ам поразительно к лицу этот платок.
    - Нет, не выдержали вы испытания. Пусть Даунька займется еще
вашим воспитанием.
    Я  поспешила  уйти,  было  весело  на душе, получить столько
комплиментов!  От  самого  художника. Домой вернулась радостная,
веселая.  Дау,  услышав, что я пришла, слетел со второго этажа в
один миг мне навстречу.
    -  Коруша,  я  всегда тебе говорил, носи только красное, это
самый  прекрасный  цвет  в  природе,  не  зря  его революционеры
сделали  своим  знаменем.  Тебе  очень  идет  красное.  Как тебе
понравился художник?
    -  Твой  портрет  очень  понравился,  ну  а художника ты еще
недовоспитал!
    -  Я  вижу,  он не в твоем вкусе, а жаль! Он в тебя влюблен,
написал   бы   замечательный  портрет!  Коруша,  все-таки  тебя,
наверное,   мама   в  детстве  уронила,  ушибла  голову.  Ты  не
пользуешься  своей  красотой.  Художник,  влюбленный  в  натуру,
создает   шедевры!   Такой   талантливый   художник,   имела  бы
замечательный  портрет.  Дура  и  есть  дура, от Никогосяна тоже
отказалась. Никогосян - очень талантливый скульптор, как хотел в
мраморе  сделать  твой  скульптурный портрет, не всякой красивой
женщине  выпадает  счастье иметь портреты настоящих, талантливых
художников.  Ну пусть художник оказался не в твоем вкусе, скажи,
чем плох Никогосян? Он имеет очень большой успех у женщин.
    -  Бедный  Зайка, я не оправдала твоих надежд. Куртизанка из
меня  не  получилась, я мыслю и воспринимаю жизнь немного иначе,
чем  ты.  Помнишь  роман  "Мужчины  предпочитают  блондинок,  но
женятся  на  брюнетках"?  Героиня  романа  хорошо  усвоила нравы
буржуазного  общества,  ее  девиз  жизни:  "Любовь  проходит,  а
бриллианты  остаются".  Я  не  могу сказать: красота и молодость
пройдут,  а портрет и скульптура останутся. Зачем они мне нужны,
если  как  необходимую  нагрузку я должна терпеть общество этого
самого  Никогосяна,  хотя он очень смешной. Дау, когда последний
раз  на  Николиной горе у Капицы за ужином он сидел рядом, очень
уговаривал  меня  пойти  с  ним  в  театр.  Со  своим  армянским
выговором  он  так  сказал: "Ты почему не хочешь пойти со мной в
театр? Знаешь, какой я надену красивый костюм, у меня есть такая
красивая  рубашка с галстуком, мне очень идет. Я как захочу, так
красиво  оденусь".  Не могла же я сказать этому скульптору: меня
пленил навек один мужчина. Разве после этого можно размениваться
на мелкие чувства?

Глава 53

    Прошли  годы,  Дау  своими  поступками,  своей жизнью, своим
трудом,  своими  идеями предстал мне, как нечто сверкающее своей
незримой  чистотой  и  яркостью.  В  часы  нежности,  наедине  я
сказала:
    - Дау, а ведь ты есть бриллиант чистейшей воды.
    - Ну что ты, Бриллиантова зовут Колей.
    -   Не   по  фамилии,  по  чистоте,  по  яркости,  по  своей
человеческой  сущности  ты  есть  не просто кристальной чистоты,
таких  много.  Дау  ты  есть кристалл сверкающий, чистый, яркий,
многогранный. Ты есть настоящий бриллиант.
    - Коруша, была еще такая Дора Бриллиант.
    -  Дау, то была эссерка, а ты есть редкостная драгоценность.
Даунька,   вот   сколько  бы  стоил  бриллиант  чистейшей  воды,
неповторимой яркости и имел бы твой вес в каратах?
    - Коруша, такого в природе нет.
    - Я знаю, ты один такой на всей нашей планете!
    - Коруша, самое удивительное, мне эту чушь приятно слушать.
    Как  больно  возвращаться  к  трагическим  событиям.  С того
момента,  когда  врач  Федоров  сказал:  "Будет жить!", трагедия
отодвинулась  на  целых  шесть с лишним лет. Эти длительные годы
выздоровления  для  меня  протекли как один длинный, нескончаемо
длинный  день.  Я,  как  и  Дау,  потеряла счет времени, тоже не
помнила  ни  дня,  ни  месяца, ни года. К счастью, невропатологи
меня  не  спрашивали  об  этом.  Надежда  переполняла меня, я не
сомневалась,  он  скоро  будет  здоров! Соматически, как говорят
медики,  он  уже  здоров, а боли, я была уверена: боли могут его
оставить  в  любой  момент.  Надежда  на  это  счастье  уже была
огромным счастьем!
    Когда  мою  жизнь пересекла встреча с Ландау, он сказал мне:
"Дау  это  моя кличка, имя мое Лев, но посмотрите на меня, какой
из  меня лев!". Я посмотрела: сиянье его огромных пламенных глаз
было  ослепительным.  Непонятный  восторг  охватил  меня!  После
каждой  встречи  восторг  возрастал, а потом перешел в обожание,
преклонение,  любовь!  Любовь и обожание оказались взаимными! До
конца дней Дауньки и до конца моих дней!
    После   лечения  кандидомикоза  (грибков)  настроение  стало
лучше.
    -  Ты знаешь я все время прислушиваюсь, мои боли ослабевают,
вот  сейчас  я  уверен,  завтра  проснусь  здоровым! Боли в ноге
совсем  ослабели  и  "животная"  боль  тоже  стала легче. Я хочу
почитать тебе стихи:
По одному из нас будут
Панихиду служить
И не позже, как в завтрашний день!
    -  Зайка,  прекрати!  Даже  когда  ты  был  здоров эти стихи
запрещались, забудь эти строки, я не хочу их слышать.
    -  Смешная,  боишься  даже  детских стишков. Как ты кричала,
умоляла "Зайка прекрати", когда я говорил:
Пиф-паф ой-ой-ой,
Умирает Зайчик мой!
Принесли его домой.
Оказался он живой!
    Ну  не  сердись,  ведь когда принесли меня домой, я оказался
живой.
    -   Ты   действительно  уже  по-настоящему  выздоравливаешь,
начинаешь свои дразнения!
    Выходной  день.  Сумерки  сгущаются,  Дау читает мне Байрона
по-английски,  мне  не  понятны  слова,  но приятен его голос, я
посматриваю  на  стрелки  часов,  уже  час,  как боли продолжают
успокаиваться. Звонок в дверь, входит молодой застенчивый мне не
знакомый человек: "Льва Давидовича можно видеть?".
    - Да, пожалуйста.
    Дау он сказал:
    -  Простите  мне  мой визит. Вы меня не знаете, я минералог.
Только  кандидат наук. Но мне посчастливилось открыть новый, еще
не  известный  минерал.  В наш век это большое счастье и большая
редкость.  Я  пришел к вам просить вашего разрешения назвать мой
минерал вашим именем "Ландуит".
    -  Благодарю,  это  большая  честь,  но  я  ведь  физик  и в
минералогии  не  разбираюсь.  У  вас  должны быть свои уважаемые
учителя.
    -  Лев  Давидович,  мое  уважение  к вам безгранично, еще со
студенческих  лет  все  московское  студенчество,  независимо от
специальности,   преклонялось   перед  вами!  Вас  очень  прошу,
разрешите мне мой минерал назвать "Ландуит"!
    -  Очень  благодарю,  считаю  это  большой  честью для себя.
Конечно, я согласен, только неудобно себя чувствую, отнимая хлеб
у минералогов.
    Это был Александр Михайлович Портнов.
    Вдруг  пришла  телеграмма  из  Киева.  Зденек Кунц сообщал о
своем  приезде  к  Ландау  в  Москву.  В  Киев  его  вызвали для
очередной  консультации.  Я  позвонила  друзьям Дау: передо мной
встал  вопрос,  как  принять  Кунца  без председателя консилиума
Гращенкова.  У  меня  собрались  Данин,  Голованов,  Халатников,
Шальников и другие. Поезд прибывает завтра в десять утра.
    На   моей  половине  внизу  было  весьма  бурное  заседание.
Единогласное  мнение было одно: Кунц должен один, без Гращенкова
осмотреть  Ландау  и  высказать свое мнение о методах лечения, о
возможности  устранения  боли и о причинах, вызывающих боли. При
Гращенкове  он  будет только придерживаться врачебной этики, это
было бы бессмыслицей!
    Обсуждался  вопрос,  как  завтра  во  время  визита Кунца не
допустить  к  Ландау  Гращенкова.  После  бурных  обсуждений все
решили,  что я должна сейчас же, вечером, позвонить Гращенкову и
в  вежливой форме, поблагодарив за все сделанное, сказать "пошел
вон".  Другого  выхода  не было. Меня долго и упорно уговаривали
все.  В  конце  концов  я  сняла  трубку,  стала набирать номер,
услышала  голос  Гращенкова  и,  ни  звука  не  сказав, положила
трубку.
    -  Товарищи, я не могу вот так, спокойно обидеть человека, я
могла  с ним не соглашаться и припираться в больнице, но обидеть
немолодого  человека  на ночь, нет, нет, не могу. Я сама слишком
много по телефону слышала обид.
    На меня все накинулись. Выручила Майка:
    -  Слушай,  Кора,  а  если  не ты, а кто-то другой скажет от
твоего имени, за тебя?
    -   Пожалуйста,   говорите  от  моего  имени,  я  знаю,  его
отстранить надо, но я не могу.
    Маечке  пришла  умная  мысль,  она  объяснила: "У моей мамы,
старшей  сестры  Коры,  такой  же голос, бабушка по голосу их не
отличала.  Я  сейчас позвоню маме домой, дам телефон Гращенкова,
она  сначала  его  поблагодарит  за все сделанное, а потом очень
вежливо откажет от дома, она в курсе дела".
    Все  согласились,  никто из присутствующих другого выхода не
видел.  Халатников  взял  на  себя  миссию  встретить  Кунца  на
Киевском  вокзале  и сразу привезти его к нам. Кунца будет ждать
накрытый  стол,  пока  он  будет завтракать, я звоню в больницу,
чтобы   привезли   историю  болезни,  т.  к.  из  Киева  приехал
консультант. Никто в Москве не знает о завтрашнем приезде Кунца.
Когда  привезут  историю  болезни  из больницы, они здесь увидят
Кунца,   но  пока  по  телефону  разыщут  Гращенкова,  Кунц  без
стеснений  выскажет свое мнение, которым мы все дорожили. Звонок
моей  сестры,  я знала, не остановит Гращенкова, если он узнает,
что Кунц у Ландау.
    Моя  сестра после разговора с Гращенковым мне в тот же вечер
сообщила: "Корочка, у Гращенкова не было и тени сомнения, он сам
узнал "тебя" по голосу, я его очень вежливо за все поблагодарила
и  в  конце концов попросила не посещать Ландау, на что он очень
тоже  вежливо,  правда  повысив голос, сказал: "Не вы, Конкордия
Терентьевна,  приглашали  меня  к  Ландау...",  но здесь трубку,
видно,  выхватила его жена и наговорила мне, т. е. тебе, кучу не
очень  приятных  комплиментов.  Она  кричала: "Вы за все годы ни
разу  ничем  не поздравили Николая Ивановича". Кора, у семейства
Гращенковых нет сомнения, что они говорили с тобой".
    На  следующий  день  события  разворачивались по намеченному
плану: профессор Халатников с вокзала привез Кунца к нам. Пока я
угощала  его завтраком, Танечка позвонила в больницу и попросила
срочно   привезти  историю  болезни,  т.  к.  из  Киева  приехал
профессор,  он уже у Ландау. Историю болезни привез сам главврач
Сергеев.  Открыв  ему  дверь, я пригласила его войти в столовую:
"Знакомьтесь, это профессор Кунц из Чехословакии, он был на всех
международных  консилиумах  у  Ландау".  Сергеев передал историю
болезни Кунцу. Кунц вместе с физиками стал подниматься на второй
этаж. Сергеев меня спросил:
    - Вы уже поставили в известность Николая Ивановича?
    - Нет, он не знает, что Кунц в Москве.
    -  Разрешите,  я  от  вас  позвоню,  надо  срочно пригласить
Николая Ивановича.
    -  Товарищ Сергеев, вы главврач у себя в больнице, вы можете
приглашать  Николая  Ивановича  к себе в больницу, а мы с мужем,
когда  вчера  получили  телеграмму  от  профессора Кунца, решили
Гращенкова   не   приглашать,   мы  хотим  поговорить  только  с
профессором Кунцем!
    -  Так  вы еще вчера знали, что приезжает всемирно известный
профессор Кунц из Чехословакии, и нам никому не сообщили?
    - Я очень много получаю телеграмм от известных людей, но мне
не приходило в голову кого-то ставить об этом в известность.
    Сергеев  ушел  очень  обиженный  и  возмущенный.  Я побежала
наверх.  Кунц  тщательно  осматривал  Дау.  Кунц  хорошо  владел
русским языком, но с Дау он разговаривал, все время переключаясь
то  на  английский,  то  на  немецкий, то на французский. Долго,
очень  долго  Кунц  осматривал  и  изучал больного Ландау, я уже
сервировала  стол  для обеда, а Кунц как настоящий клиницист все
изучал  больного  и  пришел  в  конце концов в полный восторг от
больного,  был  счастлив,  он сиял, он вспоминал, каким он видел
Ландау в первые дни травмы: человек остался жив.
    -  В  моей практике первый случай: с такими травмами больной
не  умер!  Сам  встает,  сам  ходит, боли пройдут сами, сейчас у
Ландау  один  врач - время! Все будет хорошо, слишком много было
травм,   слишком  серьезны  были  травмы.  С  Львом  Давидовичем
интересно разговаривать, мне бы такого больного в клинику, такой
больной для медика - большое счастье.
    -  Дайте  слово  нам,  физикам,  что берете к себе в клинику
Ландау,  мы  найдем  пути,  мы,  физики, доставим Ландау к вам в
клинику,- сказали физики. Кунц стал очень серьезен, помолчав, он
сказал:
    -  Весь  мир  знает, что Ландау - больной Гращенкова, у нас,
врачей, есть своя этика!
    Я эту этику не понимала и разделять не могла! Она мне всегда
казалась чудовищной. По-моему, эта этика выглядит так: один врач
ошибается, ведет своего больного в могилу, другой врач это видит
и  может предотвратить, но уходит в кусты. Так я думала, а Кунцу
сказала:  "Я  вам очень благодарна за все. Вы, вероятно, даже не
представляете, как были полезны все ваши советы. Ландау жив и на
пути к выздоровлению, а вы в этом сыграли большую роль! Вы в ваш
первый приезд дали очень ценные советы!".
    На следующий день свой официальный визит Кунц нанес вместе с
Н.И.Гращенковым   и   еще   другими  врачами.  Когда  все  стали
подниматься  наверх,  Гращенков  на  первых  ступеньках лестницы
умышленно   задержался.   Все  поднимались  наверх,  я  замыкала
шествие.
    -  Конкордия Терентьевна, я вас умоляю, никакого разговора у
вас с членами моей семьи не было.
    -   Николай  Иванович,  а  вы  знаете,  я  действительно  не
разговаривала с членами вашей семьи!
    Я говорила уверенно и искренне.
    -  О,  благодарю,  вы  не можете себе представить, как я вам
благодарен! Спасибо, спасибо!

Глава 54

    Время  мчалось, календарь менял погоду, а боли продолжались!
Моментами  ослабевали, а потом вспыхивали с прежней силой. Узким
местом  по  уходу  за больным оставались ботинки и ванна, каждую
ночь  без  выходных,  иногда  до  десяти  раз  за ночь надо было
внимательно  зашнуровать высокие ботинки, а потом расшнуровать и
правильно  поставить,  чтобы  первым  делом  брать для надевания
протезный ботинок, и так изо дня в день.
    Глубокой  ночью,  в который раз проверяя, что больная нога в
протезном  ботинке, а не наоборот, вспомнила, что Кунц, будучи у
нас  с  визитом,  рассказывал,  что  у  них  в Праге в протезном
институте  есть  замечательные мастера по производству протезной
обуви.  Сон,  недомогания у меня как рукой сняло: надо поехать в
Прагу,  там,  быть  может,  знаменитые  мастера  по изготовлению
протезной  обуви  сумеют  сделать  легкие  протезные  ботинки на
крепких  молниях. Молнии на ботинках Дау сможет сам застегивать.
Кроме того, Карловы Вары знамениты своими лечебными источниками.
Я   слыхала,   там  есть  воды  от  всех  кишечных  заболеваний.
Вишневский  говорил,  что  запущенный  кандидомикоз мог оставить
патологические изменения в стенках кишечника.
    В свой очередной визит А.А.Вишневский нашел вздутие живота у
больного  ненормальным: "Передайте ведущему врачу вашей больницы
товарищу  Зарочинцовой, пусть соберет консилиум из диетологов по
лечебному  питанию,  они  дадут  тебе  меню, где будут исключены
продукты, стимулирующие газообразование".
    Даже  такой  выдающийся медик-клиницист, как А.А.Вишневский,
не  мог  предположить, что газообразование в кишечнике возникает
потому,  что  от  травм  аппендицит  сошел  со  своего  места  и
образовал вредные петли в кишечнике.
    Но  диетологи  собрались  и  нашли  у  больного неправильный
прикус,  вследствие  чего  с  пищей  и особенно с питьем больной
затягивает  слишком  много  воздуха,  отсюда  вздутие  живота  и
сильные  газообразования в кишечнике. Прописали обилие киселей и
компотов,  все  питье через стеклянные трубочки, тогда воздух не
будет  заглатываться  и  кончатся газообразования. Когда Дау был
здоров,  его  живот  был у позвоночника, имел вогнутую линию, не
было  вздутий и газообразований, а прикус с рождения такой, и то
количество  воздуха,  которые  он  заглатывал,  не давало о себе
знать!  Но моя репутация у медиков была не блестящей. Заказала у
стеклодувов  изогнутые стеклянные трубочки, через несколько дней
вздутие  и  газообразование увеличились: обилие сахарозы в диете
диетологов  не  могло  благотворно  действовать  на больного. Не
поставив  никого  в  известность,  все  прописанное  диетологами
пришлось отменить.
    Спросила у А.А.Вишневского:
    - Что, если съездить в Карловы Вары?
    -   Это  самое  лучшее,  что  можно  придумать  после  этого
страшного кандидомикоза. Ему там так промоют и прочистят, просто
обновят стенки его кишечника, но тебе будет очень трудно с таким
больным в пути.
    - Александр Александрович, мне и дома не легко, я выдержу, и
потом  когда  Дау  со  мной, он все старается делать сам, он так
старается  мне облегчить уход за ним, трудности поездки принесут
ему пользу.
    Я  вспомнила,  как  заставила  его ходить, и, главное, я ему
закажу   хорошие  протезные  ботинки!  Эту  поездку  мне  сможет
оформить  только  Гращенков.  Когда  появился у нас Гращенков, я
пригласила его на свою половину:
    -  Николай  Иванович, как вы считаете, после этого страшного
кандидамикоза, если я Дау повезу в Карловы Вары, в Чехословакию?
Я слышала, там лечат все кишечные заболевания.
    -  Ни  в  коем  случае  я  вам  этого разрешить не могу. Лев
Давидович  еще  очень  болен,  чтобы  совершать  путешествие  за
границу.
    -  Вы нашли его уже давно слишком здоровым, когда выписывали
из   больницы!  Сейчас  бесполезно  говорить  о  ваших  ошибках,
повлекших обморожение и тромбофлебит.
    -  Конкордия  Терентьевна,  эти упреки ни к чему. Я знаю, вы
хотите  его  оставить  на  излечение  у Кунца в его клинике. Так
должен  вас огорчить: Кунц попал в автомобильную катастрофу, сам
был за рулем, ему раздавило рулевым управлением грудную клетку.
    - Он жив?
    -  Да,  он  остался  жив, но он еще будет долго болеть, ваша
затея не удастся.
    -  Какой  кошмар, мне очень жаль Кунца! Николай Иванович, вы
не знаете подробнее о состоянии Кунца?
    - Он сейчас уже вне опасности.
    -  Николай  Иванович,  я  хочу не в Прагу, а в Карловы Вары,
полечить  кишечник  знаменитыми  источниками.  Вишневский  очень
советует,  он говорит, больному будет очень полезно после такого
запущенного  кандидомикоза, который, кстати сказать, просмотрели
все врачи вашего консилиума!
    -  Нет,  поездку за границу я не могу разрешить, еще слишком
рано,  у  нас в Советском Союзе есть минеральные воды, но и туда
еще  рано! Вы переоцениваете свои возможности, я этого разрешить
не могу.
    Он  встал  и  пошел  наверх  к Дау. Известие, что Кунц сам с
раздавленной грудной клеткой стал тяжелобольным, ошеломило меня.
    Поднялась к Дау, когда Гращенков ушел.
    - Коруша, когда этот дурак Гращенков оставит меня в покое? -
Рука у Дау дрожала. - Танечка, что здесь произошло?
    -  Ничего, Лев Давидович игнорировал присутствие Гращенкова,
не  хотел  с  ним  разговаривать,  отвернулся  к стене и молчал.
(В.М.Бехтерев:  "Если  больному не стало легче после разговора с
врачом, то это не врач").
    Е.М.Лившиц   стал   приходить  довольно  редко.  В  одно  из
воскресений, когда я готовила в кухне обед, Дау делал у шведской
стенки  разминку:  придуманные  мной  стальные круглые поручни в
обхват   руки,   опоясывавшие   весь  верх  квартиры,  дали  ему
возможность  легко  передвигаться.  В  моей  страховке он уже не
нуждался,  в  протезных ботинках он только слегка прихрамывал, а
снимала я ботинки только на ночь.
    Е.М.Лившиц  пришел  с  физиками,  они пробыли у Дау довольно
долго,  я  не  вышла  их  проводить, меня остановил их разговор.
Физики  утверждали,  что они в поведении Дау ничего страшного не
заметили:  нет,  Женя, вы ошибаетесь, Дау совсем прежний, тот же
юмор,  тот  же взгляд, о науке не захотел разговаривать, логично
обосновав:  "Я  на  несколько лет отстал". Второй физик добавил:
что,  если бы у вас, Женя, болел живот, ведь Дау примерно за час
три раза выходил в туалет,