разочарован, что  Фрейд, объект  его  восхищения, вел себя  как  турист,
стремящийся  поразвлечься.   Ференци   мечтал  о  проникновенных  беседах  с
профессором, в которых они сказали  бы друг другу правду обо всем.  А Фрейду
просто был нужен попутчик.
     Среди  книг,  которые  он взял с  собой, были мемуары  немецкого  судьи
апелляционного  суда,  Поля  Шребера,  который   страдал  от  периодического
умопомешательства, но  успел во  время просветления написать  автобиографию,
после   чего  его  состояние  стало  необратимым.  В  1910  году  он  был  в
психиатрической   больнице  и  приближался   к   концу  жизни.  Фрейд  хотел
проанализировать его на основе мемуаров. Ференци  надеялся работать над этим
проектом вместе с Фрейдом, но в первый же вечер, когда Фрейд  захотел, чтобы
тот  сыграл  роль  секретаря и  написал под  диктовку  его мысли  о Шребере,
Ференци надулся и  ответил,  что  ожидал лучшего задания.  После этого Фрейд
стал работать по вечерам один. Во время путешествия обратно он писал Юнгу из
Рима,  что  Ференци  "милый  парень,   но  досадно  мечтательный,  отношение
[которого] ко мне инфантильно".
     В  Сицилии он  был  плохо настроен. В  общем  Фрейду  нравилось  теплое
отношение Ференци (и, возможно, даже его подхалимство - если рядом никого не
было) и то, что тот поверяет ему свои тайны. Он выслушивал жалобы Ференци на
здоровье  и его  сексуальные  признания  Ференци был давно удручен романом с
матерью и дочерью одновременно, Гизеллой и Эльмой  Палос, и многие месяцы не
мог решить, на которой жениться. Фрейд был всегда готов - даже слишком, если
подумать,  как эгоистично  вел  себя  его  друг  по отношению  к  несчастным
женщинам, - помочь ему советом и ободрительным словом. Несмотря на все  это,
Фрейд относился к Ференци серьезно,  потому  что тот был умелым аналитиком и
интуитивно  находил подход  к  пациентам. А самым большим его достоинством в
глазах  Фрейда  было то,  что его  лояльность,  как,  впрочем, и  лояльность
Джонса, не вызывала сомнений.
     Чтобы считаться лояльными,  они должны были не только поддерживать идею
психоанализа  в  целом.   Они  были  обязаны  принимать  на  веру  некоторые
постулаты,  например секс как  корень  невроза  или центральную роль эдипова
комплекса.
     Альфред  Адлер первым бросил вызов Фрейду.  Он решил, что  гений Фрейда
состоит в  том, что тот создал методику, на основе которой его ученики могут
разрабатывать свои  собственные приемы. Еще в 1907 году  он говорил венскому
кружку, что  "у психоанализа  не один способ",  на что Фрейд  резко  ответил
что-то о "своеволии отдельных психоаналитиков".
     После конференции  1910 года, когда идея бунта витала в воздухе, Адлер,
"простой человек",  который  лечил  бедных  и иногда сам  выглядел как  они,
неаккуратным и немодным, нашел в себе  силы восстать. Штекель поддержал его.
К ним присоединилось еще несколько менее заметных венцев.
     В  адлеровском варианте анализа  ведущую  роль  играла  агрессия, жажда
власти. Ребенка побуждает на поступки желание выжить, а чем слабее  ребенок,
тем больше  его  потребность  компенсировать  свои недостатки (сам Адлер был
болезненным ребенком, страдавшим от рахита  и других болезней). Невроз - это
не  подавление,  а  компенсация.  Секс  -  проявление  желания  властвовать.
Социальные конфликты помогают сформировать личность.
     Сначала Фрейд  отнесся  к этому терпимо.  Именно Юнг, который в октябре
1910  года жаловался  Фрейду, что  вынужден  "пачкать  руки"  махинациями во
внутренней политике, начал ворчать по поводу "полного отсутствия психологии"
у Адлера.  Фрейд успокаивающе ответил на это, что "внутренняя сторона других
великих  движений  выглядела  бы не более  аппетитно,  если  бы мы могли  ее
увидеть".  Месяц  спустя Адлер все еще  оставался  "очень приличным и  умным
человеком", но быстро превратился в "параноика", а его теории были объявлены
непонятными. К концу года в письмах Фрейда появляется обеспокоенность:

     Суть дела - и это меня действительно тревожит - в том, что он сводит на
нет  сексуальное  желание,  и  наши  оппоненты вскоре  смогут заговорить  об
опытном  психоаналитике,  выводы  которого  радикально отличаются от  наших.
Естественно, в своем отношении к нему я разрываюсь между убеждением, что его
теории однобоки и вредны, и страхом прослыть нетерпимым стариком, который не
дает молодежи развиваться.

     Сомнения самого Юнга о сексуальном желании никогда и не пропадали. Но в
этот момент ему  не нужно  было  подчеркивать  их.  В любом  случае, он  был
любимым сыном, которому позволено все - почти все. Адлер же не был на особом
положении.
     Если  теории  Фрейда  были  полетом фантазии  и  блистательной  прозой,
психология Адлера  больше  походила  на  здравый смысл,  а  в его  изложении
звучала  еще более  банально.  Адлер  был  грубоватым  мещанином, далеким от
патрицианских  манер  обоих  лидеров  движения.  Фрейд  с  бородой,  которая
десятилетиями подстригалась каждый день, выходил из своих апартаментов - где
несколько человек состояло в прислуге - в плаще с меховой оторочкой, держа в
руке  трость  с набалдашником из  слоновой  кости, покуривая толстую сигару.
Карикатура на  Адлера  - это  человек с обвисшими  усами и  мясистым  лицом,
который  спорит с  социалистами  в  кафе  Леопольдштадта,  откуда  Фрейды  с
радостью переехали тридцать лет тому назад, и открыто курит дешевый табак.
     Теперь  для врагов часто использовалось слово "паранойя". Фрейд считал,
что причиной этого заболевания являются подавленные гомосексуальные  чувства
(этот  вопрос  рассматривается в  статье  о сумасшедшем судье, Шребере).  Он
сделал  ретроспективный  анализ  применительно  к своему  утраченному другу,
Вильгельму Флису,  и  назвал  Адлера  "маленьким рецидивом Флиса".  Он  даже
признался Юнгу,  что его  так расстраивает ссора с Адлером,  потому  что "от
этого  открываются старые раны дела с Флисом". Внутри он был менее уверенным
в себе, чем казался внешне.
     Началась "чистка". Для подавления бунта были хороши все средства. Фрейд
объявил  небольшие ошибки в редактуре номера "Центральблатт" за  январь 1911
года, который издавали Адлер и Штекель, психологическими слабостями.
     Венское  общество  в январе и феврале  1911  года провело собрания,  на
которых  обсуждалось дело  Адлера. Почти  все осудили его.  После последнего
собрания  он  снял   с  себя  полномочия  президента  общества,  и  Штекель,
вице-президент, ушел  вместе  с ним. Взгляды Адлера, как  писал Фрейд  Юнгу,
были умны,  но опасны;  его  поведение  - устойчиво невротическим. Фрейд был
провидцем, который  никогда не падал на землю - в  этом заключался его трюк.
Адлер, упрямый и упорный, никогда с земли и не поднимался.
     На  этих собраниях присутствовал  Макс Граф и видел,  как властно ведет
себя  Фрейд.  Граф  уже   считал,  что  атмосфера  на  собраниях  фрейдистов
напоминает  "основание   религии".   Не   принадлежащие  к  движению   часто
критиковали его за нетерпимость. Например, профессор из Вюрцбурга, Вильгельм
Вейгандт,  говорил,  что последователи  Фрейда сравнивают его  с Галилеем  и
отказываются выслушивать какие бы то ни  было возражения. Граф, впрочем, был
не чужаком, а последователем Фрейда и аналитиком-любителем, отцом маленького
Ганса.  Его  беспокоило, что основатель церкви изгоняет Адлера,  которого он
уважал.  Пришло  время, когда Граф  перестал  "уметь  и  хотеть  подчиняться
указаниям Фрейда - с чем он однажды обратился ко мне". И он тоже ушел.
     В течение нескольких месяцев Адлер оставался  членом венского общества,
врагом  внутри. Штекель помирился с Фрейдом и на некоторое время вернул себе
его расположение. "Второй парень", негодный Адлер,  был безнадежным случаем.
"[Он] упорствует в молчаливом  сопротивлении и  плохо скрываемом  гневе",  -
пишет Фрейд Юнгу  в мае.  "Вынужден  признать,  что он параноик". Вскоре тот
превратился в "ненормальную личность, которую сводят с ума амбиции". В  июне
враг покинул кружок.
     В  октябре  1911  года  оставшиеся последователи Адлера получили приказ
выбрать один  из двух  лагерей. Всего  вместе с Адлером  ушли десять  членов
движения,  которые решили образовать свой  собственный кружок.  Между обеими
частями  не  допускалось контактов.  Это имело  абсурдные  последствия.  Год
спустя  (в ноябре  1912 года),  когда  Лу Андреас-Саломе*  гостила в Вене  и
завязала интеллектуальный роман  с Фрейдом, она рассказала  ему,  что  Адлер
пригласил ее на одно из обсуждений, которые проводились у него по четвергам.
Фрейд  отметил,  что  между этими группами  нет  контакта, и гости  венского
общества  должны  выбирать  одну  или другую.  Но  в  случае  этой  дамы  он
великодушно  переступил это правило. "У  меня и в мыслях не было бы, дорогая
леди,  навязывать  вам такое  ограничение".  И  все же  он попросил  ее  "не
упоминать о вашем контакте с нами, когда вы там, и наоборот".

     * Луиза  Андреас-Саломе (1861  -1937),  дочь  русского  генерала,  была
чрезвычайно умной (а в молодости  еще и  очень  красивой) женщиной с большой
известностью.  Среди  ее интеллектуальных  завоеваний (в  некоторых  случаях
физических) оказались Толстой, Стриндберг,  Шницлер,  Рильке и  Ницше. О ней
говорили, что  мужчина через девять месяцев после начала связи с ней рождает
идею. С Фрейдом она вела себя покорно и обожающе.

     Адлерианцы  стали  затерянным племенем, дожившим  до наших дней в  виде
школы   "индивидуальной   психологии",   которую   фрейдисты   провозгласили
упрощенной,  социалистической и  ненаучной. Идеям Адлера  повезло  несколько
больше. Фрейд  сам перенял  несколько из них,  например, предложенный в 1920
году термин  "инстинкт  смерти"  (или  "влечение  к  смерти")  произошел  от
"агрессивного желания" Адлера, придуманного им в 1908 году.
     Только  специалисты  по  истории  психологии  знают  эти  подробности и
придают  им  значение.  Эти  яростные  противостояния  кажутся  в  наши  дни
абсолютно  не заслуживающими  внимания.  Ко второй половине двадцатого  века
еретические  идеи Адлера стали частью  психоаналитического  образа мышления.
Половое желание  перестали считать ключом  к пониманию всего. Но в 1911 году
Фрейд  мечтал  лишь  о  том,  чтобы  Адлер оказался  в  небытии  и  перестал
представлять собой угрозу.



Глава 23. Разрыв с Юнгом

     В  1911  году  психоаналитик  стал  героем   художественной  литературы
благодаря немецкому роману "Интеллектуалы" Греты Майзель-Хесс, где изображен
доктор с проницательным взглядом  и бородкой,  которую он любит поглаживать.
Этот  доктор  лечит  невротичку, страдающую  от  подавленных  воспоминаний о
сексе. После  того как она рассказывает ему о своих снах, он вылечивает ее с
помощью гипноза и  внушения. Американский  доаналитический роман 1880  года,
"Процесс доктора  Гайденхоффа"  Эдварда  Беллами уже касался  этой темы. Как
выразился   доктор  Гайденхофф,  "вопрос  Макбета  "Как   исцелить  недужное
сознанье,/Как  выполоть из  памяти  печаль,/Как  письмена  тоски  стереть  в
мозгу..."* был загадкой для врача шестнадцатого столетия, но врач двадцатого
и,   возможно,   даже  девятнадцатого   века   сможет   ответить   на   него
(утвердительно".

     * Пер. Ю. Корнеева.

     К  1911  году  Фрейд  рассказал  миру  о  психоанализе,  но  попрежнему
презрительно  относился к попыткам его популяризации. Это была доктрина  для
образованных  людей. Ни  его, ни Юнга не интересовало вульгарное любопытство
публики. Когда в  следующем году цюрихские газеты развернули кампанию против
психоанализа, первым  побуждением Юнга  было обратиться к  юристу и подать в
суд на вредителей за клевету (он не смог этого сделать или не захотел). Если
"публика" имеет какое-то  значение, пусть об  этом  беспокоятся подчиненные.
Ференци  писал  Фрейду  (в  августе  1911  года),  что, по крайней  мере,  в
венгерской  части  Австрийской   империи  "молодежь  и   интеллектуалы"  уже
завоеваны,  даже   если  их   легко  могли   переубедить   "злобные  нападки
профессоров". Фрейд никак на это не отреагировал.
     Он и  Юнг были практикующими психоаналитиками  - особенно Фрейд, потому
что у него  не было богатой жены и источников дохода помимо пациентов, - но,
что  более  важно,  они  были  ведущими  теоретиками  в своей  области.  Юнг
специализировался на лечении  и понимании сумасшествия, по выражению  Энтони
Сторра,  "поиске  смысла в  кажущейся  бессмыслице".  Его  работа  дополняла
исследования  Фрейдом невроза,  и  они оба были солидными фигурами движения,
занимавшими доминирующее положение.  Уход Адлера в 1911 году не поссорил их.
Юнг, не терпевший всех  венцев, кроме  Фрейда, хотел  избавиться от него еще
больше, чем Фрейд. Двоевластие было эффективно до  тех пор,  пока  у  них не
возникло разногласий по поводу ранга.
     Как бы  это  ни  замалчивалось,  Фрейд  должен был  оставаться  старшим
партнером. Они  могли не  соглашаться  друг  с другом, но споры  имели  свои
пределы. Их статус по отношению друг к другу карикатурно выражен в групповой
фотографии с Веймарского съезда в сентябре 1911 года, где Фрейд, который был
гораздо ниже Юнга, возвышается над ним. Либо Фрейд стоял на ящике,  либо Юнг
стоял ниже уровня пола.
     С самого начала у каждого из  них  было то, что нужно другому. Фрейд не
скрывал, каким прекрасным организатором и  пропагандистом считает друга. Юнг
признавался в своих мемуарах, что хотел воспользоваться опытом Фрейда. Кроме
личных интересов,  наверняка они просто нравились  друг другу. Но история об
отце  и  сыне, предложенная  одним  и  принятая  вторым, повторялась слишком
часто, чтобы быть правдой.
     Если  принять самую мрачную точку зрения, они были близкими  знакомыми,
которые хотели или нуждались в том, чтобы  казаться друзьями. В  это время в
переписке они осторожно  обходили некоторые темы,  как корабли  - мели.  Они
регулярно писали друг  другу  о политике движения, новостях и врагах, но все
реже - о  теоретических вопросах. Их письма  были  сложными  построениями, в
которых часто подразумевалось больше, чем говорилось.
     В 1911 году скрытой  темой переписки был очерк (который  в конце концов
стал   книгой)   о   мифологии,  написанный   Юнгом  и   приобретший   некую
таинственность.  Юнг вспомнил семейную  легенду о  том, что  он правнук Гете
благодаря какой-то  внебрачной связи, чтобы пошутить о том, как идет работа,
и сказать, что Гете она бы  понравилась, подразумевая при этом, что Фрейд бы
ее не одобрил. Юнг пишет Фрейду 18 января:

     Опасно яйцу пытаться  быть умнее курицы  И  все же то, что заключено  в
яйце, должно в конце концов набраться храбрости и вы браться наружу. Так что
вы  видите, к каким фантазиям мне приходится  прибегать, чтобы защитить себя
от вашей критики.
     Говорят, что ваш сын Мартин сломал ногу, катаясь на лыжах. Это правда?

     Мартин сломал ногу на Шнееберге. Фрейд пишет Юнгу 22 января:

     Он лежал пять часов  без движения на снегу, пока  не прибыла  помощь, и
некоторые  органы непременно бы замерзли,  если бы рядом не оказалось друга.
Не знаю, почему ты так боишься моей критики насчет мифологии.

     Их жизни очень отличались друг от друга. Юнг, который всегда сомневался
в  том,  что секс может все объяснить, был неверен жене, и  ей приходилось с
этим   мириться.  Фрейд,   считавший  сексуальность   центром   человеческой
деятельности, вел почти не существующую половую жизнь с Мартой. Юнг  в своем
доме  на  берегу  озера  на  стене кабинета  повесил древние  манускрипты  и
фотографию Туринской плащаницы,  которую прикрывал куском материи, чтобы  не
было видно отпечатка лица Христа. Фрейд сидел в своей тесной квартире вместе
со статуэтками "старых и грязных богов". По сравнению с  масштабами Юнга его
жизнь кажется ограниченной и замкнутой.
     В  январе  1911 года, работая  вечерами  у себя в кабинете, Фрейд начал
страдать от головной боли, днем же его тревожила забывчивость. Он решил, что
это  признаки  старости (ему  было  теперь  пятьдесят четыре)  и  отвердения
артерий, и сообщил  Юнгу, что у него  проблемы  со здоровьем. Но  тут кто-то
заметил,  что в резиновой  трубке, по которой газ поступал в его  настольную
лампу, плохое соединение. Каждую ночь он медленно себя отравлял.
     Узнав об этом.  Юнг пишет:  "Неужели никто не слышал запаха  газа?" Это
заставило Фрейда описать  случай более  подробно  ("Я не  чувствовал запаха,
потому что сидел  окутанный дымом  сигары") и трогательно похвастаться, что,
столкнувшись с этой потерей памяти о  людях и  событиях, "я не  приписал все
неврозу и очень этим горжусь".
     То, что Юнг собирается написать очерк по мифологии, очень  интересовало
Фрейда, поскольку ему самому была близка эта тема. Он считал, что мифы имеют
невротическое происхождение. Так,  Ева на самом деле мать Адама, а история в
Книге Бытия - искаженный первоначальный миф, в котором  Адама  наказывают за
кровосмешение с ней. Такой подход, типичный для Фрейда, был свойствен Юнгу в
меньшей степени. Он считал, что мифы имеют свою реальность и самостоятельную
ценность,  а не являются простым  отражением бессознательного.  Он рассказал
Фрейду, как "бродил в одиночестве по  незнакомой  земле, видя чудесные вещи,
не виданные  никем раньше". Фрейд  не  усматривал в этом вреда. Но ему очень
хотелось знать, что же выйдет наружу из этого яйца.
     Все стало ясно из выступления Юнга во время Веймарского съезда, а затем
в  больших  подробностях  в первой  части самого очерка,  опубликованного  в
"Ежегоднике",  работы,  которая  произвела  на читателей  впечатление  своим
размахом,  прекрасным исполнением и  в  первую  очередь неясностью.  В  этом
очерке под названием "Трансформации и символы либидо" Юнг использовал многие
литературные  и антропологические  источники  и попытался  истолковать  мифы
примитивных народов и  древних цивилизаций как нечто  целое,  основанное  на
одних  и  тех  же  символических  цифрах и образах. Часть  этого  целого  он
впоследствии назвал "коллективным бессознательным".
     Большая часть экспериментальных данных Юнга, как в этом очерке, так и в
других работах, была получена  от людей в состоянии измененного  сознания, в
том числе провидцев и шизофреников, которые, предположительно, имели больший
доступ  к этим универсальным  мифам.  В частности,  на него  оказали влияние
опубликованные фантазии женщины, с которой он лично не был знаком, - молодой
американки,  писавшей стихи  и  впадавшей в  транс,  мисс Франк  Миллер.  Ее
излияния о Боге, солнце и ацтекском герое,  укушенном зеленой змеей, похоже,
подвигли Юнга выразить свои собственные видения в "Трансформациях".
     Кроме мисс Миллер с очевидными странностями, у него были душевнобольные
пациенты, фантазии которых, по его  мнению,  содержали те  же мифологические
элементы. Он выразил свою точку зрения в афоризме на Веймарском съезде: "При
[шизофрении]    пациент    страдает     от    воспоминаний    человечества",
перефразированном  утверждении Фрейда, сделанном в  1890-х  годах,  согласно
которому истерик страдает от воспоминаний, но не всего человечества, а своих
собственных.
     Фрейд,  озадаченный  этими  новыми  идеями,  не  находил  в  них ничего
еретического. Один из его собственных проектов 1911 года касался примитивных
народов  и их обычаев (впоследствии это стало книгой "Тотем  и табу"), и  он
говорил Джонсу, будто они с Юнгом "на одном пути", что было неверно.  Джонс,
который в  сентябре  вернулся  в Европу,  в Веймар,  говорил Фрейду (правда,
пятнадцать  лет  спустя),  что  на  съезде  Юнг отвел  его в сторону и начал
рассказывать  о дне,  когда  он станет выше  Фрейда.  Джонс ответил, что ему
нужно проанализировать "отцовский комплекс", который заставляет его говорить
такие вещи, а Юнг в ответ сказал: "Это моя судьба"*.

     *  И  Юнг, и  Фрейд  любили  делать подобные  заявления. В  1912  году,
заканчивая семинар в Венском психоаналитическом