ммельштрассе Федерн тоже был там.
     Выглядевший,  по утверждению журналистки, скорее на шестьдесят,  чем на
восемьдесят, Фрейд  был в "щегольском сером  костюме,  как жиголо, но это не
выглядело смешным,  потому что  в том, как он ходил  и двигался,  было очень
много  молодой  энергии".  Его  руки  тоже были  молодыми,  "красноватыми  и
тяжелыми, но без  морщин и  без  этих пятен, которые обычно  покрывают  руки
стариков". Она заметила у него  под  подбородком  "большой  комок",  который
двигался,  когда  он говорил,  и  предположила,  что  это из-за  "серьезного
заболевания  гортани",  от которого  его чудом  спасли  с помощью  операции.
Насколько он  пострадал,  она не  заметила. Она  увидела только рот, "полный
золота  как  у  старого  каннибала, только  что  побывавшего у американского
дантиста".
     Настоящая пациентка, возможно, была бы преисполнена  благоговения  или,
по  крайней  мере,  внимания,  но  мадам  Дюбуа  откинулась назад  и  просто
развлекалась.
     "Почему   вы   настаиваете,   чтобы  я  лечил  вас?  -  спросил  он  ее
по-английски.  -  Лечение психоанализом  очень  долгое. Оно займет не меньше
года, а может,  больше, и  за это  время я могу умереть. Тогда что вы будете
делать? Убьете  себя? У вас никогда не появляется желания покончить с собой?
Или появляется?"
     С ее точки зрения, он был карикатурой, смешным старым евреем с золотыми
зубами, который пользуется людской легковерностью. Возможно,  на этом  этапе
жизни он уже стал карикатурой. Его творческие годы закончились, мир все  еще
пытался понять его теории, а Вена, которая была его лабораторией, постепенно
исчезала.
     Когда  мадам  Дюбуа  упомянула,  что  собаки  ей  раньше  нравились,  и
согласилась,  что  под  "раньше"  имела  в виду  "до  брака",  "два  пророка
обменялись взглядами, полными скромного торжества людей, которые  никогда не
ошибаются".
     - Что я вам говорил? - сказал Фрейд.
     - Совершенно верно, герр профессор.
     - Это классический случай.
     - И я так подумал, герр профессор.
     Теперь,  когда появилась тема секса, в первом приближении  план лечения
был составлен. Старик даже согласился ее анализировать.

     Фрейд поднялся. Он  протянул мне руку, я  подала ему конверт.  Его жест
казался скорее дружеским, чем профессиональным. Но конверт он взял.

     К делу не относилось, что ему вполне могли быть нужны деньги: для Марты
и Минны, для вдов  семьи и старых дев, для издательства (центральный магазин
которого в Лейпциге только что был захвачен гестапо), для Анны и на будущее.
     Что  касается  физических  страданий  Фрейда,  почти   все  рассказчики
сходятся  на  том,  что  чем  меньше   подробностей  об   этом  будет  знать
общественность, тем  лучше. Ближе к концу 1936 года, по некоторым сведениям,
он мучается со своим ртом и временно теряет терпение выносить эти страдания.
К  его приемному кабинету  примыкала маленькая операционная с  зубоврачебным
креслом,  где его обследовали каждое  утро. В одну субботу  профессор Пихлер
выжигал ему подозрительную язву на щеке под местной анестезией,  когда Фрейд
воскликнул: "Я больше так не могу". Пихлер завершил  операцию. Тот больше не
жаловался. Хирург просто  отмечает "Пациент сначала не чувствует боли, но  к
концу говорит, что больше не может вынести. Реальной причины нет".
     Пять дней спустя в письме Марии Бонапарт Фрейд пишет, что после этого у
него начались  такие  боли, что во время  анализа -  похоже, работу ничто не
могло  остановить - ему каждые полчаса  нужна была  новая  бутылка с горячей
водой, чтобы прикладывать к лицу.
     Походя он сообщил принцессе, что исследует превратности судьбы  бывшего
короля  Англии,  Эдуарда  VIII,  который  за неделю  до  того  отказался  от
престола,  чтобы  жениться на разведенной  американке  Уоллис  Симпсон. "Что
происходит с королем?" - спрашивает он и выносит окончательный диагноз:

     Я  думаю,  он  бедный  человек,  не  интеллектуал,  не  особенно  умен,
возможно,  латентный гомосексуалист,  который нашел  в  этой  женщине друга,
обрел с ней потенцию и, следовательно, не может жить без нее.

     Бонапарт  собиралась приобрести письма  Флису. Она рассказала Фрейду  в
канун  Нового  года,  что  ей  предложил  их  за  двенадцать  тысяч  франков
берлинский торговец, купивший их у госпожи Флис. Они были  предназначены, по
его  словам, для  национальной библиотеки  Пруссии, пока  нацисты  не сожгли
книги Фрейда и он не попал в черный список авторов.
     Он ответил, что  эти письма были очень личными и его  бы очень смутило,
если бы они попали  в чужие руки. "Наша переписка была самой интимной, какую
только  можно  себе  представить.  Я  не  хочу,  чтобы  они  стали  известны
последующим поколениям". В разговоре  он однажды рассказал ей  шутку. Вопрос
как  приготовить куропатку? Ответ сначала закопайте ее в землю. Через неделю
достаньте из земли. - А что потом? - Потом выбросьте.
     Возможно, она  позволит ему  выплатить  половину?  Там  содержатся "все
догадки  и ложные пути, связанные с  рождением  анализа". Но  принцесса была
непреклонна. Чем больше он  хотел уничтожить эти  письма, тем  более ценными
историческими документами они представлялись. Одним  из  условий ее покупки,
сказала  она,  было то,  что  она  никогда  не  продаст  материал "прямо или
косвенно" семье  Фрейда,  чтобы они не уничтожили его.  Она  говорила,  что,
возможно, поместит бумаги  в национальную библиотеку - например,  Женевы - с
запретом доступа  в  течение  века  после  его смерти.  В конце  концов  она
зачитала ему избранные места и оставила все в сейфе Ротшильда в Вене.
     Германия  продолжала  демонстрировать  самым  пугающим  образом, во что
превратится   Австрия,  если  -  или  когда  -  наступит  аншлюс.  Уже  были
организованы концентрационные лагеря. Их пока считали не средством массового
уничтожения,  а скорее  насильственным  способом,  которым  расправлялись  с
политическими заключенными. Неявные упоминания о них в  письмах  к  Арнольду
Цвейгу позволяют предположить, что Фрейд знал обо всем. Целью создания таких
лагерей было то, чтобы люди знали, что есть Дахау и Бухенвальд, и страшились
этого.
     В  Австрии местные нацисты, финансируемые Берлином, произносили  речи и
устраивали демонстрации. Канцлер,  Курт фон Шушниг, который заменил  убитого
Дольфуса, вел политику умиротворения и  старался не делать ничего, что бы не
понравилось Германии.  "Наша политическая ситуация,  похоже,  становится все
мрачнее", -  писал  Фрейд  Джонсу в марте  1937  года. "Вторжение  нацистов,
скорее всего, невозможно  будет сдержать. Последствия этого сокрушительны  и
для анализа". Он часто думал о турецкой осаде 1683 года, когда у ворот  Вены
был другой враг. Тогда освободительная  армия пришла через Каленберг. Теперь
спасения  было ждать неоткуда,  во  всяком случае,  не от Великобритании,  и
"если наш город  падет,  прусские варвары затопят Европу".  Он  сказал,  что
хотел бы жить в Англии, как Эрнст.
     Пьер  Жане, который той  весной  был в Вене,  хотел зайти к Фрейду. Ему
было  семьдесят  семь лет. Несомненно, он хотел  обменяться  приветствиями и
забыть о прошлых  разногласиях. Но Фрейд  был категорически  против. Если бы
они встретились, сказал  он Бонапарт, Фрейду пришлось бы  упрекнуть  Жане за
то, что тот "несправедливо вел  себя по  отношению к  психоанализу  и ко мне
лично  и никогда  не исправил  сделанного". Фрейд рассказал о  старой обиде,
когда французы начали распространять клевету, что Фрейд украл его идеи, Жане
не пытался их остановить. Фрейд отказался искать  вежливые оправдания своему
отказу.  "Честность   -  единственно   возможный   выход.  Грубость   вполне
оправданна".
     Его память  об отступниках тоже ничуть  не притупилась.  Альфред Адлер,
который летом 1937 года приехал в Шотландию, чтобы  читать лекции, скончался
на улице в Абердине от инфаркта. Вскоре после этого в письме Цвейгу, который
с грустью писал о его смерти, Фрейд ответил:

     Не  понимаю  вашей  симпатии  к  Адлеру.  Для  еврейского мальчишки  из
венского пригорода смерть  в  Абердине - неслыханная карьера сама  по себе и
подтверждение того, сколь многого он добился. Мир воистину щедро вознаградил
его за то, что он противоречил психоанализу.

     Насколько  известно, у Фрейда с Адлером не  было личных трений. Но  тот
отважился  выдвигать  собственные  теории.  Когда Эрнст  Фрейд  в 1970  году
редактировал  переписку  Фрейда  и Цвейга,  он без комментариев  удалил этот
абзац, делая услугу Адлеру или, что более вероятно, своему отцу.
     К  1938 году немцы были готовы напасть на  Австрию, Гитлер пригласил  к
себе  на дружескую  беседу  австрийского  канцлера,  и Шушниг  тайно пересек
границу  в Берхтесгаден, где  12 февраля и произошла встреча -  ровно четыре
года спустя после штурма Карл-Маркс-Хофа в Вене.  К  концу дня под давлением
Гитлера он подписал бумаги, отдающие Австрию в его власть.
     Последовали недели  пропаганды  и  растущей неуверенности.  Анна писала
Джонсу 20 февраля: "Мы не поддерживаем панику, охватившую остальных. Все еще
рано  точно  определить,  что происходит". Только  9 марта Шушниг объявил  о
проведении  всенародного  плебисцита,  в  котором  австрийский народ  должен
проголосовать  за или  против  независимой Австрии. Его собирались  провести
через четыре дня, в воскресенье, 13 марта.
     Гитлер был  в ярости  - или  делал вид. Плебисцит дал ему  повод начать
вторжение.  В пятницу утром немецкие войска пересекли  границу у Зальцбурга.
По Австрии  все  еще  разъезжали агитационные фургоны,  призывавшие  граждан
голосовать "за"  в воскресенье. Листовки  с тем же призывом падали на Вену с
воздуха. Шушниг  послал отчаянное сообщение в Лондон, но, как знал  Фрейд (и
большинство людей), Британия  не намеревалась  ничего делать. Шушниг подал в
отставку, и венские национал-социалисты захватили правительственные здания и
улицы.
     Фрейда уже посетил американский  дипломат, поверенный в делах в Вене, -
это  означало,  что  американцы  собираются  его  защищать.  Немногие  могли
рассчитывать на подобную помощь. В тот вечер в пятницу,  11 марта, Вильгельм
Штекель, бывший коллега Фрейда, оставил все свое имущество  -  дом,  одежду,
книги -  и  отправился  на Западный вокзал, где сел на девятичасовой поезд в
Цюрих, вырвавшись на свободу.
     В восемь утра в субботу, 12 марта, немецкие войска  начали продвигаться
по Австрии, не встречая сопротивления. Одна вооруженная дивизия пользовалась
указаниями  путеводителя Бедекера  и останавливалась для пополнения  запасов
горючего  у  заправочных станций.  Когда войска начали заполнять Вену, толпы
людей,  говорят,  сначала молчали,  но, возможно,  это  было  придумано  уже
впоследствии. Вскоре они уже приветствовали немцев и помогали  делать облавы
на евреев. Венским нацистам не приходилось учиться у немецких жестокости.
     Некоторых  евреев  заставили работать  с  ведрами  и  щетками,  стирать
антинацистские лозунги  и убирать тротуары  к приезду Гитлера в понедельник.
Серж Панкеев, который уже давно работал в страховой компании и тихо  жил  со
своей  женой  Терезой, отметил, что в  первый  день нового порядка  работа в
конторе началась с пения национального гимна Германии.
     Вечернее субботнее  издание "Нойе фрайе  прессе"  содержало официальное
сообщение  об  аншлюсе.  Фрейд смял газету  в  руке.  В дневнике он записал:
"Finis  Austriae"  ("Конец Австрии").  После  этого  он  перестал  принимать
пациентов.
     На следующий день на Берггассе, 19, в последний раз произошло заседание
психоаналитического  общества.  Фрейд  сделал  красивый театральный  жест  и
сказал всем участникам, что они  должны последовать примеру раввина Йоханана
бен Заккаи, который бежал из  Иерусалима после того,  как  римляне разрушили
храм,  и  основал   религиозную  школу  на   новом   месте.  Члены  комитета
согласились,  что  общество нужно  будет  восстановить  в  любом месте,  где
окажется Фрейд. Оно оставалось  в спячке, пока он жил, но  после войны снова
начало свою работу в Вене.
     Эрнест Джонс и  Мария  Бонапарт поспешили  в  Вену. Джонс полетел  туда
через Прагу  15 марта, в  тот день,  когда американский поверенный  отправил
телеграмму в Вашингтон со  словами: "Боюсь, что Фрейд, несмотря на возраст и
болезнь,   в  опасности".   Это   сообщение,  скорее  всего,  было  показано
президенту, Франклину Рузвельту, и с тех пор американцы вели себя так, чтобы
нацисты видели, что за ними наблюдают.  Среди охранников был Уильям Буллитт,
соавтор Фрейда, теперь американский посол во Франции. Англичане в этом плане
ничего    не    предпринимали,   хотя   самостоятельные    действия   Джонса
поддерживались*.

     *  Министерство  иностранных дел  относилось  к  гитлеровской  Германии
спокойно. В его  документации есть выдержка из дебата в  палате  общин от 12
апреля 1938  года,  где содержатся  слова одного  члена парламента,  Оливера
Локер-Лэмпсона:  "Мы все еще содрогаемся от потрясения,  вызванного недавним
насилием над Австрией". Рядом приписано рукой какого-то чиновника: "Разве?"

     До приезда Джонса в дом к  Фрейду заявилась  банда штурмовиков  с целью
грабежа.  Их удовлетворила сумма размером  в триста  фунтов -  такие  деньги
предусмотрительный  житель  Центральной Европы  держал при  себе  на  всякий
случай. Они не  заинтересовались  самим  Фрейдом,  хотя на другого  пожилого
господина  Фрейда, по  некоторым данным,  напали  на  улице по ошибке. Через
несколько домов,  на  Берггассе,  7,  где располагалось  издательство, новые
бандиты ненадолго  арестовали  Мартина Фрейда. В  это время появился  Джонс,
которого тоже час продержали под арестом.
     Со  временем  то,  что  происходило  в городе, превратилось  в  смутные
воспоминания очевидцев - случайные  события  глазами  случайных  свидетелей.
Кто-то видел, как старых евреев согнали в Пратер, заставили раздеться догола
и ползать на четвереньках. Еврейская  девочка Ли Закс  и ее брат видели, как
троих евреев заставили стать на  колени и  мыть тротуар возле Южного вокзала
под присмотром группы штурмовиков. Один из них расстегнул брюки  и помочился
прямо в лицо одному из евреев. Потом они стали пинать и бить всех троих.
     По  словам Джонса, Фрейд все еще  не хотел уезжать из Вены, и его нужно
было в этом  убеждать. Более  вероятно,  что сейчас  он  уже был  не  против
уехать, если немцы его отпустят - до того как получить разрешение, от евреев
требовались большие денежные формальности - и кто-то его примет.
     Все  остававшиеся   сомнения  исчезли,  когда  неделю  спустя   нацисты
вернулись  на Берггассе, 19,  на  этот  раз в виде гестапо, что внушало  еще
большую тревогу. Анну забрали на допрос. Бонапарт, которая была в Вене после
того, как Джонс  вернулся в Лондон, как  раз находилась в доме  и  старалась
вести себя так, чтобы ее тоже арестовали, но гестаповцы не хотели возиться с
принцессами.  Анну держали до вечера и лишь потом отпустили (возможно, после
вмешательства американцев). Она вернулась домой, к смятенным родителям. Врач
Фрейда, Шур, еще до того снабдил Мартина и Анну смертельными дозами веронала
на случай, если их будут пытать. Фрейду об этом не сказали.
     Америка была  слишком  далеко.  Джонс  занялся  переговорами  с высшими
кругами  Лондона, добиваясь  признания  профессора  приемлемым  иммигрантом.
Позднее  он  писал,  что  устроил  иммиграцию  для  Фрейда.  На  самом  деле
невозможно  представить,  чтобы  британцы отказались  принять Фрейда.  Месяц
спустя, в конце апреля, отдел паспортного контроля министерства  иностранных
дел издал четкие инструкции иностранным  посольствам  о выдаче иммигрантских
виз. "Выдающиеся  лица,  т.  е. имеющие  международную репутацию  в  области
науки,  медицины,  исследований  или  искусства",  могут  быть  приняты  без
обращения в Лондон, и в выдаче виз людям такой категории нельзя отказать без
консультации с Лондоном. Фрейд попадал в эту категорию автоматически.
     Джонс просто ускорил процесс и помог  перебраться в Британию  не только
Фрейду, но  и его  окружению, а также некоторым  другим аналитикам*. Министр
внутренних  дел, сэр  Сэмюэл Хоар, увлекался коньками и  был  членом того же
клуба конькобежцев, что и Джонс, поэтому они были знакомы. Джонс обратился к
нему через известного физика, который был президентом Королевского общества,
и Хоар обещал  дать  разрешение  на работу Фрейду,  его семье  и друзьям.  В
начале  апреля,   когда   первые  поезда  с  политическими  пленниками   уже
отправлялись из Вены в лагеря, Анна изучала карты Лондона.

     * Джонс мог решать, кого брать, а кого нет. Ганс Лямпль,  бывший ухажер
Анны, и его  жена,  которые  переехали в 1933 году  из Берлина в Вену,  тоже
хотели отправиться в Лондон. Но они не входили в его список, сказал он Анне,
потому что против них было неизвестное  "мнение". Вместо этого они поехали в
Амстердам.

     Среди менее  удачливых  евреев среднего  класса  спрос  на  визы  как в
Америку, так и в Великобританию значительно превышал предложение. Британским
чиновникам паспортных  отделов  было приказано  с  подозрением относиться  к
гостям  страны, которые могут оказаться беженцами. Любого похожего на  еврея
нужно было "осторожно расспрашивать". Многие профессии были нежелательными -
в  тридцатых годах слишком многие уже потеряли работу. Англия не нуждалась в
розничных продавцах, владельцах мелких магазинов и "неизвестных музыкантах".
Не нужны  были  и рядовые юристы,  врачи, дантисты. Медицинский истеблишмент
выступал  против  врачей-чужаков,  которые,  как  считалось,   не   понимают
британского образа жизни.
     Домашняя  прислуга  -  в  домах  среднего  класса  она  все  еще  часто
использовалась  - могла  въехать  в страну достаточно легко, потому что  эти
люди  выполняли работу,  которая  считалась  британцами  неприятной.  Тысячи
евреек  получили  разрешение  переехать  в Англию  из  Австрии. Бухгалтера и
учителя назывались слугами,  чтобы получить визы. Колонки частных объявлений
в "Таймс" ежедневно печатали:

     Молодая девушка  из  Вены (еврейка) хорошо готовит, ищет место няни или
горничной.

     Две портнихи высшего класса (неарийского происхождения) ищут работу.

     Венский  доктор  философии,  24  года,  еврей,   ищет   место  учителя,
компаньона для джентльмена или личного секретаря.

     Многие из тех, кто не мог уехать, - а также  некоторые уехавшие, кто не
смог приспособиться к новой жизни, - кончали жизнь самоубийством. В Вене это
приобрело масштабы эпидемии. Макс  Шур передал Фрейду слова  Анны: "Не лучше
ли нам всем убить себя?" "Зачем? -  сказал Фрейд. - Потому что они бы  этого
хотели?".
     Тереза  Панкеева  с  годами  стала  интровертом  и  недовольной  жизнью
женщиной. У нее с мужем было  достаточно средств для жизни. Бывший миллионер
получал скромный заработок, а  Тереза,  немка, имела  небольшое  наследство.
После аншлюса у  них не было особых причин для опасений, потому что ни один,
ни другой  не  были евреями.  Но  однажды она  сказала ему:  "Знаешь, что мы
сделаем?  Мы включим  газ".  Он  начал увещевать ее,  но  потом  решил,  что
разумнее не обращать внимания на эти слова.
     Однажды ночью была гроза и тяжелый флаг со свастикой,  который висел на
каждом здании (в том числе на доме  19 по Берггассе) начал биться об окно их
квартиры на верхнем этаже. Госпожа  Панкеева сказала,  что боится, как бы он
не  разбил стекло.  На  следующий  день,  31  марта,  ее  муж,  как  обычно,
отправился на работу. Когда он вернулся, кухня  была заполнена  газом, а его
жена сидела за столом мертвая.  Перед  тем  она  забрала деньги  из банка  и
оставила их  Панкееву  на столе; кроме  того, она привязала флаг. Охваченный
горем, Волчий  Человек  отправился  на  Берггассе  в  надежде  встретиться с
Фрейдом. Но служанка сказала: "Он болен. Он не может вас принять".
     Готовился отъезд  Фрейдов из Вены. У  профес