ло  мнение,  что этот "капуцин" вопьется в
тебя,  и ты начнешь заниматься ну не физикой, а начнешь работать
над  книгами.  Я  в  это  не очень верила, к этому меня вынудили
медики.  Дау,  прости  меня.  Я его допустила к тебе, у тебя еще
тогда полностью не восстановилась память.
    - Коруша, но все это говорит о том, что я обречен и что я не
выздоровею.  Коруша,  мне  с  тобой  в  прятки играть нечего - я
обречен. Боли у меня никогда не исчезнут, в физику я не вернусь!
Иначе  Женька  не  позволил  бы  себе подобной наглости. Ты ведь
меня, Коруша, любишь?
    -  Ну еще бы, Даунька. Если честно - ты мне дороже Гарика. -
Я так и думал. Ты должна мне помочь. Пойми, жить без физики я не
могу. Коруша, помоги мне кончить жизнь.
    Как это было сказано! Я задохнулась от рыданий. Я умоляла, я
все  отрицала.  Я  действительно  очень  верила,  что  Дау скоро
выздоровеет.  Но  на  все  мои  уверения,  на все мои мольбы, он
ответил тем же отрешенным голосом:
    - Ну что ж, придется самому. Я так надеялся на тебя, на твою
мне сейчас так необходимую помощь.
    - Даунька, вот придет Вишневский...
    -   Коруша,   хватит.   Чук   умер   на   руках   Александра
Александровича.   А  его  последний  звонок  ко  мне  был  полон
радостных   надежд  на  выздоровление.  Смерть  есть  нормальное
природное  явление.  Я  не  боюсь  смерти, но жить в мучительных
болях  без  физики  я  больше  не  могу!  Существовать без науки
невозможно!  Мне  хотелось  от  тебя  ничего не таить, ничего не
скрывать.  Ближе  тебя  у  меня  никого  не  было  и  нет,  а ты
отказываешь  мне в необходимой помощи, без ненужных мучений уйти
из  жизни.  Это  жалкое существование без физики - для меня хуже
смерти!
    -  Дау,  остановись.  Женька  сейчас как с цепи сорвался. Он
потерял  контроль,  он так легко сделался членкором против твоей
воли.  Он уверен, что у тебя погибла навеки ближняя память. Дау,
пойми одно: Женька тебе всю жизнь зло завидовал черной завистью.
А  сейчас  он  хочет,  как  видно,  по  этой  зловредной бумажке
присвоить и то, что ты уже успел сделать для следующего тома.
    -  Коруша,  Женьку  я  физиком  никогда не считал, но что он
такой  подлец  - я ожидать этого не мог. Коруша, так ты думаешь,
мне удастся переиздать мои тома без Женьки?
    Я  уверяла Дау, но все-таки не спускала с него глаз ни днем,
ни  ночью.  Теперь  я старалась все время быть с Дау. Я почти не
выходила  из  его  комнаты, а уложив спать, садилась у постели в
кресло.  Сна  не  было и в помине. Был большой страх, а вдруг не
услежу  и  он  попытается кончить жизнь самоубийством. От Гарика
все   скрыла,   рассказала  только  Кириллу  Семеновичу.  Кирилл
Семенович мне сказал, что о самоубийстве ему Дау тоже говорил:
    - Кора, не спускайте с него глаз.
    -  Кирилл  Семенович,  я  так  и делаю. У меня от страха сна
больше  нет.  Заказы продуктов я оформила на дом. Из дома теперь
не выхожу, я переполнена страхом, от малейшего шума вся трясусь.
    Примерно  через  неделю вдруг зашел Питаевский - ученик Дау.
Из  новых  молодых,  Дау  о  нем говорил как об очень способном.
Открыв дверь, я сказала:
    - Дау наверху.
    Он сказал:
    - Конкордия Терентьевна, я не к Дау, я к вам.
    - Пожалуйста, заходите,- сказала я, приглашая его к себе.
    -  Конкордия  Терентьевна,  у  нас, всех учеников Дау, к вам
огромная  просьба:  дело вот в чем. Евгений Михайлович и я хотим
выпустить  8-й  том  по  курсу  Ландау.  Вы  сейчас имеете очень
большое  влияние  на  Дау,  если  вы  его  попросите,  он вам не
откажет, а нам необходима подпись Дау вот под этим документом.
    Он протянул мне копию той же бумажки, напечатанной Женькой и
принесшей  Дау  столько  огорчений.  Сдерживая  себя,  я холодно
сказала:
    - Мне странно поведение учеников академика Ландау. Когда Дау
был  здоров,  никому  бы  из  вас в голову не могла прийти такая
глупая  вещь,  что  жена  Дау  должна влиять и вмешиваться в его
научные  дела.  Так  вот  я  вам  заявляю категорически: Дау уже
прежний,  и  посредничать  между учителем и учениками я не буду.
Если  вы  считаете  такую просьбу дозволенной, то идите к нему и
поговорите сами.
    И  он  пошел,  не  придавая  никакого  значения  моему слову
"дозволенной".  Он пошел наверх к Дау. Там была Таня. Я готовила
обед.  Через  некоторое  время он стал спускаться по лестнице. Я
вышла  его проводить, он весь сиял счастьем, улыбался, помахивая
злополучной бумажкой.
    - Неужели он вам подписал?
    -  Нет,  конечно,  он  меня  погнал,  но  я  убедился: Дау -
прежний, Дау выздоравливает!
    "Что  ж,  -  подумала  я.  -  Этот Питаевский не законченный
подлец. Он физик, доктор наук, Дау считал его способным. Неужели
этот  интеллигентный  ученик  академика  Ландау не понимает, что
нельзя  обращаться  к  больному,  неприлично  сказать ему: "Ваша
песня  спета,  вы  уже  никогда не сможете закончить своих книг,
подпишите,  мы  закончим  ваши  книги,  мы станем авторами ваших
работ".
    Даже  новогодний  таинственный  букет  роз  не улучшил моего
настроения.   Дау   был   грустный,   он   сомневался   в  своем
выздоровлении.  Мне  тоже  не  хотелось  жить.  Иногда  подлость
беспредельна!
    Питаевский  из более молодого поколения учеников Ландау. Дау
при  мне не высказывался о человеческих качествах Питаевского, а
вот  Дзялошинскому  он явно симпатизировал. Еще до аварии он мне
как-то  сказал: "Очень славный Дзялошинский, Коруша, он влюбился
в  замужнюю  девушку.  А  когда выяснилось, что ее муж по-хамски
обращается  со  своей  женой, он ее увел от мужа. И какая из них
получилась  счастливая  пара!  Между  прочим они сегодня вечером
придут к нам пить чай".

Глава 60
    21  января  1968  года  Дау исполнилось 60 лет. К сожалению,
этот  юбилей  не  был  похож на 50-летний. Пошел уже седьмой год
болезни.  А авторитетные медики и медицинские учебники говорили:
корешки  нервов,  зажатые  сломанными  костями, по опыту медиков
второй  мировой  войны,  прорастали к семи годам. Следовательно,
этот год, мечтала я, - последний год болезни Дау.
    Нет,  мне  не  казалось,  что  я  долго  ухаживаю за больным
Даунькой.  Я  не  ощущала,  что  прошли  годы.  Нет, просто была
трудная   длинная   ночь.   После   ночи   наступит  утро.  Утро
выздоровления.  И жизнь снова засверкает всеми своими гранями. И
Даунька   еще  увидит  небо  в  алмазах,  он  даст  жизнь  новым
открытиям!
    Надежда  на  счастье,  мечта о счастье - очень красит жизнь.
Гостей ждала много. Стол раздвинула до предела, и, конечно, Петр
Леонидович  и  Анна  Алексеевна Капица были самые дорогие гости.
Беседа  Петра  Леонидовича  за  столом  была  всегда  интересна,
остроумна. Почти всегда новый остроумный анекдот.
    Патриарх Всея Руси прибыл в Америку. Его окружили репортеры.
Первый  вопрос к патриарху: "Как вы смотрите на публичные дома в
Америке?".
    Удивленный  патриарх  спросил:  "В  Америке  есть  публичные
дома?".  На  следующий  день  все  американские газеты сообщили:
первый  вопрос,  который  патриарх  Всея Руси задал журналистам:
"Есть ли публичные дома в Америке?".
    В  музее  Лондона  Бернард Шоу, рассматривая сапоги, которые
тачал сам Лев Толстой, произнес: "Граф писал романы лучше".
    Когда  появился Гарик с молодой женой, все физики привстали,
пораженные  красотой  молодой Светочки. Устремили вопросительные
взгляды на Дау.
    -  Дау,  когда  же  вы успели выбрать Гарику такую красавицу
жену?  Гарик  не  мог  бы справиться сам. Зная вас, это не могло
произойти без вашего участия.
    Дау  очень  счастливо  смеялся. На это ответил: "Наука имеет
много "гитик".
    Статья  Ярослава Голованова в день 60-летия Дауньки осталась
мне памятным подарком на всю жизнь.
    (Текст этой статьи здесь опущен.)

Глава 61

    Наконец,  5  марта 1968 года Кирилл Семенович Симонян привел
тех врачей, о которых я мечтала все годы болезни Дау. Профессора
Вотчала  и  профессора Васильева, того самого Васильева, который
славился своими медицинскими познаниями в области кишечника.
    В  первый  день  аварии  -  7  января  1962 года, - осмотрев
забрюшинную   гематому   кишечника,   он  записал:  "Забрюшинная
гематома  смертельна. Помочь ничем не могу". Расписался и уехал.
И  вот спустя 6 лет он видит этого больного. Больной уже ходит и
его только донимает боль в животе.
    Я   присутствовала,   когда  Васильев  осматривал  больного.
Увидела,  каким искренним счастьем засветились глаза профессора.
Он  был  счастлив  в  своей  ошибке.  Он с восторгом выслушивал,
тщательно  изучал  живот  больного. Вотчал тоже был впервые. Это
были  знающие  медики-клиницисты. Очень долго, очень внимательно
они  осматривали  Дауньку.  Потом  внизу  у  меня в гостиной был
консилиум  из  врачей:  Паленко, ведущий врач Ландау из больницы
Академии  наук СССР, Симонян, Вотчал и Васильев. Они сказали мне
так: "Больной в блестящей форме. Если ничего не делать, а просто
ждать,  через  несколько  месяцев боли уйдут сами по себе. Но мы
приложим  все  свои  старания  и поможем больному избавиться как
можно  раньше  от  болей в животе". Медицина всей нашей планеты,
увы, не умела просмотреть весь кишечник.
    Надо  ли  говорить  о том, как я была счастлива в этот день.
Следовательно, все опытные медики, очень авторитетные, прошедшие
фронт,  видавшие  тяжелые  ранения,  так  же  как  и Вишневский,
считают:  боли  уйдут.  Только  один  Кирилл Семенович предложил
оперировать, но не очень настаивал на своем решении.
    Как  только  закончился  консилиум,  Даунька  повеселел, ему
очень  понравились  новые,  им впервые увиденные врачи. Они были
очень  оптимистичны, по-моему, он поверил их прогнозу, поверил в
свое  исцеление. Танюша уговорила меня лечь. Я уснула и проспала
целых два часа.
    Все  последующее время месяца марта до 25-го числа пролетело
как  единый  миг надежды на счастливое выздоровление. Надежды на
счастливое выздоровление сменялись отчаянием. Бесконечные позывы
в  туалет. С утра приходил Вотчал. Он часто посещал Дау вместе с
Кириллом  Семеновичем. 23 марта Вотчал и Кирилл Семенович решили
Дау   назначить   яблочную   диету.  Достав  хорошую  семиренку,
тщательно  очистив,  удалила  сердцевину  и  давала  Дау  мякоть
нежного яблочного пюре.
    Но  25  марта в 4 часа утра началась рвота. Рвал он желчью и
очень,  очень  жаловался  на  боли в животе. Было воскресенье, я
была  с  Дау одна. Встревожилась очень, но почему-то не решилась
так рано никого беспокоить. Я тогда не знала, что непроходимость
кишечника начинается со рвоты.
    К  8  часам  утра  рвота увеличилась. Я позвонила профессору
Вотчалу  домой.  Он  скоро  приехал,  назначил  сифонную клизму.
Позвонила  главному врачу Академии наук Ростиславу Владимировичу
Григорьеву  домой.  Он срочно прислал скорую помощь, медсестру и
вскоре приехал сам. В 10 часов утра позвонила Симоняну по совету
профессора  Вотчала.  Он  сказал, что на всякий случай необходим
хирург.  Измотанная до последней степени, от слова "хирург" едва
устояла  на  ногах. Сифонная клизма не помогла - рвота и мучения
Дауньки  усиливались.  Главврач Ростислав Владимирович Григорьев
прислал уже карету с реаниматорами. Дау отказался от дальнейшего
применения сифонной клизмы, попросил срочно вызвать Симоняна.
    Я  уже  едва  успеваю  менять  простыни и одеяла. Рвота льет
фонтаном,  врачи  хлопочут около Дау, а я в ванной замываю рвоту
желчи  с  пола,  с  кровати,  с  окружающих  предметов.  Когда в
кабинете  Дау все было пропитано рвотой, я его перевела в чистую
комнату.  Меня до истерики уже угнетает запах рвоты. Что-то есть
зловещее  в  этом  выделении ядовито-желто-зеленого цвета. Я вся
сама пропитана рвотой, все с себя снимаю, стараюсь смыть горячей
водой.
    Звонок  внизу.  Накинув легкий халат бегу, открываю. Приехал
Симонян.  Как  я  сейчас  многого  от  него  жду.  Вишневский из
командировки  не  вернулся. Если операция неизбежна, оперировать
будет только Симонян. Это все решила пока подсознательно. Увидев
Кирилла   Семеновича,   ничего   не   могла   сказать,   боялась
разреветься.  Дау  может услышать и испугаться. И когда у самого
Симоняна  с сифонной клизмой ничего не получилось, он сказал два
слова: больница, операция!
    Я заметалась. Дау увозила скорая медицинская. Вдруг появился
Гарик.
    Я мокрая, почти раздетая, в одном халате сунула босые ноги в
сапоги,  схватила  плед, села в машину к Гарику, помчались вслед
за скорой, увозящей Дау. Теперь уже навсегда!
    В  воскресенье,  25  марта 1968 года, в 16 часов, в больнице
уже все готово к операции. Стал собираться консилиум, но не было
анестезиолога.   Машина,  поехавшая  за  анестезиологом,  где-то
провалилась   в  яму  и  застряла.  Гарик  за  рулем.  Я  с  ним
полураздетая,  завернутая  в  плед, помчались за анестизиологом.
Гарик что-то нарушил. Свисток. Его остановило ГАИ. Я сорвалась с
места,  бегу  к  милиционеру:  "Поймите, муж, академик Ландау на
операционном   столе.  Едем  за  анестезиологом.  Дайте  зеленую
улицу".
    Зеленую  улицу  дали.  Анестезиолога  привезли.  Дау  уже на
коляске,  готовый  к  операции.  Коляска  с  Дау  стоит у дверей
операционной.  Ему  худо, из простыни возвышается вздутый живот.
Он  еще  в  сознании.  Просит  уже  шепотом, силы его на исходе.
"Пожалуйста, скорей, операцию"!
    Я  не  выдерживаю,  врываюсь  на заседание консилиума, а там
главный   хирург  больницы  Романенко,  спокойный,  подобранный,
медленно  допытывается  у  Кирилла  Семеновича:  "А  зачем  вы с
Вотчалом  назначили больному яблочную диету?". Симонян отвечает:
"От яблочной диеты еще никто не умер! Почему вас это волнует?".
    Я  в  упор  подошла  к  Романенко.  "Вы  почему задерживаете
операцию? Оперировать будете не вы, оперировать будет Симонян".
    И   этот   Романенко  спокойно  ответил:  "Ландау  умрет  на
операционном   столе.  Я  против  операции.  Он  ее  никогда  не
перенесет.  Зачем  оперировать?".  Хотелось  вцепиться  в  этого
спокойного, бездушного хирурга и разорвать его, но сдержалась.
    -  Как зачем? Чтобы помочь больному. Нельзя допустить, чтобы
он  умер  до  операции.  Вы  врач,  разве  вы  не понимаете, что
операция  -  единственный  шанс  выжить  или,  в крайнем случае,
пусть,  как  Королев,  умрет  под наркозом. Королев доверил свою
жизнь хирургу, он умер под наркозом, без мучений. Я настаиваю на
немедленной  операции.  Он  измучен  вконец,  он  сам  умоляет о
немедленной  операции, спаечная атака началась сегодня с четырех
часов   утра.   Кирилл   Семенович,  ведь  вы  врач,  немедленно
оперируйте. Пусть этот главный хирург возражает. Не обращайте на
него внимания.
    Обещали   немедленно   оперировать.   Гарик  меня  вывел.  Я
металась.  Потом  Дау  взяли в операционную. Мы с Гариком уехали
домой  в  0  часов  ночи. В ту же ночь Романенко подал заявление
главному  врачу  больницы Григорьеву в письменной форме, что он,
главный  хирург  больницы  АН  СССР,  за  жизнь академика Ландау
ответственности не несет, он против операции.
    Еще  человек  жив,  а медик, врач, давший клятву Гиппократа,
мелочно снимает с себя ответственность - это медик-бюрократ!
    Привожу рукопись К.С.Симоняна.
"ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЛАНДАУ"
    24  марта  1968  года. Воскресенье. 10 часов утра. Звонок по
телефону.  Кора  Ландау  сообщает,  что  Дау с утра стало хуже -
вздут  живот,- что она уже позвонила Борису Евгеньевичу Вотчалу,
который  обещал  скоро  приехать,  и  что  она  просит  меня  не
отлучаться из дому. Обещаю.
    Последние  несколько дней действительно жалобы Дау на боли в
животе  усилились, да и живот стал более вздутым, чем обычно. Мы
с  Вотчалом  решили  испробовать разгрузочную яблочную диету, но
она,  по-видимому,  не  помогла.  Зная  склонность Коры Ландау к
преувеличению  жалоб  мужа,  успокаиваю себя, что все обойдется,
тем более что телефон молчит.
    Однако  в  12  часов дня звонок. У телефона Кора Ландау. Дау
хуже,  и  мы  договариваемся,  что,  если  процедуры, проводимые
работниками  больницы  АМН,  не  помогут, мне придется приехать,
когда  она даст знать. В 15 часов позвонил главный врач больницы
АМН  Ростислав  Владимирович Григорьев, отличный администратор и
чуткий,  добрый  врач.  Он  встревожен. Дау становится хуже и за
мной  выслана  машина. Вотчал осмотрел больного и пожелал, чтобы
Дау  был  немедленно  осмотрен  хирургом.  Одеваюсь  и  выхожу к
ресторану "Серебряный бор", где обычно меня ждет машина больницы
при  поездках  к  Ландау. Очень скоро приходит машина. Шофер мне
незнаком,  он  доверительно  сообщает, что все встревожены и что
постарается доставить меня быстрее.
    Лента  шоссе.  Поворот на Краснопресненский мост. Набережная
реки  Москвы. Мимо проплывает Новодевичий монастырь - контраст с
сияющими  крестами  церкви словно утверждение, что движение - не
лучшая    форма    существования   материи.   Сегодня   хороший,
по-настоящему  весенний день. Неужели этот день для Дау - начало
новой  катастрофы?  Именно  теперь, когда он стал набирать темпы
возвращения  к  творческому мышлению. Отгоняю эту мысль, которая
упрямо  возвращается,  как  омар,  которому  мешают  усесться на
выбранное  им  местечко.  Минуем  мост  через Лужники, и машина,
мягко   поворачиваясь,  проскальзывает  на  Воробьевское  шоссе.
Институт Капицы и Ландау. Капица и Ландау - звездное содружество
двух огромных талантов, эксперимента и теоретической мысли.
    Машина  останавливается  во  дворе  у  длинного двухэтажного
дома,  разделенного  на  отдельные  квартиры для сотрудников. Во
второй квартире живет семья Ландау. Дверь распахивается.
    - Слава богу! (Это ко мне, верней, к моему приезду).
    - Очень плохо. (Это о состоянии Дау).
    Ее вид! Сжатое гибкое тело, словно готовое к прыжку, поворот
головы  в сторону, где лежит Дау, взгляд из углов глаз направлен
в мою сторону.
    Люди   разговаривают   глазами.  Слова  только  корректируют
диалог.  Во  взгляде  Коры  читаю весь рассказ о состоянии Дау с
самого  утра.  Может  быть, надо было сразу приехать! При первом
звонке! Сбрасываю пальто и по винтовой лестнице вбегаю в кабинет
больного,  где  он,  как  обычно,  лежит  на  спине  и  усиленно
разрабатывает правой рукой пальцы левой. Обычно это делает Таня,
на  протяжении  всей болезни неотступный медик, превратившийся в
преданного  друга.  Сегодня  Тани  нет.  Дау  сам  разрабатывает
пальцы, и по тому, как он это делает, видно, что боли усилились.
Чем  сильнее  боли в животе, тем энергичнее разгибает он пальцы,
чтобы  болью в пальцах отвлечь боль в животе. Лицо Дау спокойно.
Признаков  интоксикации нет, и я издаю облегченный вздох. Только
теперь  замечаю,  что  в  кабинете еще двое: Тоня - медицинская,
очень опытная хирургическая сестра и врач неотложной помощи. Все
приготовлено  для  сифонной  клизмы,  но  Дау отказался что-либо
делать  до  моего  приезда.  Сбрасываю  одеяло, чтобы посмотреть
живот,   и   ругаюсь:   живот   вздут  как  резиновый  мяч,  при
надавливании  передняя  брюшная  стенка пружинит. Пульс остается
обыденным   для   Дау,   не   частит.   Паралитическая  кишечная
непроходимость.
    Будем  пытаться  освободить  кишечник  от  газов.  Если  это
удастся, опасность оперативного вмешательства минует.
    -  Дау,  надо потерпеть, потому что меры будут энергичными и
болезненными.
    Больной   делает   жест,   означающий  согласие.  Его  глаза
внимательно и спокойно направлены на врача.
    -  Кирилл  Семенович,-  спрашивает  он,- может быть, это моя
погибель пришла?
    В  его глубоких, умных и добрых глазах где-то мелькает искра
юмора. Спасительный юмор. Он выручал его не раз.
    Переводим  больного  в  комнату  его  сына  Гарика.  И  Тоня
принимается за дело!
    Проклятый вопрос! Он повис с самого начала, когда, казалось,
все уже позади и остались только боли в животе.
    Что  это  за  боли?  Связаны они с корой головного мозга при
отсутствии  источника  боли  в животе? Или болит