тическая.  Жилищные условия ужасные. Можно мыться только в
бане.  Чтобы  достать  номер  с  ванной  в  первую очередь после
вчерашней  дезинфекции,  в  большие  морозы  занимаю  очередь  с
вечера.  Всю  ночь бегаешь, прыгаешь, чтобы не обморозиться. Дау
приходил  к  8 часам утра. За один час надо вымыть Дау, вымыться
самой  и  выстирать  белье  за неделю. Спешно сортируя белье для
стирки,  говорю:  "Дау,  ты иди наливай ванну, залезай в нее". И
вдруг  слышу: "Корочка, тебе очень не повезло. Этот номер в бане
испорчен: ни один кран не открывается". У меня сердце спустилось
в  пятки.  Неужели  такое  может  быть?  Ночь  больших страданий
впустую. Иду. У меня все краны открылись.
    Дау  был  теоретик  от природы. Руками он мог держать только
ручку вечного пера да еще обнимать красивых девушек.

Глава 44

    Итак,  выздоровление  шло  медленно,  но  оно  шло. Никто не
виноват  в том, что в центре управления человеческим организмом,
в  головном  мозгу,  кровеносная система, питающая мозг, слишком
тонкой  конструкции.  И  для  полного  своего выздоровления даже
после незначительной травмы требуется много лет.
    К  Дау  в  больницу АН СССР в часы посещения приходило много
физиков  и просто его знакомых. Всем он жаловался на бесконечные
мучительные боли в ноге.
    Те   разговоры,   что   после   травмы  головы  Ландау  стал
невменяемым,  вышли  из  стен  больницы  и  распространились  по
Москве.  Естественно, все посетители, особенно физики, старались
убедиться  в  противном,  задавая ему бесконечные вопросы. Игорь
Евгеньевич Тамм был очень опечален, что Ландау не помнит ни дня,
ни  числа,  ни  месяца.  А Дау действительно этого не помнил. От
этих  мелких  бытовых вопросов Дау отмахивался и, не дослушав до
конца,  быстро отвечал: "Я ничего не помню, спросите у Коры. Она
все знает, у меня болит нога".
    Телефонный  звонок  из  Президиума  АН  СССР  извлек меня из
больницы,  от  Дау. Меня попросили принять у себя дома французов
из  Парижа, специально приехавших заснять кабинет физика Ландау,
это  была  целая  делегация от редакции журнала "Пари-матч". Они
попросили меня письменный стол в кабинете Дау привести в рабочее
состояние.  Объяснить  французам,  что  Даунька  садился за свой
письменный  стол только для бритья, у меня не было сил. Да могут
и  не  понять,  ведь Гращенков не понял. Положила на стол чистый
лист  бумаги  и ручку с вечным пером. Мои гости решили, что я их
не  поняла.  Стали  хором  мне объяснять, чтобы я пустую площадь
стола  обогатила  книгами,  таблицами,  справочниками,  которыми
знаменитый физик пользовался, творя настоящую науку.
    Теперь настала моя очередь удивляться.
    -     Вы     приехали    из    Франции    заснять    кабинет
ученого-первооткрывателя, но ведь он работал над теми проблемами
в  науке,  о  которых  ничего,  нигде не может быть написано! Он
первооткрыватель!   Когда   закончит   работу,   тогда  появятся
сообщения об этом в книгах! Справочниками и таблицами никогда не
пользовался,  в  уме молниеносно решал сложнейшие математические
проблемы,  да  у  нас  в доме нет ни логарифмической линейки, ни
таблиц,  ни  справочников,  у  нас даже нет технических, научных
книг,  вся  наша  библиотека  состоит  только  из художественной
литературы.
    Иностранцы меня выслушали, но им в это было трудно поверить!
Они  в  один  миг,  без  команды  рассыпались  по  кабинету  и в
библиотеке  стали  безуспешно  искать  доказательств  того,  что
такого  быть  не  может.  Были очень удивлены и даже расстроены,
когда   сами   убедились,   что   вся   библиотека  состояла  из
художественной  литературы.  Им пришлось сфотографировать пустой
стол, только чистая бумага и перо.

Глава 45

    Дау все чаще и чаще стал жаловаться на неприятные ощущения в
животе. Бесконечные ложные позывы мешали спать. Живот был вздут.
Врачи,   тщательно  обследовав  кишечник,  сказали:  "Вам  нужно
побольше  ходить,  вы залежались". И прописали стакан морковного
сока.
    Я  застала  диетврача  в  палате  Дау со стаканом морковного
сока. Дау ему говорил:
    -  И  не  пытайтесь  меня уговаривать. Я эту гадость пить не
буду. Морковка на вкус отвратительна. Я не выношу этого вкуса.
    Врач  старался  убедить  Дау в том, что вкус очень приятен и
морковный сок очень полезен.
    Я взяла стакан с соком у врача, подошла к Дау и сказала:
    - Дау, ты болен?
    - Да.
    - Ты хочешь выздороветь?
    - Очень хочу, Коруша.
    - Лекарства разве бывают вкусные?
    - Нет, лекарства должны быть невкусные по своей идее.
    - Так вот, выпей морковный сок как лекарство.
    -  Как  лекарство  я  его могу выпить. Лекарства как правило
невкусные.
    И  каждый день, когда натощак приносили пить морковный сок с
утра,  меня  в  палате  не  было, он его пил, приговаривая: "Как
лекарство я этот мерзкий сок выпью".
    Где  потеря  близкой  памяти?  С  Гращенковым я уже не могла
разговаривать.  О,  только не потому, что он забыл мне позвонить
по поводу благополучного исхода "мозговой операции", когда ночью
Дау  в  больнице  № 50 делали трепанацию черепа и убедились, что
гематомы коры головного мозга нет. Я была так счастлива, что эта
операция  закончилась благополучно. Я понимала, насколько врачам
в те дни было не до меня.
    Другое  дело, когда я встретила в коридоре Гращенкова, после
того  когда  Дау  объявил  мне о непреклонном решении вступить в
Коммунистическую  партию в присутствии Гращенкова. Гращенков мне
сказал:
    -  Конкордия  Терентьевна,  вы  утверждаете,  что  ничего не
замечаете.  У  вашего  мужа  поведение,  несвойственное  ему  до
травмы,  а  вы  утверждаете,  что  не  могут  в  мозгу погибнуть
избранные клетки памяти.
    - Да, я в этом убеждена.
    - А вот мне Лившиц - самый близкий друг Ландау - сказал, что
до   травмы   ему   было   несвойственно   желание   вступить  в
Коммунистическую партию. Лившиц был поражен, удивлен и опечален.
    -  Николай  Иванович,  это  потому,  что  самому Лифшицу это
несвойственно.  Я - член партии, вы - тоже член партии. И Ландау
мог стать членом партии. Рыдания душили, я ушла не прощаясь.
    Как  энтомологи рассматривают насекомых под микроскопом, так
сейчас  медики,  физики  и все прислушиваются к тому, что сказал
Ландау.  Это  было  нестерпимо  больно.  Как  они  все смеют так
обращаться  с ним? Он всю жизнь был "ненормальным" в том смысле,
как  Нильс  Бор  в  свое  время  высказался  об  одной из теорий
Гейзенберга:  "Это,  конечно,  сумасшедшая теория. Неясно только
одно, достаточно ли она сумасшедшая, чтобы быть еще и верной".
    Медик    Гращенков   диагностировал   у   академика   Ландау
ненормальное   мышление,   он  не  понял,  что  таким  мышлением
наградила его природа, и это называется талантом!
    Его  сокурсник  по  университету,  тоже  незаурядный талант,
соблазнившись  на роскошные условия, предложенные Америкой, стал
работать  на  бизнес. Прошли годы, прошли десятилетия. Обедая на
кухне,  Дау  развернул  только  что полученные на домашний адрес
журналы  научной информации и ахнул: "Коруша, какой ужас! Во что
американский  бизнес  превратил талант Гамова, просто позор, вот
его последняя работа. Променять физику на бизнес!".
    Ландау  родился гением. На одиннадцатом году жизни его очень
серьезно  заинтересовал  "Капитал"  Маркса. Он его изучил, потом
познакомился  с трудами Маркса и Энгельса, в результате чего его
мировоззрение  стало  марксистским.  В самом благородном смысле.
Гращенков   же   со   слов   Лифшица   констатировал,   что  это
несвойственно здоровой психике Ландау.
    Лифшиц  считался  другом  Дау.  Дау  его воспринимал с самых
харьковских  времен  как  необходимую  нагрузку  к  ассортименту
жизни.   И  Капуцин  был  полезен  своими  практическими  умными
советами  в  быту  и,  конечно, как грамотный, очень аккуратный,
трудолюбивый и пунктуальный технический секретарь.
    А  как "писец" для писания томов теоретической физики он был
просто  незаменимым.  В  течение  35  лет  я была свидетелем как
писались  эти  книги.  Они  писались  у  нас  в доме, чаще всего
вечерами.   Когда  Дау  не  занимался  наукой,  он  по  телефону
приглашал Женьку.
    Вся  ценность  Лившица  как  соавтора была именно в том, что
Лившиц ничего не мог развить, но он не делал элементарных ошибок
в  том,  что говорил ему Ландау. Собственное творческое мышление
отсутствовало,  а  грамотность  и  образованность помогали ему в
этой  работе.  Дау  всегда  говорил: "Женька не физик. Физик его
младший брат Илья".
    Цитирую   слова  Дау:  "Удивительная  разновидность  братьев
Лившиц.  Женька  умен,  он  жизненно  умен, но никакого таланта.
Абсолютно  неспособен к творческому мышлению. Илья в жизни дурак
дураком, собирает марки, все время с детства на поводу у Женьки,
но   очень   талантливый   физик.   Его  самостоятельные  работы
блестящи".
    Когда  Ландау решил, что Илья Лившиц по своим работам должен
стать  членом-корреспондентом  АН  СССР,  он  приложил  максимум
усилий и харьковский Илья Лившиц был избран членкором АН СССР.
    Цитирую  слова  Топчиева:  "Как только был получен результат
голосования  за Илью Лившица, я подошел к Ландау и спросил: "Лев
Давидович,  на  следующих  выборах  мы, вероятно, будем избирать
старшего брата Лившица?".
    Лев   Давидович   засмеялся   и   сказал:   "Нет,  Александр
Васильевич,  вот  старшего  брата  Лившица  мы  никогда не будем
выбирать  в  члены-корреспонденты  АН  СССР".  И  если бы Ландау
остался жив, Лившиц никогда не стал бы академиком.
    Еще один пример дружеских чувств Лившица к Дау.
    В  начале  50-х годов Дау отдыхал в Крыму, а Женька совершал
автотуристическое  турне  со  своей  подругой  Горобец.  К концу
санаторного срока у Дау, Женька прикатил в санаторий и предложил
Дау  отвезти  его  на  своей  машине в Москву. Дау, естественно,
согласился.  Женька очень увлекался автотуризмом, и его покрышки
были  уже  полностью  изношены.  На  моей  новой машине я ездила
редко,  покрышки  были  совершенно  новые.  По  приезде в Москву
Женька  пришел  к  Дау и сказал: "Я тебя вез из Крыма в Москву и
порвал все свои покрышки. Я с вашей машины сниму целые покрышки,
а  взамен  поставлю  свои изношенные. Кора ездит редко, а у тебя
персональная машина". И Дау, конечно, разрешил.
    Наш  шофер  с  персональной  машины В.Р.Воробьев следил и за
нашей личной машиной, он пришел ко мне очень взволнованный:
    -  Конкордия  Терентьевна,  вы  знаете,  что  сделал Евгений
Михайлович?
    - Знаю.
    - И вы смолчите?
    - А что сделаешь, если ему разрешил Лев Давидович?
    - Тогда разрешите, я ему морду набью.
    - Валентин Романович, я уже это пробовала. Он невоспитуем! А
вас Лев Давидович может уволить. Ничего, стерпим.
    С  первых  дней, когда трагедия обрушилась на меня и Даунька
попал  в больницу, Евгений Михайлович Лившиц по старым традициям
своей  семьи  медицину считал всесильной и очень прислушивался к
словам именитых медиков. Первый пришел к выводу, что Дау потерял
ближнюю память.
    Вначале  мнение  Лившица  о  мозговой  травме  у Дау меня не
интересовало.  Я  на  его  утверждения  и заключения не обращала
внимания.  Во  мне  жила  уверенность:  Дау  выздоровеет  и  сам
поставит всех на место!
    Когда я была после смерти мужа в издательстве "Международная
книга", куда меня пригласили для подписания договоров по изданию
трудов  Ландау  за  границей,  я  спросила у главного редактора:
"Почему все тома изданных за границей книг присваивает Лившиц?".
Мне  официально  ответили:  "Международная книга" адресовала все
книги  на  имя  основного  автора  -  Льва  Давидовича Ландау. У
Лившица  от  Ландау  была  доверенность  на получение этих книг.
Экземпляров на имя Лившица не было".
    Доверенность  только  на  получение  этих  томов  - по нашим
советским  законам  это не документ, на основании которого можно
присвоить  не принадлежащую академику Академии наук СССР Лившицу
очень  ценную многотомную библиотеку книг, принадлежащих Ландау.
У  Лившица нет наследственных прав после смерти академика Ландау
на присвоение этих книг.

Глава 56
    Позывы  газопускания  стали все чаще и настойчивее, а медики
все  глубже  стали  влезать  в психологию. Избегая встречаться с
Лившицем  в  палате,  я  всегда  уходила,  когда  он с врачом по
физкультуре приходил к Дау.
    Председатель  консилиума  Гращенков все время твердил о том,
что  физики  должны его вовлечь в работу, чтобы отвлечь от боли.
Гращенков  говорил:  "Вот  он  сейчас придумал себе новую боль в
животе.  Надо,  чтобы  к  нему  приходил Лившиц, говорил с ним о
физике и отвлекал его вредных мыслей о боли".
    Председатель    консилиума,    вероятно,    забыл,   сколько
антибиотиков  получил  внутрь  больной, когда разлагалась плевра
легких,  разорванная на куски сломанными ребрами. Пожар в легких
был  потушен  американскими  антибиотиками,  больной выжил. Беда
была  в  том, что Гращенков не был клиницистом, он и не подумал,
что  надо  проверить  кал больного на грибки. Медики больницы АН
СССР  получили  историю  болезни  академика  Ландау.  В  истории
болезни  не  было ни одного анализа кала на грибки. Я увлекалась
медицинской литературой в основном по травме мозга и осложнениям
после  мозговых  травм.  Я  не верила, но была очень встревожена
заключением Гращенкова о потере ближней памяти у Дау.
    Как-то  пришла  к  Дау.  В  палате  у  его изголовья сидит с
мрачным  видом  академик  Леонтович, оба молчат. Дау отвернулся,
лежит  лицом к стене, глаза закрыты. "Дау, ты спишь?" - спросила
я,  наклонившись.  Глаза  приоткрылись,  хитро блеснули, зрачком
указал на Леонтовича и опять закрыл глаза.
    Леонтович  поднялся.  Прощаясь  со  мной, он сказал: "Дау со
мной  совсем  не  говорил".  Ушел  очень  расстроенный.  Сразу я
вспомнила  тот  год,  когда  в  Президиуме  АН СССР на Ленинском
проспекте  в кинозале шел фильм "К далеким берегам". Мы пришли с
Дау, до начала бродили в кулуарах между старинных колонн бывшего
дворца графа Воронцова.
    Навстречу  Дау шел академик Леонтович. Он явно хотел подойти
к  нему  поговорить,  а  Дау шмыгнул за массивную белую колонну.
Тонкий,  гибкий,  быстрый Дау исчез так внезапно, что я даже рот
открыла  от удивления. Леонтович, поискав его глазами, ушел. Так
вот,   до  начала  сеанса,  как  только  на  пути  Дау  возникал
Леонтович,  а  это  повторялось  не  один  раз,  Дау прятался за
колонну.
    -  Дау,  ты  всегда  говорил,  что Леонтович очень честный и
порядочный человек. Почему ты от него прячешься?
    Сверкнув  глазами Дау опять исчез. Оглянулась - на горизонте
опять возник Леонтович.
    -  Дау, ты просто неприлично себя ведешь, ведь он, наверное,
понял, что ты от него прячешься просто по-шутовски!
    - Коруша, я действительно прячусь от Леонтовича, он нагоняет
скуку.  Я  всегда помню о страшном суде. Бог призовет и спросит:
"Почему скучал? Почему разговаривал со скучным Леонтовичем?".
    -  Ничего  бы  с тобой не случилось. Вот посмотри, как Игорь
Евгеньевич Тамм очень оживленно разговаривает с Леонтовичем.
    -  А я не такая, я иная, я вся из блесток и минут,- изрек он
свою любимую фразу.
    Сейчас  в  палате  Дау подтвердил всю сущность своей прежней
натуры, но я и так давно уже уверилась, что его интеллект и мозг
целы.
    Визит  Леонтовича  меня очень огорчил. Я спросила медсестер,
почему они вышли - Леонтович сам попросил их выйти или нет.
    -  Нет,  Конкордия  Терентьевна,  здесь  были врачи, а когда
пришел этот академик, Лев Давидович повернул ся к стене и закрыл
глаза.  Врачи  сказали:  "Это  пришел  очень важный академик, не
мешайте, выйдите, пусть попробует поговорить с Ландау о физике".
    - Раечка, а долго сидел этот важный академик?
    - Довольно долго.
    Час  от  часу  не  легче.  Что  делать? Придя из больницы, я
нажала кнопку звонка квартиры Лившицев, открыла дверь Леля.
    - Леля, я пришла поговорить с Женей.
    - Он в своей комнате.
    Я постучала в его дверь, после разрешения вошла:
    - Женя, мы оба с вами заинтересованы в выздоровлении Дау.
    Больше  он  не  дал  мне  говорить.  Он  закричал  визгливо,
по-бабьи,  что ему не о чем говорить со мной. Быстро выскочил из
комнаты  и заперся в уборной. Я подошла к закрытой двери уборной
и стала продолжать говорить:
    - Мы должны вместе бороться за выздоровление Дау.
    Но  он  стал  заглушать  мой  голос, спуская воду в унитазе,
громко стуча ногами. Я ушла.
    Когда  весть  о том, что жена Ландау рассорилась с Лившицем,
дошла  до  П.Л.Капицы,  он, пожав плечами, сказал: "Вот две бабы
нашли  время  для  ссор!". Очевидцы рассказали Дау. Тот пришел в
восторг от слов знаменитого директора. Рассказал мне это сам Дау
на второй день.
    Поймав  у  меня  в  глазах напряжение, он сразу среагировал:
"Коруша,  ты на Кентавра не обижайся. Он тебя не обидел, ты баба
и  есть,  но  как он уязвил Женьку, назвав его бабой! Ты знаешь,
Коруша,  когда  Женька  и  Леля  жили в нашей квартире, я всегда
говорил, что мужское начало в их семье принадлежало Леле".
    Я еще раз убедилась, что никакой потери ближней памяти у Дау
нет.  Он не помнил только поездку с Судаком на их "Волге" и саму
автокатастрофу.  Но  ведь  в  нейрохирургии,  когда  он пришел в
сознание,  он  меня  не  узнавал  первое время, хотя хорошо знал
Федорова  и его имя Сергей Николаевич не забывал, всех медсестер
звал  по  именам.  Потом,  когда  стал  звать  меня, много позже
вспомнил,  что  у него есть сын. Следовательно, потеря памяти на
прошедшие события тоже восстанавливается.
    Приход  Геры  в  больницу  к  Дау  полностью  подтвердил мое
предположение.  Геру  узнал, а когда она ушла, он медсестрам при
мне  сказал:  "Я  был  в  нее влюблен, но она сама меня бросила,
вышла  замуж!".  На  вопросы  медиков - какой месяц, какой год и
какой  день, отвечал неизменно одно и то же: "Не помню, спросите
у Коры".
    Я,  конечно,  прислушивалась  к  советам тех врачей, которых
бесконечно уважала. Олег Васильевич Кербиков - психиатр, главный
врач     психиатрической     лечебницы,    академик    медицины,
вице-президент  Академии  медицинских  наук.  Меня  в свое время
направлял  к  нему Егоров на психиатрическое обследование. После
этого  обследования у нас сложились обоюдно дружеские отношения.
Как  он  меня  обрадовал,  когда  по  телефону сообщил о решении
Центрального  комитета  снять  врачей  Егорова  и  Корнянского с
занимаемых высоких должностей.
    По  больнице  АН  СССР  быстро  распространилась  весть, что
больной  академик  Ландау  знает  все.  Он  может  сделать любой
перевод  с иностранного на русский язык, решить любую нерешенную
задачу,  объяснить  значение  любого  слова,  ответить  на любой
трудный  вопрос.  Он  даже  знает латынь! Вся молодежь больницы,
учащиеся   заочных  заведений  потянулись  к  Ландау.  Он  очень
доброжелательно помогал всем.
    Ведущий врач Ландау невропатолог Зарочинцева как-то не имела
времени  подготовиться к очередному философскому семинару. Перед
занятием решила проконсультироваться у своего больного Ландау.
    -  Лев  Давидович,  я  сейчас  должна  идти  на  занятие  по
философии.
    - Вы ведь врач, зачем вам понадобилась философия?
    - Я член партии и изучаю марксистско-ленинскую философию.
    -  Валентина  Ивановна,  вы  что-то  путаете  и клевещете на
Маркса   и   Ленина.   Во-первых,   философия   -  не  наука,  а
мировоззрение.  Маркс  был  экономистом,  такая  наука  есть.  И
Энгельс  был  экономистом.  Их  выводы  о диктатуре пролетариата
вытекали  из научных долголетних исследований. А диалектика была
их  мировоззрением.  Ленин  был профессиональным революционером.
Именно в этом проявился его гений в революции! Его философия, то
есть мировоззрение, была аналогичной Марксу.
    -  Лев  Давидович,  я  не  понимаю, о чем вы говорите. Мы на
нашем философском семинаре занимаемся по программе, утвержденной
Академией