мерия
(впрочем, так ли она  отличалась от Нью-Йорка или Лондона?)  он  нашел почву
для своих фантазий и материал для экспериментов на людях.



Глава 3. Одуванчиковый луг

     Якоб  и  Амалия  наверняка хотели  для  детей  самого  лучшего, но  нет
доказательств  тому,  что   они  как  родители  обладали   воображением  или
прозорливостью. Предполагают, что в роду Амалии был ученый. Со стороны Якоба
в семье были лишь торговцы.  Его  амбиции  были  велики, но  весьма туманны.
Будучи оптимистом,  возможно, он видел в  розовом свете будущее  мальчиков -
точнее,  мальчика, поскольку  его  жена  после Зигмунда  (и вскоре  умершего
Юлиуса)  рожала  только  девочек.  Он думал  об  удачном  ремесле  или  даже
профессии. Едва  ли  он имел в  виду еврейский  образ жизни. Будущее было за
эмансипацией, за подражанием австрийцам, которые, в свою очередь, стремились
быть ближе к Германии.
     И   родители,  и  сестры  (если  им   не  повезет   найти  мужей)  были
заинтересованы  в  том,  чтобы  Зигмунд преуспел.  У  Якоба  не  было  явных
источников дохода,  и как  ему  удавалось  создавать  впечатление  неплохого
уровня  жизни,  до  сих  пор  остается  загадкой.  В  городской документации
записано,  что  у него  не было облагаемых  налогом  доходов. Семье помогали
сыновья  из Манчестера и, наверное, Натансоны,  пока их глава, тоже Якоб,  в
1865 году не скончался. Зигмунд-торговец, банкир  или врач с  накрахмаленным
воротничком и цилиндром стал бы ценным подспорьем в системе выживания отца.
     Самые ранние  фотографии  семьи создают  впечатление респектабельности.
Важно уже одно то, что их делали.  На паре снимков 1864 года, когда Зигмунду
было  восемь,  лет,  видна  обычная  обстановка студии.  На  портрет  попали
изображения  всех европейских столиц. На обоих снимках  мы видим  Зигмунда -
уверенного в  себе, с головой, возможно, поддерживаемой специальным зажимом,
с блестящими,  тщательно  причесанными  волосами, с послушно размещенными по
указанию фотографа немного неуклюжими руками. На одном  из снимков изображен
Якоб, мелкий торговец с коротко подстриженной бородкой, на втором - Амалия в
темной одежде. Рядом с ней две дочери и сын. Вид у нее довольно властный.
     Несколько лет спустя родители семейства  даже заказали их общий портрет
маслом: Зигмунда, пятерых сестер и брата Александра, который наконец родился
в 1866 году. Головы непропорциональны туловищу: художник явно  был неопытен.
И все же сам факт заказа картины говорит о многом.
     Наверняка  Зигмунд  был  родительским  любимчиком,  и  его  сестрам это
казалось  естественным.  Многие  вспоминали  о нем как  о мальчике, которому
легко  давалось  учение,  серьезном  не  по годам, вызывавшем  одобрительные
взгляды  взрослых.  Когда ему  было  одиннадцать-двенадцать,  родители часто
брали его по вечерам в кафе  в Пратере - еще одна  роскошь, которую Якоб  по
идее  не  мог  себе  позволить,  но  позволял.  Однажды   в   кафе  появился
странствующий поэт, который на  ходу писал для посетителей стихи. Он сочинил
стихотворение  и для Фрейдов, сказав  при том, что  их сын станет министром.
Перед  мальчиком как  будто  простиралась  дорога  юриста, и  несколько  лет
Зигмунд собирался пойти именно по ней.
     В старости его сестра Анна писала,  что, когда ей было восемь лет, брат
жаловался, что  не  может жить с  ними  в  одной квартире из-за  ее  игры на
фортепиано. У него  был собственный кабинет, узкий, отделенный  от остальных
комнат, с окном, выходившим на улицу. Ему в то время было десять лет. Что ж,
с уроками игры на фортепиано ей пришлось распрощаться.
     Анна часто приукрашивала семейные обстоятельства, но, без сомнения, она
права, говоря о том, каким уважением пользовался Зигмунд. Она рассказывала о
старшем  брате  и многое другое. Когда ей  было  пятнадцать, он запретил  ей
читать Бальзака и Дюма, потому  что считал  это неподобающим. Год  спустя из
России  приехал  богатый  дядя  матери,  вдовец,  и изъявил  желание на  ней
жениться. Он обещал девушке  лошадь,  новые  платья и  любовь своих шестерых
женатых и замужних детей. Дядюшке было пятьдесят девять лет. По словам Анны,
Амалия не сразу  отвергла его предложение, а сначала  посоветовалась с Зиги.
Можно   предположить,  что  Якоб  был  вполне   доволен   такой   финансовой
возможностью.  Зигмунд  же  сказал,  что  этот  добрый   дядюшка  -   старый
греховодник - может убираться к  себе в  Россию. Тогда он  учился  на первом
курсе университета.
     Якоб любил гулять с  сыном  по Вене.  Однажды  он рассказал ему,  как в
молодости  шапку  во  Фрейбурге  одел  в  субботу  новую  меховую.  Какой-то
христианин  сбросил  с него  шапку  в грязь и приказал убираться с тротуара.
Зигмунд: "Что же ты  сделал?"  Отец:  "Вышел на  дорогу  и  подобрал шапку".
Мальчик был шокирован этой историей, ярким свидетельством того, как католики
помыкали евреями, в том числе его любимым отцом.
     В 1900 году Фрейд вспоминал  о  детской фантазии, в  которой выразилось
его стремление  отомстить католикам. Он представлял себя  Ганнибалом, воином
карфагенян,  семитов, отец которого, Гамилькар, взял с него клятву отомстить
римлянам. Даже спустя годы он не забыл эту фантазию.  Он знал, как Ганнибал,
с  триумфом перейдя  Альпы с армией  и  слонами  в  218  году до нашей  эры,
заколебался перед  Римом  и так и не дошел  до  него. Фрейд  тоже колебался,
стоит ли  ему ехать в Рим, и сделал это лишь много лет  спустя после первого
посещения Италии.  Описывая  упорство,  с  которым  он исполнял свое детское
желание,  Фрейд неоднократно подчеркивал  важность своих  детских  лет.  Ему
нравилось видеть  в  своей жизни  деяния  судьбы. Однажды, как он вспоминал,
когда ему  было  шесть лет,  мать  сказала  ему: все мы  из пыли  и  в  пыль
обратимся.  Зигмунд  не  поверил. Тогда она  потерла  ладони друг  о друга и
показала ему серые отшелушившиеся кусочки кожи. Зигмунд сразу все понял.
     Возможно,  еще  в  юности  многие  великие  люди  начинают  чувствовать
необходимость собирать сведения для биографов. Когда Фрейду, безызвестному и
бесперспективному врачу, еще не было тридцати, он объявил невесте, той самой
немецкой девушке Марте, которая подтягивала свои чулки, что он уничтожил все
свои записи за последние четырнадцать лет. "Что до биографов,  - добавил он,
-  не стоит слишком упрощать  их жизнь". Это  было сардоническим заявлением.
Впрочем, про биографию он говорил совершенно серьезно. Позднее, в  старости,
лишенный  иллюзий,  он утверждал, что составление биографии -  это полнейшая
чепуха.   Биографы   скрывают   факты,   лицемерят,   льстят.   Классическое
образование,  в  частности Плутарх  и  его  "Жизнеописания",  позволяло  ему
сделать  вывод,  что цель биографа  - описать то, что достойно восхищения, и
дать читателям образец для  подражания. Все это чепуха, считал Фрейд, потому
что человек  оказывался  слишком  "хорошим"  и  от  этого  неправдоподобным.
Правда, он едва  ли догадывался, что  многие биографы в нем  и  в его  семье
будут стремиться  найти именно недостатки. О детстве Фрейда нам известно так
же мало, как и о детстве любого другого человека.
     В последнее время  исследователи  много занимались вопросом злого  дяди
Иосифа. Версия Фрейда представлялась довольно неинтересной. Иосиф, на десять
лет младше Якоба, фигурировал в не очень  важном сне Фрейда. Это был человек
с рыжей бородой, который, "стремясь сделать побольше денег", нарушил закон и
был за это наказан. "Мой  отец, - писал Фрейд,  - который за  несколько дней
поседел от горя, всегда говорил, что  дядя  Иосиф был не плохим человеком, а
просто  глупым".  Были обнаружены новые факты,  дополняющие историю.  Иосиф,
брат Якоба, первым из семейства попал в  газеты. В  1866  году его  судили в
Вене  за  производство  фальшивых  денег. За  то,  что  он  напечатал  целое
небольшое состояние в русских рублях, его посадили в тюрьму  на  десять лет.
На суде упоминались и  братья, жившие в Манчестере. В то время Зигмунду было
девять лет, и он наверняка знал, что происходило в семье.
     Сначала  Иосиф  торговал  английскими  скобяными  изделиями.   Он  тоже
переехав на запад и в 1861 году, вскоре после Якоба, поселился в Вене. Когда
в  июне 1865 года его  арестовали при  попытке  сбыть  стопятидесятирублевые
банкноты,  при нем было 17 959 фальшивых рублей.  Иосиф и его  сообщник Вайх
посещали  Англию,  и полиция решила, что рубли были  напечатаны там с медных
шаблонов. На суде в феврале 1866 года упоминались компрометирующие письма от
братьев из Манчестера, но  они не были открыты. Перевозили фальшивые деньги,
по  утверждению  обвинения, "израэлиты  польского  происхождения"  (то  есть
галицийские  евреи,  как и сами  Фрейды). Предполагалось,  что эти  средства
использовались   для   финансирования   политических  целей  антиавстрийских
революционеров в Польше.
     Стучала  ли  полиция в двери  Якоба  в  Леопольдштадте и  только  ли от
братней  любви поседела  его голова, нам  неизвестно. Однако это был крупный
семейный   скандал,  который   чрезвычайно  опечалил  Фрейдов,  стремившихся
избавиться от отождествления  с  восточными  евреями-обманщиками.  Возможно,
именно это вызвало  в  молодом  Фрейде такую ядовитую  ненависть к восточным
евреям (хотя  те  из  них, кто уехал на запад, часто  имели  такую  же точку
зрения). Еще  одно последствие -  беспокойство по  поводу  денег.  Он  часто
говорил о бедности своей семьи. "С юных  лет, - писал он в сорок три года, -
я познал беспомощность бедности и постоянно боюсь ее". Но  эта бедность была
относительной:  имеющиеся данные указывают  скорее на  некоторые неудобства,
чем на  отчаянное положение.  Возможно,  эти воспоминания питались несколько
иными  знаниями или  опасениями, что  семья  получала из  Манчестера деньги,
заработанные нечестным путем.
     Это  подозрение   по  поводу  братьев  в  Манчестере  основывается   на
неподтвержденном  заявлении, сделанном в  венском суде и не имевшем законной
силы  в  Англии.  Все остальное -  только догадки. Если связь с  Манчестером
существовала,  скорее  всего, это был Филипп.  По  сравнению  с  Эммануилом,
который  начал   со  скупки  и   продажи  комиссионной   одежды,  образцовым
евреем-семьянином,  воспитавшим детей настоящими англичанами,  Филипп  - это
таинственная  фигура. Он  торговал  дешевой  бижутерией  и женился на дочери
мастера игрушек из Бирмингема.
     Образование Фрейда было  достаточно серьезным.  Сначала  его  учил  сам
Якоб,  потом  он  пошел в  частную  еврейскую  школу, а в  девять  лет  -  в
государственную  школу Леопольдштадта,  в  которой  евреи  учились наряду  с
остальными.  Начал  он нерешительно,  но  впоследствии  все  восемь  лет  до
поступления  в  университет  завоевывал первые  места  и был одним из лучших
учеников класса.
     Патриот,  как и большинство мальчишек, он  видел героическое будущее за
Германией. Австрия теряла свое влияние, империя была в упадке.  Ее  основным
языком  был немецкий. Австрия  все чаще подчинялась в политическом и военном
смысле  Германии. Когда  в  августе  1870 года между  Германией  и  Францией
началась война, четырнадцатилетний Зигмунд следил за ее ходом и отступлением
французов. В  следующую  зиму Париж был  осажден.  У Зигмунда  была карта  с
приколотыми  флажками,  отмечавшими  продвижение  немецких  войск,  а  также
восхищенные слушательницы-сестры, которым можно было все это объяснять.
     Это  действительно  было волнующее время и  для  победителей, и для  их
союзников.  Впечатляющее  поражение Франции  продемонстрировало  Европе, как
высоко  поднялась Германия.  В  Лондоне  правительство  Гладстона  увеличило
военный бюджет. В Вене эмансипированные евреи  еще более четко увидели,  что
их будущее - с великой Германией.
     Первое  дошедшее до нас письмо Фрейда было  написано примерно  в это же
время.  Оно  адресовано  школьному  приятелю,  Эдуарду  Зильберштейну.  Отец
Зильберштейна, делец из Румынии, расположенной дальше к востоку, послал сына
в Вену, чтобы дать ему образование. Вот письмо без даты, приблизительно 1870
года,  написанное  в  юмористически-напыщенном  стиле, который  использовали
мальчики:

     Г-н и г-жа Фрейд примут его у себя с братом Карлом, а также предоставят
им  комнату в  новых  апартаментах, в  кои  они переедут  по  истечении двух
месяцев;  кроме того,  они  обязуются подписывать  его  школьные  записки  о
болезни.

     Зигмунд  и  Эдуард   обменивались  витиеватыми  письмами  о  выдуманной
Испанской академии,  иногда  переходя на  фальшивый  испанский  язык,  чтобы
защитить информацию от глаз взрослых.  Это была  игра с известными только им
шутками и романтическими секретами, в которой девочек называли "принципами".
Когда  Зигмунд  серьезно  заинтересовался  девочкой  по  имени  Гизела  Флюс
(сестрой  еще одного школьного друга, Эмиля), для  переписки  ей  было  дано
секретное  имя Ихтиозавра. "Fluss" в переводе с немецкого означает "река", и
вот она стала "ихтиозавром", доисторической рыбой.
     Гизела  - единственное известное  романтическое увлечение Фрейда, кроме
женщины,  на которой он женился, эта дружба не вылилась ни во что серьезное.
Она  жила во Фрейбурге,  откуда когда-то уехали Фрейды.  Там  ее отец, Игнац
Флюс, был текстильным фабрикантом - как раз  таким,  каким  не удалось стать
Якобу. Эмиля, как и Эдуарда Зильберштейна, послали  учиться в Вену. Фрейды и
Флюсы были  в  дружеских отношениях, и  Зигмунд  навещал их во Фрейбурге  по
меньшей  мере два раза, летом  1871 и 1872  года. Во время первого посещения
Зигмунду  было  шестнадцать, а Гизеле - двенадцать. Во время второго  он уже
был в нее влюблен.
     В 1871 году до поездки во Фрейбург он провел некоторое время на курорте
Рознау, расположенном в горах в двадцати пяти километрах к югу. Там его мать
и  почти все ее дети жили в гостинице все лето. У Амалии были слабые легкие,
и  она часто  отправлялась в Рознау после суровой  зимы. Это была  еще  одна
статья расходов, которые Якоб  каким-то образом ухитрялся себе позволить и о
которых  Фрейд  впоследствии забыл, вспоминая о  своем "тяжелом детстве". На
следующий год, будучи опять во Фрейбурге, он рассказал Эдуарду, что влюбился
в Гизелу, хотя, "зная мой характер, ваша  честь совершенно справедливо может
предположить, что я не приближаюсь к ней, а сдерживаюсь". Его застенчивость,
"бессмысленный Гамлет внутри меня", мешает этому.
     Он говорил о том, как  прекрасен ее орлиный нос, длинные черные волосы,
четко очерченный рот и  темная кожа - но лишь тогда, когда ее не было рядом.
И   даже   это  звучало  скорее  как   выражение  вежливости,  чем  страсти.
Единственные чувственные  слова о  ней были написаны лишь три года спустя, в
1875 году, когда она уже давно была для него потеряна, и  он подтрунивал над
Эдуардом, переживавшим что-то подобное.  "Только летом расцветает восхищение
принципами", пишет он, вспоминая "так называемый розовый сад, сотни георгин"
и то,  как манили его "прогулки, неосознанный поиск и  нежеланные и в то  же
время такие желанные открытия".
     Страсть   уступила  место   хладнокровию.  Юному   Зигмунду  с  глубоко
посаженными глазами над пухлыми щеками, с часовой цепочкой на жилете,  нужно
было думать  о будущем. В  марте 1873 года, когда он  должен был заканчивать
школу, он писал брату Гизелы, Эмилю, что в его "несчастной жизни" происходит
процесс принятия очень важного решения. В мае он объяснил, что  это было: он
решил стать ученым-естествоведом, а не юристом.
     Это  еще не означало, что он должен заниматься медициной. Дарвин, в  то
время находившийся  на гребне  славы,  тоже был естествоведом.  Зигмунд  мог
стать, например,  зоологом  или  химиком  и провести жизнь в лаборатории. Он
писал Флюсу, что больше всего боится стать посредственностью, кроме того, он
советовал ему хранить письма - "мало ли что!".
     Всемирная  венская ярмарка, которая в тот год  проводилась  в  Пратере,
оживила город  и отвлекла школьников от  экзаменов. В дождливый майский день
ее открыл  император  Франц Иосиф. Вдали раздавались артиллерийские залпы, а
коронованные особы  Европы  прятались  под зонтами. Зигмунд с иронией  писал
Флюсу о "радующейся толпе" из газетных репортажей, которая, по его словам, в
действительности так страдала от  дождя, что никто и  не  приподнял шляпы. А
его величество, добавил он, выглядел не более "величественно", чем дворник.
     Кроме  шлемов с плюмажем  там  было  кое-что  посерьезнее: промышленные
павильоны,  полные  всевозможных  машин  и  приспособлений.  Одно из  них  -
керосиновая лампа  с  цепями,  позволявшими  поднимать  и  опускать  ее  над
обеденным  столом,  так  понравилась  Фрейдам, что  они ее  купили.  Австрия
стремилась  показать,  что становится  современным  государством.  Некоторые
страны  даже  чувствовали  себя  неловко  по  сравнению  с  "прогрессивными"
хозяевами.   Британцы  жаловались,  что   их  продукция  "алогичным  образом
задерживается"  на  дорогах  континента, и прикрывали  пустые места флагами,
надеясь, что никто этого не заметит.
     Ярмарка  1873 года стала  для венцев поводом показать,  как  перестроен
город. Вена  изменилась  в  соответствии  с  либеральными тенденциями. Перед
открытием иностранных репортеров отвели ночью на крыши и показали извилистые
аллеи, ярко освещенные  тысячами  газовых фонарей.  Центральная часть города
ранее  представляла  собой  путаницу  улочек  в  поясе  зеленых  полей.  Это
облегчало задачу защиты  города от турок или их современных коллег. Пригород
находился вне защитной зоны. Едва ли это  расположение подобало современному
городу. Наконец  был издан императорский  указ,  который  разорвал замкнутый
круг.  Армия  была  вынуждена отказаться от  своей земли,  и  вокруг старого
города был создан  большой бульвар, Рингштрассе (или просто Ринг, "Кольцо"),
полный  общественных зданий. Ринг и его  триумфальный  стиль  стали символом
новой Вены.
     Зигмунд  с  отцом  во  время  прогулок  видели, как бульвар  постепенно
строится. Это был символ  всего прогрессивного, и его широкие линии с равной
эффектностью исчезали  вдали при солнечном  свете,  снеге  или  дожде. Армия
постаралась  добиться  своего хотя бы в  том, чтобы ширина  дороги была  как
можно больше. Это усложнило  создание  баррикад  и  дало возможность  хорошо
просматривать позиции врагов и осыпать их картечью.
     Зигмунд, который в июне сдавал экзамены,  тем не менее находил время  и
для посещения выставки. "Это выставка мира эстета, - пишет он Эмилю Флюсу, -
сложный  и  ветреный   мир,  который  во  многом   лепит  своих  собственных
посетителей".   На  него  произвели   большое   впечатление  письма  Авраама
Линкольна,    выставленные    в    факсимиле,   и   он    читал   их   своим
слушательницам-сестрам.
     К  середине  июля  он  уже получил  результаты  экзаменов  -  выпускной
аттестат  с  отличием. Он сдал письменно  греческий, латынь  и математику, а
также сочинение  на тему "Размышления  о выборе  профессии".  Его  мать была
снова  в Рознау, но он остался в Вене и в одиночестве  гулял по холмам. "Мой
отец против, -  рассказывал он Зильберштейну, - и хотя я каждый день по часу
мечтаю [о Рознау], я не могу в действительности намереваться сделать то, что
он  по  серьезным  причинам  не  одобряет". Не  мог он  и поехать в  Англию,
посетить которую впервые намеревался в этом году. Почему - он не говорил.  О
Гизеле в  письмах  ничего нет, кроме  строчки, адресованной  Эдуарду, где он
утверждает, что отказался от "привязанности" к ней.
     Эта  история практически не  оставила следа в биографии Фрейда, если не
считать  рассказа  в  "Покрывающих  воспоминаниях"  о  пациенте, "человеке с
университетским  образованием", в  котором Фрейд, так  любивший  самоанализ,
изобразил как раз самого себя. Он  сделал  довольно общее заключение о  том,
что детские воспоминания изменяются  силами  подсознательного. Он  предложил
тер