свое отнюдь не благоприятное мнение об Адлере,
Штекеле, Виттельсе и остальных и  вернулся в свой собственный  мир в Цюрихе.
Он привез  с собой еще одно впечатление. В какой-то момент на той неделе, по
его рассказам, Минна Бернейс рассказала ему о своих отношениях с Фрейдом или
же  (что,  пожалуй, более  вероятно)  сказала или намекнула на  что-то,  что
впоследствии   позволило   Юнгу   сделать   вывод,   что   госпожа   Бернейс
"действительно" имела в виду.
     Доказательства  этого  случая, которые были  бы приемлемы  для суда или
даже биографа, едва ли можно было бы найти на следующий день, а уж тем более
спустя  добрых  полвека.  Возможно,  все сведения  Юнга  заключались лишь  в
нескольких  незавершенных  фразах,  которые  он  закончил  с  помощью  своей
знаменитой интуиции. В жизни этого человека действовали скрытые силы,  как в
случаях с расколовшимся столиком или  ножом.  Он рассказывал,  как  во время
свадебного ужина, где он был одним из гостей,  он для иллюстрации психологии
преступника  на  ходу  придумал  историю   жизни  человека  и  рассказал  ее
остальным.  Ко  всеобщему  удивлению,  он детально  описал  жизнь  человека,
сидевшего напротив, с которым никогда ранее не встречался.
     Часто случалось  так, говорил Юнг,  что  он узнавал то,  что не  мог бы
узнать обычным путем.  Использовал  ли он свой  дар  ясновидения  на  Минне?
Волшебство это или наблюдательность - для нас это не имеет значения,  потому
что невозможно доказать, прав он или нет. Убежденность Юнга в том, что в его
присутствии  металлические  предметы  могут  дребезжать,  а  дверные  звонки
звонить, не увеличивает правдоподобности его слов.
     Разговор Марты с  Юнгом, даже если он  и был, скорее всего, намекал  на
какие-то тайны, а не раскрывал их. Представьте себе эту картину: Юнг пишет в
своем дневнике...

     Ближе к концу  недели, когда мы  -  я  с Эммой и  Бинсвангером  -  были
приглашены в  квартиру на ужин, госпожа Бернейс, сестра его жены, вела  себя
как хозяйка, говорила с гостями, в отличие от жены, сосредоточенной  на том,
чтобы всем улыбаться  и следить за  тем,  чтобы в миске  была  горячая вода,
которой можно очистить пятно со скатерти, если кто-то прольет соус.
     Молодой  Бинсвангер  ухитрился  оставить  у  основания  рюмки  след  от
красного  вина  (которое  он   вообще-то  не  пил,  потому  что  все  мы   в
"Бургхельцли"  сейчас  убежденные  трезвенники),  и  тут  же   была  вызвана
служанка, чтобы  стереть ненавистное пятно.  Бедный  Бинсвангер  покраснел и
заерзал, а  Эмма, стараясь его успокоить, начала говорить о сумасшедшем доме
- или  клинике  "Бельвю", как принято говорить  в  приличной компании,  - на
озере Констанс,  которой Бинсвангеры управляли как семейным делом и которая,
несомненно, скоро перейдет к молодому Б.
     Я был поражен, когда услышал от нее: "А это не туда Брейер отправлял ту
странную девушку Паппенгейм?" Некая Берта Паппенгейм была прототипом Анны О.
в  книге  об истерии. Б. был тогда  слишком молод,  и ему  было  практически
нечего  сказать, но  я  нашел  интересным, что госпожа  Бернейс  так  хорошо
осведомлена о старых случаях.
     Она  и Фрейд  обращались друг с другом  с шутливой интимностью ("Ой, не
глупи, как это тебе не нравится цыпленок!" - сказала как-то она), за которой
скрывалась взаимная приязнь. Я редко ошибаюсь в подобных делах.
     Я увиделся с ней снова, за  день до отъезда, когда зашел к ним, а Фрейд
все еще совершал свою  послеобеденную прогулку по доброй половине Вены.  Она
отвела  меня в мрачную  приемную,  посадила на его стул  и расположилась  на
кушетке. "Профессор рассказывает вам обо всех своих пациентах?" - спросил я.
"Ну конечно же! -  произнесла она таинственным  голосом, возможно, шутя. - У
нас  нет  друг от  друга  секретов,  у Зигмунда и у меня. Я  его свояченица,
которую воспринимают  как лишенное  пола  существо  и  подходящее доверенное
лицо".
     Она, несомненно,  могла многим меня удивить. "Вы несправедливы к себе",
-  сказал  я  просто  из  вежливости  (видимо,  но  можно  ли  быть  в  этом
уверенным?). "Очень  может  быть, -  отвечала она. - Жизнь старой девы имеет
массу неприятных недостатков. Но, знаете ли, есть и компенсация".
     Не  успел  я  открыть  рот,  как мы  услышали,  что  открывается  дверь
парадного входа, и до  нас донесся  дым  сигары.  "Так  вы  анализируете мою
сестру",  - сказал он, войдя. Она улыбнулась и ускользнула (скорее утопала -
у нее тяжелая походка). Бог  его  знает,  в  какие игры  они играют. Когда я
рассказал обо всем Эмме, она сказала: "Он бы не осмелился".



Глава 19. Окно в мир

     Письма от Юнга  весной и летом 1907 года вселили  во Фрейда надежду  на
то,  что  Цюрих  - тот самый  город,  из которого  идея  психоанализа  может
распространиться по  Европе  и  по  всему миру. Обсуждение  профессиональных
вопросов  было  теплым и поддерживалось энтузиазмом Юнга  по отношению к его
новому другу.
     Душа Юнга  была  полна  эмоций. "Я уже  не сомневаюсь  в правоте  вашей
[сексуальной] теории... - пишет он месяц спустя  после отъезда из Вены. -  Я
надеюсь и  даже мечтаю, что мы сможем  увидеть вас в Цюрихе  следующим летом
или осенью. Ваш  визит  был бы огромным счастьем для  меня лично". В письме,
где  он описывает  свой  план (так и не  реализованный)  о создании  научной
"лаборатории по психологии" и отказа от  работы с пациентами, говорится, что
любой, кто знаком  с теорией Фрейда, "буквально вкусил райский плод"  и стал
ясновидящим - серьезный комплимент от такого человека, как Юнг.
     Фрейд, принимая  все  эти изъявления,  только одобрительно  улыбался  и
выражал  все  те же  намерения:  "Нет  человека  более  способного, чем  вы,
продолжить и завершить мою работу".
     Они знали  мало друг  о друге.  Юнг был  более информирован, потому что
посещал  Фрейда в Вене  и  видел,  как  он  работает.  Кроме  того, он читал
автобиографические  отрывки  в  "Толковании  сновидений".  Ранние  аналитики
интересовались  своими коллегами с  профессиональной точки  зрения  и любили
испробовать  на  них  приемы психоанализа, хотя  бы для  того,  чтобы  найти
объяснение оговоркам. Но пока Юнг и Фрейд не думали о соперничестве.
     У  самого  Юнга  был  не  один  скелет в  шкафу,  например  слабость  к
мистицизму и парапсихологии. К тому же он  вступил в рискованные отношения с
бывшей душевнобольной  и  все еще не совсем нормальной молодой пациенткой, о
которой  ничего  не рассказывал,  хоть  и  упоминал ее  в  письмах.  Еще  за
несколько месяцев до поездки в Вену он просит Фрейда выразить свое мнение по
поводу  этой  "двадцатилетней  русской  студентки,  больной уже шесть  лет",
страдающей  навязчивыми  идеями,   связанными  с  перенесенными  в   детстве
телесными  наказаниями, а также дефекацией и  мастурбацией.  Ее звали Сабина
Шпильрейн, но в письме об этом  не говорится. Нет там  намеков и  на то, что
Юнг был  увлечен ею в эмоциональном смысле, или на то,  что  она  была умна,
влюблена в него и умела манипулировать людьми.
     К  моменту написания этого письма  ее состояние уже  улучшалось  и  она
поступила  в медицинскую  школу в Цюрихе. Юнг снова  упоминает о ее случае в
июле 1907 года, но  пишет о ней просто как об  "одной  пациентке-истеричке",
чтобы Фрейд не понял, что речь  об одной и той же  женщине. "Во сне, - пишет
Юнг, - она постоянно видит меня. Она признает, что ее самое большое  желание
- иметь от меня ребенка, который бы исполнил все ее несбыточные  желания". О
несчастной  Шпильрейн будет  сказано еще немало.  К тому же впоследствии она
станет первой женщиной, посвятившей свою жизнь психоанализу.
     В  1907 году  Юнг все еще  становился на ноги.  Фрейд, после многих лет
успехов  и  неудач, наконец занял положение, о  котором  мечтал.  Он основал
целую школу, его идеи выражаются в серьезных книгах и статьях, практика дает
ему  пациентов,   которые  хорошо  платят  за  лечение  и  обеспечивают  его
клиническим материалом для новых статей.
     Основная  теория не  подлежала обсуждению.  Фрейд  допускал возможность
небольших поправок, но ожидал  от  практики  лишь подтверждения ее  правоты.
Особенно  ценились  яркие  примеры,  хорошо   подходившие   для  иллюстрации
теоретических положений,  и Фрейд всегда был  готов их использовать.  В 1907
году  он обратил  внимание  на  доктора  Графа,  музыковеда,  и  его  жену -
психоаналитиков-любителей. У Графов был многообещающий ребенок. Герберту, не
по годам развитому мальчику, было четыре года.  Отец подвергал  сына анализу
под  наблюдением   Фрейда.  "Маленького  Герберта"   побуждали  говорить   о
сексуальных  вопросах. То,  что  он называл  своим "Wiwimacher'ом"  (пенис),
завораживало его, как и все "Wiwimacher'ы" вообще. К лету 1907 года у Фрейда
появилась  надежда,  что  этот  случай  даст  подтверждение  теории  детской
сексуальности.
     В середине июля на одиннадцать недель исследования прекращаются и Фрейд
уезжает с семьей на отдых. Юнг получает веселые письма с берегов южных озер.
Сам Юнг в это время  готовится к важной  конференции  в начале сентября  под
названием "Первый интернациональный конгресс психиатрии и неврологии". В нем
должны были  участвовать  лучшие умы европейской  психиатрии, жаждущие крови
психоаналитиков.
     "Надеюсь быть в  Сицилии  как раз тогда, когда вы  будете  читать  свою
статью", - пишет Фрейд,  позволяя Юнгу идти впереди, пока он гуляет, плавает
и собирает эдельвейсы. Рассказывая Юнгу о том, как хорошо ему отдыхается, он
замечает, что оставлять друга бороться с противниками одного выглядит "почти
трусостью",  но  Юнг  -  человек "более  подходящий  для пропаганды",  перед
которым открываются все сердца. Письма Фрейда звучат удовлетворенно - у него
словно свалилась гора с плеч. Энергичный и  сильный Юнг теперь  может  взять
всю грязную работу на себя.
     Пришел  сентябрь,  и  Фрейд,  отказавшись  от  поездки в  Сицилию из-за
погоды, отправляется в Рим. Его семья уже уехала, как  и Минна, с которой он
только что провел четыре дня во Флоренции, и  Фрейд, как он писал Юнгу, "вел
одинокую жизнь,  погруженный в  мечты".  Он  подумал,  что  мог  бы заняться
написанием книги:  "Хотя моя основная  работа, наверное,  уже написана, я бы
хотел как можно  дольше не отставать от  вас и более  молодых". Возможно, он
действительно уже  чувствовал себя старым. Он  неодобрительно добавляет, что
Эйтингон тоже в Риме и "снова связался с какой-то женщиной. Такая практика -
отклонение от теории. Когда я окончательно  преодолею свое либидо (в обычном
смысле слова), я сяду писать книгу 'Интимная жизнь человечества'".
     Письмо  Фрейда-отца семье рассказывает о том,  как он впервые посмотрел
фильм. На площади  возле его гостиницы каждую ночь на экран, прикрепленный к
крыше   дома,   проецировали   фонарные   слайды,   прерываемые   "короткими
кинематографическими представлениями, ради которых великовозрастные дети  (в
том  числе  ваш  отец)  покорно  терпят  рекламу и  скучные  фотографии". Он
оставался на месте "как заколдованный", пока  ему "не стало в толпе  слишком
одиноко" и он не вернулся к себе, чтобы заказать бутылку свежей воды и сесть
за письмо семье.
     На  амстердамской  конференции,  где Юнг представлял Фрейда, противники
теории создавали неприятности. Два дня из шести ушли на обсуждение истерии -
то есть преимуществ и недостатков психоанализа. Фрейд и  его теории уже были
достаточно важны, чтобы восприниматься всерьез. Над ним уже не смеялись. Его
могли только осуждать.
     Главный выступающий, Пьер Жане, говорил довольно трезво.  Он вежливо не
соглашался  с Фрейдом и даже немного хвалил его, но отрицал его  сексуальные
теории. Юнг в своем письме назвал его "тщеславным старым хрычом" - возможно,
эта фраза  не очень понравилась Фрейду,  который сам был на  три года старше
"хрыча".
     За  Жане   последовал  Густав  Ашаффенбург,   профессор  психиатрии  из
Гейдельберга, немногим старше сорока, старый противник психоанализа. Осуждая
Фрейда, он  гордо заявил,  что  женщина,  которую  он  лечил  от навязчивого
невроза, говорила  бы с  ним  о сексе, если  бы он  не запретил  ей.  Юнг  и
несколько  других  защитников  Фрейда,  присутствовавших  на  конференции, с
удовольствием  отметили,  что  в  частной  беседе  об  "Этюдах  по  истерии"
Ашаффенбург вместо "Брейер и Фрейд" сказал "Брейер  и я". Фрейд позже сделал
все, чтобы эта оговорка была опубликована - ведь это означало, что говорящий
симпатизирует психоанализу больше, чем хочет показать.
     Юнг  занял  место,  отведенное организаторами  для  самого  Фрейда.  Он
выступил  энергично и сказал, что его собственный опыт подтверждает  данные,
полученные  коллегой.  К  сожалению,  он  превысил отведенные  ему  полчаса,
проигнорировал  сигналы председателя, а когда его  заставили остановиться, в
гневе   покинул  лекционный  зал.  Это   подчеркнуло   враждебную  атмосферу
конференции, в течение которой приветствовались нападки на психоанализ.
     Когда  некий доктор Альт, главный врач  санатория в  Саксонии, объявил,
что   ни  за  что  не   направил  бы   пациента  к  фрейдистам,  грязным   и
нечистоплотным,   Теодор  Циен  из  Берлина,   еще  один  ведущий  профессор
психиатрии,  поздравил его. Циену,  как  и  Ашаффенбургу,  было чуть  больше
сорока - Фрейда ненавидели не только старики.
     Один  из  светлых  моментов  в  письмах  Юнга  о  конференции  касается
"молодого человека  из Лондона, доктора  Джонса (кельта из Уэльса!), который
хорошо знает  ваши книги и  сам занимается  психоанализом".  Восклицательный
знак говорит, возможно, о том, что Юнг не ожидал найти друга психоанализа на
"Кельтской окраине"*.

     * "Кельтская окраина" (Celtic Fringe)  - шутливое наименование регионов
Соединенного  Королевства,  населенных  шотландцами,  северными  ирландцами,
валлийцами, корнуэльцами и жителями острова Мэн. - Прим. перев.

     Эрнест  Джонс был неврологом двадцати восьми лет - то есть  на двадцать
три  года моложе Фрейда. Имея хорошую квалификацию, он тем не менее с трудом
мог устроиться в Лондоне как в больницах,  так и в институтах. В Джонсе было
что-то странное: возможно, неискренность и постоянная  маска на лице; или же
холодность, проглядывающая сквозь его дружелюбие; или какая-то ненадежность.
Но  Юнг увидел  в нем только молодого  человека, "очень умного  и способного
оказаться очень полезным", который собирался посетить Фрейда.
     Джонс не сразу добрался до Вены. До того  он  снова встретился с Юнгом,
проведя  пять  дней  в  Цюрихе  в  ноябре  1907  года.  Юнг  снова  дает ему
рекомендацию,  рассказывая  Фрейду,  что   "в  связи  со  своим  'прекрасным
одиночеством'" в Лондоне он еще не слишком глубоко проник в вашу  теорию, но
убежден  в научной важности ваших взглядов". Джонс, без сомнения,  был одним
из тех, кто легко принимал теорию, в основе которой лежит секс.
     Валлийцы очень любят собрания, и Джонс решил, что психоаналитикам нужно
каждый год  устраивать общий съезд. Юнг согласился,  и они  сообщили Фрейду,
что нужно провести следующей  весной конгресс. Так никому неизвестный Джонс,
еще не познакомившись с Фрейдом, заложил  основу  всемирного распространения
психоанализа.
     Хотя Джонс  и стал  заметной фигурой движения (в каком-то  смысле  даже
самой  заметной, если не  считать  Фрейда),  в нем  всегда оставалось что-то
загадочное.  Он  начал  заниматься  психоанализом в  молодости,  никогда  не
выражал  неуважения  к Фрейду и  не  ссорился с ним, был посвящен  в большую
часть его секретов. Джонс  вошел в историю психоанализа и  прожил достаточно
долго, чтобы написать трехтомную биографию своего учителя.
     В  какое-то время он чуть не женился на младшей дочери Фрейда Анне, что
очень изменило бы жизнь многих. Но Фрейд, который вообще не хотел, чтобы она
выходила замуж, никогда  не отдал  бы  ее за человека с такой подозрительной
репутацией  в частной  жизни. С  другой стороны, Фрейд  очень  доверял ему в
профессиональных  вопросах.  Джонс, который  был  высокого  мнения  о  своих
способностях и в  то  же  время  с  раскаянием  признавал  свои  недостатки,
гордился тем, что защищает теорию Фрейда.
     После первой встречи с Юнгом Джонс возвратился в Лондон, а затем провел
месяц в Мюнхене, обучаясь в аспирантуре  под руководством ведущего психиатра
(и противника  психоанализа) Эмиля Крепелина. Поскольку у самого Джонса было
очень мало денег, эту поездку наверняка оплатила его богатая любовница.
     Джонс  не  добился  в   Лондоне  большого  успеха,  несмотря  на   рано
проявившиеся  способности. Он родился 1 января 1879  года в  семье служащего
сталелитейного  завода и  вырос  в  рабочем поселении  в Южном  Уэльсе возле
города  Суонси. Он закончил местную среднюю  классическую школу (ту самую, в
которой тридцать лет спустя учился валлийский поэт Дилан Томас), в 1900 году
получил диплом врача со множеством золотых медалей, а к 1905 году, когда ему
было  чуть больше  двадцати  пяти, имел  достаточно степеней для  прекрасной
карьеры.  Его неврологические статьи были великолепными  образчиками научной
литературы.
     И все же  его карьера отнюдь не была головокружительной. Ему не удалось
получить  работу  младшего  врача в больнице нервных заболеваний, потому что
консультант  нашел  его  "сложным  человеком";  то же  произошло со  многими
другими  постами.  То  ли  в  глазах   консервативных  должностных  комиссий
впечатление портил его интерес к  запретным темам в психологии, то  ли всему
виной было некоторое  предубеждение со стороны его руководителей.  Джонс был
вынужден  искать  нетрадиционные  альтернативы  и  принимать  предложения  о
должностях ниже своей квалификации.
     В  1906  году,  работая  в медицинской  службе  при  совете Лондонского
графства с неполной занятостью, он был арестован по обвинению в неподобающем
поведении с двумя тринадцатилетними девочками, посещавшими школу в Дептфорде
для  "умственно  отсталых"  детей.  Там  он   проводил  опросы  для   своего
исследования механизмов  речи. Газеты пестрели  заголовками  типа "Серьезные
обвинения против вест-эндского врача!", и  шесть  недель Джонс  вынужден был
разбираться  с этим  делом. С каждой девочкой  он был наедине. Он говорил  и
делал то -  что именно, в газетах не  говорилось, - о чем девочки рассказали
родителям и учителям.
     В  качестве  защиты  был нанят  хитроумный  Арчибальд  Бодкин, и Джонс,
который уже имел в то время какое-то  понятие о теории Фрейда, объяснил ему,
что  девочки, наверное, разыграли сексуальную  фантазию и спроецировали свою
вину на него.
     У  Бодкина не было  времени на  подобные рассказы. Он сосредоточился на
том, чтобы лишить показания  девочек достоверности,  и Джонса освободили без
суда*. Медицинская пресса поддержала оскорбленного коллегу, но его репутация
так или иначе пострадала. Один лондонский невролог,  который в то время даже
еще  не родился, в 1996 году  рассказал мне неопубликованную историю о  том,
что  тогда  сделал Джонс, которая  передавалась  как  легенда от поколения к
поколению.

     *  В  суде  обменивались  презрительными  шутками  о   "сочинительстве"
свидетелей. Бодкин:  "Сочинение историй с яркими  иллюстрациями  встречается
часто,  и даже  в  суде" (смех). Судья: "Особенно со стороны женщин"  (снова
смех). Бодкин, позже сэр Арчибальд Бодкин, прославился в амплуа благородного
адвоката  с высокими моральными принципами, а став главным прокурором, вошел
в историю как человек, запретивший "Улисса" Джеймса Джойса.

     Два года спустя, в начале  1908 года - после  знакомства с Юнгом, но до
встречи  с  Фрейдом, -  еще одно  происшествие,  на этот раз  в вест-эндской
больнице  нервных  заболеваний, где Джонс работал  младшим врачом, исключило
последнюю возможность карьеры в  традиционной медицине. Джонс,  уже начавший
понемногу  заниматься  психоанализом,   принимал  десятилетнюю   девочку   с
парализованной рукой и  в  соответствии  с т