста и Гавелока Эллиса.
     В огонь попали и  материалы,  украденные из института сексуальной науки
Магнуса Хиршфельда. Сам Хиршфельд, как еврей  и гомосексуалист, стал удобной
мишенью  для национал-социалистов, осудивших "декадентство" старого Берлина.
Впрочем,  некоторые из гомосексуальных  пациентов,  истории болезни  которых
хранились в  этом здании, как говорят, были нацистами. Это объясняет, почему
институтом занялись так скоро. Сам Хиршфельд бежал еще до начала террора.
     Многие  евреи  вскоре  последовали его  примеру. Вначале спастись  было
легко.  Эрнст  и Оливер Фрейды с семьями  жили в Берлине.  Оливер, невезучий
сын, в 1933  году потерял  работу.  Сначала он  отправился в  Вену, потом во
Францию и  наконец  в Америку. Эрнст, более  сильный по характеру,  уехал из
страны в качестве архитектора. Ему помогло принять решение то, что он узнал,
будто одного из его сыновей в школе  называют  "Фрейд-еврей". Возможно, речь
шла  о Клеменсе,  которому в  то врем