сконечные
мучения  до  конца  дней?  Я  не  вернусь  в  физику  -  вот где
начинается трагедия. Ты мне самый близкий человек, самый дорогой
мне  человек, и ты меня обманываешь? Скажи мне правду, умоляю, я
- обречен?
    Я стала рыдать и его успокаивать.
    -   Нет,   Дауля,   нет.   Поговорим  серьезно.  Ты  помнишь
Корнянского?  Это  из  нейрохирургии. - Этого "палача", конечно,
помню.
    - Так вот, Женька с ним очень сдружился.
    -  Да, я помню. Мне Женька говорил, что это самый гениальный
медик.  -  Так  вот.  Этот  Корнянский,  как  и  Гращенков, были
уверены,  что  у тебя потеряна ближняя память. Ты в те времена в
больницах,  да и дома, всем говорил: ничего не помню, спросите у
Коры.
    - Но ведь у меня спрашивали разные глупости.
    - Дау, ты помнишь, как выгнал Лурье из палаты?
    - Но он же дурак и психолог.
    -  Так  вот.  Общее заключение этих медиков говорит о том, у
тебя  погибла ближняя память. Даунька, а Александр Александрович
Вишневский считает, что у тебя органические боли в животе.
    -  Но  Александр Александрович уверил и Чука, что у него все
благополучно.  Назначил  ему облучение вместо операции, и бедный
Чук верит. Он и не подозревает, что он обречен.
    - Даунька, если бы ты был обречен, я бы уже кончилась. Ты бы
узнал  это  по мне. Посмотри, как я радуюсь, когда боли начинают
стихать,  я  верю,  я знаю, в один прекрасный день они полностью
исчезнут.  Когда прорастут те корешки нервов, что зажаты большой
площадью  сломанного таза. Каждый раз перед блокадой Вишневского
я  надеюсь, что его шприц наткнется на зажатый нерв и боли сразу
исчезнут.
    -  Коруша,  я тебе хочу верить. Я очень хочу тебе верить. Но
меня  настораживает  поведение  Женьки. Ведь он уворованные вещи
так и не принес, не вернул. Он уже не верит в мое выздоровление.
    -  Даунька,  ты  забыл.  Он  теперь ведь имеет звание. Он из
наглости,  из  присущего ему нахальства так по-хамски держится с
тобой.  А ты вспомни, как он из-за гвоздя устроил погром в твоем
кабинете?  Он  с  тобой  все время мало считался. А его шуточки,
унижающие  тебя,  довели меня до того, что я в твоем присутствии
еще  до войны, помнишь, набила ему морду. Он всегда был хамом! А
сейчас, став членкором вопреки твоему желанию, он совсем охамел.
Еще  помнишь,  у  нас  сетки от мух украл, когда ты из-за клопов
выбросил  его  из  нашей квартиры. Дау, он всегда был на руку не
чист. Вот вспомни, он твои сетки тебе не вернул и все!
    -  Корочка,  я начинаю тебе верить. Так, следовательно, я не
так, как Чук, я не обречен?
    - Даунька, нет, нет и нет! Я бы тогда сошла с ума.
    -   Ну  хорошо,  Корочка.  Я  пока  не  буду  кончать  жизнь
самоубийством.   Скажи,   Кирилл  Семенович  скоро  вернется  из
отпуска?
    - Да, Даунька. На днях он должен вернуться.
    Вскоре пришел Кирилл Семенович. Рукопись К. С. Симоняна:
    "1967 год.
    Кора  первое  время  присутствовала  при  моих  визитах, а в
дальнейшем  часто оставляла нас одних. В один из таких дней, это
было   уже   на  третьем  году  наблюдения,  он,  попросив  меня
проверить,  нет  ли поблизости Коры, поставил передо мной вопрос
ребром:
    -  Я должен вернуться к работе, но мне мешают боли в животе.
Я хочу знать, если это неустранимо, мне нечего делать, кроме как
покончить  с  собой.  Такая жизнь, которую я веду, мне не нужна.
Она меня не устраивает. Скажите, есть ли какой-либо выход?
    - Да. Я полагаю, что вас надо оперировать, Дау.
    - Зачем же стало дело? Оперируйте меня завтра!
    -  Не будем спешить. У нас есть время. Надо согласовать этот
вопрос с другими врачами, с Капицей, с академией.
    -  Зачем  же?  Этот  вопрос мы можем решить вдвоем. Для меня
было   ясно,   что   никто   не   поставит  свою  подпись  перед
необходимостью    такой    операции,    поскольку   у   больного
превалировала     симптоматика    атонии    кишечника.    Прямых
доказательств  в  пользу спаечной болезни не было. Но она была и
преимущественно носила толстокишечный характер.
    План  операции состоял в том, чтобы освободить толстую кишку
от сращений и, поскольку она действительно атонична, пликировать
ее  на  всем протяжении. Такие операции давали во многих случаях
эффект,   и  больные,  до  того  находившиеся  на  инвалидности,
возвращались  даже  к  физической  трудовой  деятельности. У нас
состоялся  тягостный  разговор  с Корой. Когда я сообщил ей, что
необходима  операция  и что вопреки мнению консилиума, поскольку
Дау  согласен на операцию, можем решить положительно этот вопрос
сами, она долго металась из угла в угол, а потом спросила:
    - А возможен смертельный исход?
    -   Никто   не   может  предугадать  исход  наверное,  Кора.
Композитор  Скрябин  не  думал,  что  умрет  от сепсиса, который
возникнет потому, что он расковыряет прыщ на лице.
    -  Тогда  нет!  - вскричала она, ломая руки. Зрачки ее вдруг
сузились,  и  она  стала отходить от меня, как будто я и есть та
самая смерть, которая грозила Дау.
    -  Хорошо,-  сказал я,- будем делать попытки, которые, может
быть, к чему-либо приведут. Но я уже не верил в это.
    В  один из ближайших после этой сцены дней я сказал Дау, что
Кора  опасается за исход операции и что поэтому надо повременить
с  тем,  чтобы она привыкла к этой мысли. Дау сделал жест обеими
руками,  означающий  согласие,  но  спустя  минуту прервал меня,
перешедшего уже на другую тему, и спросил:
    - Только ли в Коре дело?
    Его  умные и добрые глаза светились такой доверчивостью, что
я не смог солгать.
    - Нет, Дау, не только в Коре, но и во мне.
    Дау согласился с тем, что мое положение сложное, так же, как
и  Коры,  но  он  не видит в этом непреодолимого препятствия. Он
видел  выход  в  нашей  общей  встрече  с Капицей, и, если бы мы
решили   все   это  втроем,  дальнейшее  соблюдение  необходимых
формальностей Капица взял бы на себя.
    На том и порешили, но не успели провести в жизнь задуманное,
и  тут  главная вина падает на мою медлительность. Теперь, когда
мне нужно было пойти к Капице, я откладывал этот визит со дня на
день.  Где-то  в  глубине сознания у меня таилось убеждение, что
консилиум займет жестко отрицательную позицию, да и, кроме него,
будут и другие препятствия". После визита Кирилла Семеновича Дау
не повеселел.
    - Кирилл Семенович сказал, что надо оперировать мой живот.
    Когда Дау ушел на прогулку с Танечкой, под видом генеральной
уборки   я   их  попросила  погулять  подольше.  Сама  принялась
тщательно  обследовать  его  постель.  Лезвий в доме не было, он
давно  пользуется  электрической  бритвой.  Убрала все галстуки,
все,  что  только могло вселить подозрение, снотворных у него не
было.  И  все-таки  страхи  терзали меня. Убедительно было одно:
"Если  я  не  обречен,  Женька  не  посмел  бы  мне так хамить".
"Померанчук ведь не подозревает, что он обречен".
    Все  это  так,  но  ведь  Дау  не  обречен. Он выздоровеет и
вернется  в  науку!  Своими опасениями поделилась с Танечкой, на
нее  положиться  можно.  Моя  жизнь  очень  осложнилась.  В меня
вселился страх. Это было ужасно!
    После  возвращения  из  Чехословакии  Дау стал реже вставать
ночью.  Я  уже  начала  ложиться  в  постель в соседней комнате.
Теперь  я  одетая,  только  брала  подушку,  ложилась  на пол, в
коридоре  у  двери  Дау, приоткрыв дверь в его комнату, всю ночь
прислушивалась,  ловя  все  шорохи  ночи, пугаясь каждого вздоха
Дау.
    Как-то  пришел  с  визитом  академик  Гинзбург.  Он поднялся
наверх  к  Дау.  Там  была  Танечка.  Вдруг  слышу гневный голос
Дауньки: он кричал Гинзбургу:
    - Убирайтесь вон. Я видеть вас не желаю. Вон! Вон! Поднялась
быстро наверх. Бледный, растерянный Гинзбург, пятясь, выходил из
кабинета. У Тани тоже весьма растерянный вид. Гинзбург ушел.
    - Зайка, милый, ты его за что выгнал?
    -  Как за что? Это первый друг и приятель Женьки. Выгнал его
за дружбу с вором Женькой.
    Логично? Безусловно.
    Жизнь! Когда ты перестанешь мне подставлять подножку? Теперь
и  этот Гинзбург, его таланту Дау помог созреть в ученого, будет
распространять   весть,   что  Ландау  сошел  с  ума.  Это  было
невыносимо   больно!   Я   очень   расстроилась,  в  изнеможении
опустилась  возле  Дау.  Взяла  его  искалеченную  руку  из  рук
Танечки.
    -  Танечка,  там  обед в кухне готов. Идите пообе дайте, а я
помассирую   ему   руку.   Мой   милый  Зайчик,  ты  всегда  был
белоснежный,  без  единого  пятнышка.  Раньше  ведь ты сам очень
симпатизировал  Гинзбургу.  Гинзбург  в  отличие  от Женьки ведь
талантлив?
    -  Да,  Коруша.  Гинзбург  талантливый.  Но некая муть в нем
есть.
    -  Даунька,  скажи  мне,  как ты мог этого ворюгу Женьку так
приблизить  к себе? Его фантастическая скупость, его невероятная
жадность  к  деньгам  должны  у каждого человека вызывать только
презрение.
    -  Коруша, еще в Харькове, будучи студентом, он зацепился за
меня.  Отцепиться  было  невозможно.  А потом он единственный из
моих  учеников провел в жизнь мою замечательную теорию "как надо
правильно  жить".  Конечно,  я  не  предполагал, что имею дело с
вором.
    -  Зайка,  что  твой  Женька  - пакость, это я знала всегда.
Сейчас  просто  не время заострять на этом внимание. Сейчас надо
выздоравливать.
    Опять  этот  весь  инцидент  с  вором-Женькой  и  Гинзбургом
припишут  моей  мелочности. Конечно, это я настраиваю Дау, чтобы
он  требовал  свои подарки у Женьки, но не могу же я объявить по
радио,   что  иностранцу  Шенбергу  член-корреспондент  АН  СССР
Е.М.Лившиц  продемонстрировал  украденные  им  у больного Ландау
именные  подарки.  А этот иностранец, будучи с визитом у Ландау,
не  ведая  того,  что Лившиц демонстрировал ему краденые вещи, с
восторгом описал виденные им вещи у вора-Лившица.
    Лившиц  в  пылу  обуявшей его жадности, даже не заметил, что
раз  Дау  помнит  все,  что  ему  сказал Шейнберг, то этим самым
опровергается  его  вера  в то, что у Дау погибли клетки ближней
памяти.  Большая  беда  была  в том, что у Дау зародилась мысль:
"Женька  обнаглел,  непомерно  хамит,  следовательно,  я,  как и
Померанчук, обречен. Иначе быть не может!".
    Бодрствуя  ночью, не спуская с Дауньки глаз днем, я забывала
поесть.  И  ночью, прикорнув на полу, не могла даже задремать от
голода.  А спуститься вниз поужинать боялась. Я буду ужинать - а
Дау  что-нибудь выкинет. К утру, к приходу Тани аппетит исчезал.
Спать два часа в сутки я уже привыкла. Если бы эта мразь вернула
подарки,   возможно,   Дау   решил  бы,  что  Женька  испугался,
следовательно, он не обречен. Тогда у него исчезла бы страшившая
меня  мания о самоубийстве. Встретив случайно во дворе института
Илью Михайловича Лившица, я обратилась к нему с просьбой:
    -  Леля,  вы  не  можете  посоветовать своему старшему брату
вернуть  все то, что он в наше отсутствие, без нашего разрешения
вынес из кабинета Дау? Это Дау сейчас очень волнует!
    -  Как?  Что  вы такое говорите, Кора? Такого не может быть,
чтобы Женя взял что-то без разрешения! Это невозможно!
    - А вы, Леля, пойдите к Дау и спросите у него. К вам Дау был
очень расположен всегда, а вы ни разу не посетили его больным.
    - Мне Женя не советовал заходить к Дау,- последовал холодный
лаконичный ответ.
    Вот так вели себя друзья-физики, когда Ландау был болен.
    Единственным   моим   утешением   были   посещения  Ярослава
Голованова.  Часто  вместе  с  ним  приходил Валерий Генде-Роте.
Валерий  приносил новые снимки Дау, жизнь меняла окраску в более
радостные  тона.  Дау  подтягивался, веселел. Голованов приносил
портативный  магнитофон,  некоторые  рассказы  Дау  записывал на
пленку.  От  этих  визитов  мы  получали  разрядку. Они были так
далеки  от  мелких  пошлых  интриг,  которыми  была обогащена от
природы натура Е.М.Лившица.
    Наступил декабрь 1966 года. Не стало Померанчука.
    Дау без конца восклицал:
    -  Такой  талант! Такой молодой погиб! Так много еще Чук мог
сделать в науке!
    Вспоминала  его  последний  визит:  тогда  он  мне показался
прозрачным,  а  сейчас,  казалось, он растаял, его больше нет, и
никогда  я больше не услышу: "Учитель". Дау мрачно маршировал по
верху нашей квартиры. Щалее идет статья Ярослава Голованова "Дау
без физики", которая здесь опущена.)
    В начале весны зашел Алеша Абрикосов. Он рассказал:
    - Дау, мне пришлось отказаться от командировки в Париж.
    - Почему? - удивился Дау.
    -  Понимаете, Дау, мне отказали оформить вместе со мной жену
Таню.
    Дау весело рассмеялся:
    -  Коруша, иди сюда. Посмотри на этого типа. Он отказался от
поездки  в  Париж  только  потому,  что  его  жена  не может его
сопровождать.  Алеша,  а  может, в Париж вам и надо съездить без
Тани? Поверьте, те, кто не захотел на вашу командировку оформить
еще и вашу жену, желают вам добра. Вы все-таки вылезли бы из-под
каблука вашей жены, съездите в Париж. Вдруг войдете во вкус жить
на  свободе. Ну, а если не понравится, по приезде опять залезете
добровольно под каблук собственный жены. Алеша, Генрих IV в свое
время  сказал:  "Париж стоит мессы". Поверьте мне, Алеша, своему
учителю: Париж стоит того, чтобы в него съез дить без жены!
    Эти  слова  были  пророческими: Алеша из Парижа привез новую
жену.
    Ранней весной я получила путевку в Крым, в санаторий "Нижняя
Ореанда".  После  Сергеева,  который за какие-то провинности был
снят  с поста главврача больницы, эти обязанности стал выполнять
очень  достойный  человек  и хороший врач Ростислав Владимирович
Григорьев.  Когда  я  стала  собираться  с  Дау  в  Крым, он мне
предложил  организовать  доставку  Дау в самолет. Учтя трудности
Чехословакии,  хотела  взять  с  собой  в Крым Танечку, но у нее
появился жених. Ростислав Владимирович мне очень помог: молодые,
энергичные врачи на медицинской машине доставили не только нас в
аэропорт,  а подрулили к самому самолету. Мы с Дау летели в Крым
в начале апреля 1967 года. Из Президиума Академии наук была дана
телеграмма  в  санаторий,  нас в симферопольском аэропорту ждала
машина, удобная, длинная, марки ЗИМ.
    После  знаменитого  крымского  горного  перевала  Дау у меня
потребовал  туалет.  Примерно  год  после  активного  лечения  в
Чехословакии   Дау  чувствовал  себя  отлично.  Но  потом  опять
участились   ложные   позывы  в  туалет.  Это  был  уже  процесс
травматических спаек в кишечнике, который развивался давно.
    - Даунька, милый. Ты должен знать: позывы у тебя ложные.
    - Коруша, а вдруг нет.
    -  Зайка,  тогда  мне  придется  ликвидировать  "последствия
аварии".
    -  Коруша, ты еще смеешь шутить? Попроси водителя остановить
машину.
    - Даунька, посмотри, кругом горы, скалы и ущелья!
    - Да, Коруша, ты права.
    Водитель  знал  -  везет больного. Сверхбыстро домчал нас до
санатория.  Дау нервничал, метался, тосковал по туалету и совсем
раскис.   Сумерки  уже  спустились,  оставив  Дау  в  машине,  я
ворвалась в вестибюль санатория. Нарядная, благополучная публика
танцевала.  Где  найти  дежурного  врача?  Мой  вид и энергичное
требование   врача  вместо  приветствия  остановили  танцы.  Мне
указали  на  диван, там сидел молодой врач в белом халате, рядом
девушка.
    - Доктор, здесь есть близко туалет?
    - Да,- сказал он, явно растерявшись.
    -  Пожалуйста,  помогите мне из машины у подъезда до туалета
проводить больного мужа.
    Водворив Дау в туалет, я представилась врачу. Он просветлел,
поняв, что имеет дело с больным, но не с сумасшедшим.
    - Мы вас ждали с утра. Ключи от ваших люксов у меня.
    В люксе туалет и ванна оказались очень удобными. После ванны
уложила Дау в роскошную постель, он быстро уснул.
    Я  осмотрела  люкс:  все  как  в  сказке. Огромная столовая,
дивная  площадь для тренировочной ежедневной ходьбы. Обследовала
пол:  паркет гладкий, не имеет ни одного рубца. Дау не зацепится
искалеченной  ногой,  это было главным. Окна открыты, непонятным
ароматом  напоен  воздух.  Выглянула  в окно: парк, где-то вдали
шепот   моря.   Море   так  не  пахнет.  Аромат  незнакомый,  но
удивительно сильный, свежий. Уж не попала ли я в райский сад?
    Утром,  на рассвете выглянула в окно - и замерла в восторге:
на   фоне   морской   синевы   цвели   деревья  иуды,  а  аромат
распространяли  аметистовые каскады глицинии. Так вот как пахнет
и  цветет  глициния! Я впервые в это время года в Крыму, впервые
увидела  цветы  глицинии.  Это не просто цветы, это благоухающие
водопады.  Я  открыла  стеклянную дверь столовой. С высоты небес
все  крыльцо  в  столовую  охватила глициния - вот это аромат! В
спальне  тоже  стеклянная дверь. Открываю - большая терраса, вид
на  море. С утра пришел врач, привел массажистку. - В нашу общую
столовую  много  ступенек  вниз. Вам еду будут приносить сюда, в
ваш люкс.
    Пока   массажистка   занималась  с  Дау,  я  решила  сбегать
посмотреть  море, но не тут-то было. Добежала до лифта, лифт уже
ушел  к морю. "Нижняя Ореанда" не соответствует своему названию:
море внизу, а "Ореанда" - наверху. Бегом назад, к Дау. По дороге
обратила  внимание:  площадь парка неровная. Ступеньки, подъемы,
спуски - гулять ему будет трудно.
    После   завтрака  пришел  врач  по  гимнастике.  На  занятия
гимнастикой  надо  приходить  в лечебный корпус, в физкультурный
кабинет.  Назначил  время.  Погуляла  с Дау по открытой веранде,
усадила,  снабдив его литературой, сама бегом решила посмотреть,
где лечебный корпус и как туда пройти.
    Еще  назначили  на  завтра  для  Дау морские ванны. Дорога в
лечебный  корпус оказалась ровной, но ступеньки каменные, высота
каждой  ступеньки чуть ли не в два раза выше нормальных ступенек
в нашей квартире. Эти ступеньки острые и очень зловещие. Все это
вызвало   тревогу:   сумеет   ли   Даунька  так  высоко  шагнуть
искалеченной ногой?
    С  завистью смотрела: все отдыхающие идут, не замечая высоты
ступенек, в лечебный корпус. В последнее время Дау стал посещать
ученые советы в институте. В здании института с фасада ступеньки
нормальной  высоты,  а  справа,  с  боковой  стороны - ступеньки
завышены.  Как-то,  идя на ученый совет, Дау направился войти по
ступенькам  справа,  сопровождающая его Танечка еле-еле удержала
его от падения.
    Подошли с Дау вместе к ступенькам лечебного корпуса.
    -  Даунька,-  спокойно сказала я.- Посмотри, ступеньки здесь
немного  выше  нормы.  Я тебя очень крепко держу. Постарайся как
можно выше поднять ногу.
    Осилили.  Когда поднимал левую ногу, всем телом навалился на
меня.  Очень тяжело, но выдержать можно. Очень обрадовалась, что
не  попросила  помощи.  Спускаться  легче,  но тоже небезопасно:
максимум напряжения, максимум внимания. Куда легче до десяти раз
за   ночь   шнуровать   высокие  протезные  ботинки.  Ночью  нет
смертельной  опасности.  Но эти тренировки тоже пошли на пользу,
через две недели Дау уже легко брал этот каменный барьер.
    Когда   я  Дау  подводила  к  этой  зловещей  лестнице,  вся
окружающая  публика  замирала.  Получался кадр киноленты "стоп".
Когда  мы  с  Дау  преодолевали  лестницу,  все легко вздыхали и
улыбались,  но  ни  один  человек не подошел помочь мне. Почему?
Вероятно, потому, что публика в этом санатории была именитая!
    Узнала,  что  в лечебнице можно принимать сакинские лечебные
грязи.  Попросила  врача  назначить  Дауньке  грязи  на  живот и
больную  ногу.  Врач  ответил:  "В  санаторной карточке больного
Ландау  московские  врачи не назначили ему грязи". Тогда пошла к
главврачу  санатория.  Им  оказалась  очень симпатичная и добрая
женщина.  Она  со  мной  согласилась,  что  грязи могут принести
больному пользу.
    Грязевые  ванны  были  под строгим наблюдением врачей. Пульс
был  безупречен,  больной  стал себя чувствовать лучше. Грязевые
ванны  продолжались.  Когда  в  Москве  Александр  Александрович
Вишневский  и  Кирилл Семенович Симонян спрашивали Дау: "Опишите
ваши  боли  в  животе",  он  говорил: