етил, что будет говорить  о
"различных интимных и сексуальных  вопросах",  не  подходящих для аудитории,
где  есть женщины. Когда  общество прислало на  Берггассе двух делегатов для
пробного прослушивания,  те нашли лекцию "чудесной", и в газете  "Нойе фрайе
прессе" сообщалось, что лекция состоится. Но в последний момент от философов
пришло  письмо,  в  котором  те  просили  Фрейда начать лекцию  с безобидных
примеров, а затем  объяснить,  что последуют  сомнительные моменты, и  будет
сделан перерыв, чтобы дамы могли покинуть зал. Фрейд отменил лекцию.
     В конце концов успеха добилась другая  пациентка со связями - баронесса
Мария  фон  Ферстель,  жена  дипломата, когда-то подвергшаяся  психоанализу.
Возможно,  она решила во что  бы то ни стало показать, что может больше, чем
госпожа Гомперц. Она  прижала министра фон  Хартеля  к стенке, и тот дал  ей
понять,  что  очень  хотел  бы  получить  для  своей галереи  одну  картину,
изображающую  руины  замка у Беклина. Эта картина  была у  ее тети, которая,
впрочем, не собиралась ее отдавать.  Баронесса Ферстель предложила  министру
другую картину, а на званом обеде  ее любезно проинформировали,  что  бумаги
Фрейда отправлены на подпись к императору.
     Фрейд мечтал  не о  такой победе.  После получения звания профессора он
был на аудиенции у министра, чтобы формально поблагодарить его. "Идя домой с
аудиенции, -  пишет  он двадцать лет  спустя, - я  поймал  себя на том,  что
пытаюсь изменить слова, которыми  мы обменялись,  и с  тех  пор я уже не мог
восстановить разговор в точности".
     Это ранило  гордость  Фрейда,  но все  же он наконец  стал профессором.
"Итак,  я достиг этого",  - пишет он Флису 11 марта  1902  года в  последнем
письме перед двухлетним перерывом, когда дружба наконец испарится под грузом
взаимных обвинений.  Фрейду не терпелось сообщить  о своем успехе  и в то же
время нужно  было признаться, на какой моральный компромисс ему пришлось для
этого  пойти.  Он  иронически  пишет,  что "получил  небывалое  общественное
признание"  -  над  этой  газетной  фразой он часто посмеивался. Затем Фрейд
продолжает:

     Уже начался поток поздравлений и цветов, как будто его величество вдруг
официально  признало роль сексуальности, совет министров утвердил значимость
снов,  а   две  трети  голосов   парламента  были  отданы  за  необходимость
психоаналитического лечения истерии.
     Очевидно, я снова стол уважаемым... Но я бы все же с радостью  променял
каждые пять поздравлений на один приличный случай, подходящий для серьезного
лечения. Я понял,  что Старый Свет управляется связями,  так же  как Новый -
долларом.  Я впервые поклонился  власть имущим  и теперь  могу  надеяться на
награду.

     С новыми силами  и чувством облегчения и  удовлетворенности Фрейд начал
задумываться  об учениках.  Говорят,  что  создать  профессиональный  кружок
первым  предложил  ему   Вильгельм  Штекель,  умный  и  прозорливый  молодой
невропатолог, активно интересующийся женщинами и сексом в целом (еще  в 1895
году он опубликовал статью о коитусе в  детстве). Он обратился к Фрейду,  по
выражению Эрнеста Джонса, с  "неприятным  невротическим расстройством,  суть
которого я не буду излагать", где-то в 1901 году. Фрейд провел его анализ.
     В  начале следующего года  Штекель,  который  работал еще и журналистом
(недоброжелатели  говорили, что это должно  было быть его основной работой),
написал  рецензию  "Толкования сновидений"  для ежедневной  газеты.  "Доктор
Фрейд, - писал он, - знаменитый специалист по болезням души, открывает новую
эру в психологии". Вскоре  Штекель начинает задумываться о том, чтобы самому
заняться анализом, который позволял вступать в  интересные взаимоотношения с
женщинами и получать большое количество интимного материала.
     Осенью  1902  года  Фрейд  послал  открытки  четверым  врачам-евреям  с
предложением регулярно встречаться у  него  и обсуждать его работу. Одним из
этих врачей  был  общительный  Штекель,  семья которого, как  и Фрейды, была
родом с востока.  Вторым стал социалист Альфред Адлер, сын венского торговца
зерном,  куривший  тонкие  сигары   и  отличавшийся   довольно   неуживчивым
характером.  Он был  одним  из первых  феминистов.  Двое других врачей - это
Рудольф Райтлер и Макс Кахане. Они условились встречаться по вечерам в среду
после ужина и образовали "Общество по средам". Позже Фрейд обобщил все это в
одной фразе: "Начиная  с  1902 года  вокруг  меня  собралась группа  молодых
врачей   с   ярким   намерением   учиться   психоанализу,  заниматься  им  и
распространять знание о нем".
     Вначале  это  были наставник и четверо восхищенных учеников. Они сидели
за столом в  приемной, пили черный кофе с кексами и заполняли комнату дымом.
Фрейд в особенности  "дымил  как паровоз". Те, кто присоединился к нему,  не
имели репутации, которую можно  было потерять. В противном случае они  бы не
так охотно стали его союзниками.
     Фриц Виттельс,  вступивший в  кружок несколько лет спустя, говорил, что
Фрейд не хотел, чтобы с ним спорили. Ему был нужен "калейдоскоп с зеркалами,
умножающими изображение, которое  он им  дает".  Виттельс, как  и остальные,
делал то, что от него ожидалось. Фрейд был отцом, а они - его сыновьями.



Глава 17. Несчастные семьи

     Как  любой европейский город начала  двадцатого века,  Вена  относилась
снисходительно к мужчинам среднего  класса, желающим "поразвлечься". Строгие
законы  морали существовали, но в основном применительно  к женщинам, да и в
этом случае  их тоже можно  было обойти. В  эту игру играли в закрытых купе,
маленьких гостиницах, холостяцких  квартирах и  комнатах  в ресторанах, куда
пары могли удалиться после ужина.
     Состоятельным  мужчинам  в летах  было  несложно  найти  нуждающихся  в
деньгах  молодых  продавщиц,  швей  или  актрис. Они  жили  в  стране Артура
Шницлера.  В  одном  из   своих  рассказов  он  описывает  бедную   Катарину
("перчаточный  магазин   Кляймана,   Вильгельмштрассе,  24"),  которая  дает
временное  утешение герою,  врачу средних лет, но не  может рассчитывать  на
постоянную связь, потому что "у него только одно желание  - быть счастливым,
и он был готов брать это счастье везде, где его предлагают".
     Половые отношения до брака между постоянными партнерами среднего класса
были   в  то  время  менее   распространены.   Порядочные   девушки  боялись
беременности и скандала. Часто они выходили  замуж за мужчин на годы, а то и
десятки  лет  старше  себя.  Для  одиноких  женщин добродетель была  так  же
естественна, как  воздержание считалось  неестественным для одиноких мужчин.
Иногда молодой человек мог найти женщину даже в  своем  собственном доме или
доме отца.  В  домах  буржуа  были  служанки,  которые  заранее  знали,  что
совращение встречается  очень  часто,  и почти ожидали,  что  молодей хозяин
будет этим заниматься.
     Фрейд тоже передает рассказ одного пациента  (Эрнста Ланцера, Крысиного
Человека, которому тогда, в 1907 году, было двадцать девять  лет) о подобном
случае.  История  связана  со служанкой,  которая  "не была  ни  молодой, ни
красивой... Он не может объяснить зачем, но внезапно он поцеловал ее и начал
домогаться близости. Хотя, несомненно,  ее сопротивление было притворным, он
пришел  в себя  и  убежал  в  свою  комнату".  Фрейд,  скорее  всего,  прав:
сопротивление  едва  ли  могло  быть  серьезным.  Говорили,  что  здоровых и
привлекательных молодых женщин  брали в  дом в  качестве прислуги специально
для того, чтобы сыновья в безопасности узнавали, что такое секс. Практически
то же практиковалось в Лондоне.
     Что  до обычной проституции,  с ней  в  европейских городах проблем  не
было. Американский  исследователь Абрахам Флекснер,  побывав в Европе  перед
первой мировой войной для  изучения проституции, с огорчением обнаружил, что
"ни традиции, ни общественное мнение не требуют мужского  воздержания", хотя
Великобританию он счел  несколько менее развращенной. Как оказалось, великие
столицы Европы гордятся  своей репутацией городов  страсти, в  то  время как
более мелкие города,  например  Женева,  "сгорают  от зависти"  и безнадежно
стараются догнать Берлин или Вену.
     Венцы радовались, что живут в  городе удовольствий, который был в то же
время центром культуры и сердцем империи. Для того времени вообще характерна
скрытая  за  внешними приличиями  чувственность.  Лондонский  Вест-Энд кишел
борделями,  на которые  полиция  закрывала глаза,  но  лицензий не выдавала,
потому что  это означало  бы признание их  существования.  В  Вене,  как и в
большей части  городов континента, была  система  лицензирования,  хотя  она
охватывала лишь часть уличных женщин  (Флекснер считал, что  в Вене тридцать
тысяч проституток  - не подкрепленное фактами предположение). Их дома иногда
строились на месте средневековых кладбищ или виселиц, где  многие годы никто
не  хотел жить. Над мужчинами витал страх заболеть сифилисом - это считалось
единственным недостатком половой распущенности.
     Несмотря  на  это,  прелюбодеяние  процветало.  Серьезные скандалы были
маловероятны, хотя  связь с  замужней  женщиной могла  стать причиной  дуэли
(Шницлера это очень  беспокоило).  В  редких  случаях,  когда  были замешаны
интересы государства  или высокопоставленное лицо хотело отомстить, адюльтер
мог  иметь очень неприятные последствия. Когда  обнаружилось, что  у графини
Луизы  фон  Кобург роман  с  лейтенантом,  венские психиатры,  в  том  числе
Крафт-Эбинг,  объявили ее умалишенной и отправили в сумасшедший  дом, потому
что так  было нужно правительству. К опасным  симптомам этой женщины отнесли
антипатию по отношению к суду.
     Журналист  Карл  Краус защищал ее в 1904 году в ходе своей сатирической
кампании  против правительства  в  журнале  "Факел",  которым  он  владел  и
основным автором которого являлся. В этом журнале длинные очерки, состоявшие
из  фактов вперемешку с фантазиями, создавали образ  Вены как темной столицы
разлагающейся  империи Габсбургов,  пребывающей  во  власти ложных идеалов и
лицемерия.  "У  полиции  и армии  появилась новая обязанность, - пишет он  в
очерке,  посвященном  фон Кобург,  - направлять сексуальное желание  в новое
русло".
     "Факел" то и дело высмеивал  психиатрию, но психоанализа это сначала не
касалось.  Краус  и  Фрейд  видели  достоинства  друг  друга,  поскольку оба
считали, что  ищут истину за фальшью и обманом. Большая  часть  этого обмана
(большая, по мнению Фрейда) касалась сексуального поведения. Впервые эти два
человека  встретились, когда Краус  освещал еще один скандал 1904 года, дело
Хервея.   Женитьба   мелкого    австрийского   чиновника   на   экзотической
еврейке-иностранке стала достоянием общественности,  после того как газетные
сплетни довели его до самоубийства, а жена попала в тюрьму за двоемужие.
     Эдвард   Тиммс,  историк,  занимающийся   деятельностью  Крауса  и  его
окружения,  считает, что  основной  темой  статей Крауса  в "Факеле" об этом
скандале является "столкновение  двух несовместимых миров - провинциальности
несчастного Хервея  и космополитизма его жены". Фрейд послал Краусу  записку
на  своей  визитной  карточке,  поздравляя  его с  тем, что тот увидел более
важные вещи, стоящие за незначительным событием".  Год спустя  Краус писал в
"Факеле" о смелом заявлении Фрейда о том, что гомосексуалисты не сумасшедшие
и  не  преступники.  Эти люди имели  много общего, хотя  Крауса интересовало
общество в целом, а Фрейд смотрел на человека изнутри.
     Странная   история   Фрейда   о   Доре,  датируемая   1900   годом,  но
опубликованная  лишь  в  1905  году,  была  связана  с  некоторыми  частными
событиями  в  богатой  буржуазной  семье,  которые могли  бы  заинтересовать
Крауса,  если бы  стали  частью  публичного  скандала.  Поскольку  этого  не
произошло, внешний мир был к ним равнодушен. Мы знаем о них лишь потому, что
некая  девушка  доставляла  неприятности  семье  и  ее  отвели к Фрейду  дня
психоанализа.
     "Фрагмент анализа  случая  истерии" объемом  в пятьдесят тысяч  слов  -
единственное  крупное  психоаналитическое  описание из  пяти  опубликованных
Фрейдом, которое касалось женщины. Это очень отличается от ситуации с ранней
работой "Этюды по истерии", написанной еще до создания теории психоанализа и
имевшей   дело  только   с  женщинами.  Возможно,  Фрейд,  у  которого,  как
предполагают,  было  в два раза больше пациенток,  чем пациентов (по крайней
мере, до 1914 года), не  хотел, чтобы его считали врачом, специализирующимся
на женщинах, то есть на менее важной области.
     Дора, настоящее имя  которой было  Ида,  впервые попала на  Берггассе в
начале  лета 1898  года,  куда ее привел  отец, Филипп  Бауэр, преуспевающий
промышленник чуть моложе пятидесяти лет*. За несколько лет до того Бауэр уже
обращался к  Фрейду  - как  к невропатологу,  а не аналитику  - и лечился от
угрожающих симптомов, напоминающих рецидив сифилиса, которым он заразился до
брака. Дора родилась 1 ноября 1882  года, и, таким образом,  летом 1898 года
ей  было  пятнадцать. Она  страдала  от  постоянных головных болей и  потери
голоса.  Когда Фрейд увидел ее, она кашляла и хрипела. Он решил, что девушка
страдает от  истерии, и предложил психоанализ, но та отказалась, потому  что
ее уже водили от врача к врачу и подвергали гидротерапии (ваннами и душем) и
электротерапии.

     *  Как обычно,  в тексте  Фрейда все имена  скрыты. Фамилия  и  прошлое
Бауэров были названы исследователями лишь в 1980-х годах.

     Через  два  года  ее состояние  ухудшилось.  Она  стала  подавленной  и
враждебной  по  отношению к  отцу,  отказывалась  помогать  своей  чрезмерно
домовитой матери  Кэт и  начала посещать "лекции для женщин",  скорее всего,
посвященные женской эмансипации.  Когда родители обнаружили черновик записки
о  самоубийстве  - оставленной на  письменном столе, где они не могли  ее не
заметить,   -   они  настояли,   чтобы  Ида   отправилась   к   Фрейду   для
психологического лечения.  Та неохотно повиновалась,  и в октябре 1900 года,
незадолго до того, как ей исполнилось восемнадцать лет, анализ начался.  Это
о ней Фрейд писан Флису, что случай "легко открылся" его отмычками.
     Фрейд быстро  узнал многое о  Бауэрах и скелетах в их семейном шкафу  -
кое-что  от  самого  Бауэра  еще  до  анализа,  -  что, как  можно  было  бы
предположить со стороны, помогло  ему объяснить проблемы  Доры. Бауэры и  их
близкие друзья, тоже еврейская пара, Ганс и Пеппина Зелленка (Фрейд изменяет
их фамилию на  "К."), были похожи на  героев рассказа о несчастливых семьях,
вышедшего из-под пера какого-нибудь меланхоличного русского писателя. В этом
рассказе  Дора,  главная  героиня  с  белым  как  мел  лицом,  находится  на
пересечении главных  и  побочных  сюжетных  линий,  причем все они связаны с
сексом. Во время приступа сифилиса, из-за которого Бауэр и  попал к  Фрейду,
за  ним  ухаживала госпожа Зелленка, а не его жена, и у  них начался  роман,
немного ограниченный состоянием его здоровья.
     Дора, которая была для детей семьи Зелленка "почти  матерью",  знала об
этой  связи.  Она  была в близких отношениях с госпожой Зелленка и  являлась
поверенной ее сердечных тайн, спала с ней в одной спальне (муж был "размещен
где-то в другом месте") и восхищалась, как она сказала Фрейду, "великолепным
белым телом" женщины. Пеппина выглядит в этой истории не менее странной, чем
мать Доры, хотя, возможно, дело просто в манере Фрейда описывать женщин.
     Почти  все эти  события произошли  в Мерано (в книге Фрейд называет его
"Б-"),  австрийском  южном  курорте,  где  была Минна  в  1900 году.  Бауэры
отправились туда  в связи с  ухудшением здоровья  Филиппа, и именно там  они
познакомились с  семьей  Зелленка.  Ганс тоже  занимался бизнесом, хотя  и в
меньших  масштабах. Роман Филиппа  Бауэра  и Пеппины Зелленка начался в 1894
году.
     Два года спустя,  по всей видимости, в конце весны 1896  года, Зелленка
устроил  так,  чтобы оказаться  наедине  с Дорой в своем магазине на главной
улице Мерано. В тот день был церковный праздник, и он пригласил ее якобы для
того, чтобы посмотреть на процессию.  Там он схватил  ее и поцеловал. Фрейд,
восстанавливая  события после рассказа Доры, решил, что "во время страстного
объятия мужчины она  чувствовала  не только  поцелуй  на  своих губах, но  и
давление  его эрегированного члена". Как бы там ни было,  Дора почувствовала
отвращение и убежала.  В истории Фрейда ей четырнадцать лет. На  самом  деле
ей, скорее всего, было тринадцать. Фрейд добавляет ей год, и это объясняется
тем, что день рождения Доры приходится на конец года.
     Два года спустя, летом 1898 года, когда Доре было  пятнадцать, Зелленка
повторяет свою попытку.  На этот  раз они  были  у  альпийского  озера,  где
супруги Зелленка, Дора  и  ее отец проводили летний отдых.  Зелленка "сделал
известное предложение" Доре, добавив, что не может "ничего получить от своей
жены".  Она дала  ему  пощечину,  а  потом  рассказала  обо всем  матери. Та
передала  все отцу, а  он  обвинил Зелленка.  Ганс  же не только отрицал все
обвинения, но сказал, что  слышал от жены о нездоровом интересе Доры к сексу
и о том, что девочка читает книгу "Физиология любви".
     Бауэр поверил ему - или сказал, что поверил. Он решил, что у его дочери
была сексуальная  фантазия  о Зелленка.  Когда  в 1900 году  с  ней начались
проблемы, Бауэр сказал Фрейду, что считает  ее фантазии причиной "депрессии,
раздражительности и мыслей  о самоубийстве".  (Кроме того, он тоже  говорил:
"Вы уже знаете, что я  ничего не могу добиться от  своей собственной жены".)
Задачей Фрейда было сделать Дору более сносной.
     В истории  есть  и  скрытые  течения.  Одно  время  у  Бауэров работала
гувернантка, которая  пыталась настроить Дору против госпожи Зелленка и, как
подозревали,  была влюблена в  Бауэра. Зелленка тоже  держали гувернантку, и
Ганс ухитрился  заполучить  ее  в  постель  незадолго  до того  неприличного
предложения  Доре у озера.  Дора уже знала обо всем от  гувернантки, которая
добавила, что частью обольщения Зелленка была все та же универсальная жалоба
о  том, что он "ничего не может добиться от жены".  Неудивительно,  что Дора
дала ему пощечину.
     Такие  сложные сексуальные  перипетии не слишком удивляли Фрейда. Он не
сомневался  в  их правдивости  и своей "реконструкцией"  событий  еще больше
усложнял  историю. Предположение  Бауэра о  том, что его дочь фантазирует  о
Зелленка,  было  отметено.  Здесь  были  задействованы реальные  поцелуи  и,
несомненно,  настоящие  пенисы,  но Фрейд  отнюдь  не  видел в  Доре  жертву
неестественных и унизительных условий - как и большинство его современников.
Разве что Карл Краус, возможно, не принадлежал к этому большинству.
     Фрейда  не  волновала и проблема несчастливых семей.  Это  было слишком
распространенным  явлением.  Дора  считала,  что ее "отдали  господину  К. в
качестве платы за то, что он закрывал глаза на отношения между своей женой и
ее отцом", но Фрейд не придавал значения этим горьким чувствам. Она была для
него всего лишь невротичкой, истеричной молодой девушкой, судьба которой уже
давно была предопределена, причем не поцелуями господина Зелленка.
     Целью    метода   Фрейда   было   исследовать,    как   произошло   это
предопределение,  с помощью  искусства  или ремесла психоанализа.  Как-то он
говорил, что  "Случай истерии"  - это "скрупулезно точный  и  художественный
рассказ". В "скрупулезной  точности" можно усомниться, но "художественность"
едва ли кто-то станет отрицать. В очерке нет ни одного реального события, не
пропущенного  сквозь призму  воображения  автора  и  не  измененного им. Эта
работа - великолепная смесь  фактов и догадок, выходящих за пределы реальной
жизни. Он исследует жизнь Доры и находит в ней все нужные ему подтверждения,
но  выводы, к которым он приходит, фантастичны.