вья их целебным теплым климатом. Дау
переводил эти письма, читая их по-русски, приговаривал: "Коруша,
обязательно  съездим.  Коруша,  когда  я  выздоровлю, мы с тобой
будем  много  путешествовать". А француженки в письмах присылали
фиалки.
    Вот  под новый год Дау получил письмо с адресом на конверте:
"Советский Союз. Ландау". Письмо писали американские журналисты,
и начиналось оно так: "Лев Давидович, мы хорошо знаем Ваш адрес:
Москва,  Воробьевское  шоссе,  2,  квартира  2.  Но  мы пришли к
заключению,  что  Вы сейчас являетесь самым популярным человеком
на  нашей  планете  и  наше  новогоднее  поздравление  к  Вам не
опоздает,  несмотря  на  краткость  адреса".  Письмо  пришло без
опозданий.
    Как-то  вечером  позвонил мне А.В.Топчиев. Он напомнил: пора
оформлять поездку в Стокгольм.
    -  В  иностранном  отделе вас ждут. Мой дружеский вам совет:
обязательно  поезжайте.  В  нашей  больнице  Лев Давидович очень
ухожен,  он  вполне  обойдется  без  вашего  присутствия.  А вам
необходимо  отвлечься,  рассеяться  и отдохнуть. Ведь скоро год,
как  ваша  нервная  система  напряжена  до предела. Помните, вас
завтра ждут в иностранном отделе Академии наук.
    "Так  уже  пора  ехать  на  праздничные торжества,- с ужасом
подумала  я.-  О,  сколько  радости  и  счастья  принесли бы эти
события,  если  бы  Дау  был  здоров.  А  сейчас  мне  еще  рано
празднично  торжествовать.  Дау  еще  тяжело  болен. Нобелевская
премия  присуждена  за  работу,  сделанную  Дау еще в 1947 году.
Давая обещание послу ехать в Стокгольм на нобелевские торжества,
я  надеялась на заметное улучшение состояния здоровья Дау. Но он
еще,   засыпая,   начинал   бредить.   Он  кричал:  "Остановите,
остановите  поезд.  Я  не  умею  управлять паровозом. Я не сумею
остановить: мы все разобьемся".
    Он вскакивал, глаза были безумны, подушка горячая как огонь.
Я всегда вторую подушку держала у холодного оконного стекла.
    На  следующий  день  я  застала  в палате Дау Соню, Зигуша и
Гращенкова. Гращенков осматривал больную ногу Дау. Он говорил:
    -  Подъем  уже  оживает,  уколы  иголки  Лев  Давидович  уже
ощущает. Но вся подошва и пальцы еще омертвелые.
    Дау очень жаловался Гращенкову на боль в ноге.
    - Лев Давидович, если вы нас уверяете в такой сильной боли в
ноге, почему вы не стоните?
    - А разве стоны помогают от боли?
    -  Конечно  нет, но все больные от нестерпимой боли стонут и
даже кричат!
    -  Но  ведь  это  же  бессмыслица.  Я  не способен совершать
бессмысленные поступки.
    Я вышла вместе с Гращенковым. Не хотела мешать ленинградским
родственникам, их встрече с Дау.
    -   Николай  Иванович,  Дау  не  способен  преувеличивать  и
говорить  то,  что  не  соответствует  действительно сти. У него
действительно  очень сильные боли в ноге. Я знала, что Гращенков
не клиницист.
    -  Конкордия  Терентьевна,  вы  говорите  о  тех  качествах,
которые  у  него  были  до  аварии,  до  болезни.  Вы  разве  не
замечаете, как он изменился?
    - Нет, он совсем не изменился.
    - А вот его родственники и Лившиц говорят совсем другое. Они
его  поведение  не  считают  нормальным.  И ваше влияние на Льва
Давидовича они считают тоже ненормальным.
    -  Николай  Иванович, как это понять "мое влияние". Никакого
моего  влияния  нет! На Дау вообще никто не мог влиять! И сейчас
он  такой  же,  какой  был  доаварии!  Я нарочно не стала мешать
родственникам, пусть попробуют они влиять на него.
    - Конкордия Терентьевна, вы меня, конечно, извините, но всем
известно,  что  до  аварии  он  вами  пренебрегал,  а  сейчас, к
всеобщему  удивлению, он только и бредит вами, только вас зовет.
Всех гонит, ждет только вас!
    -  Николай  Иванович,  до  аварии  ни  я,  ни  Дау с вами не
встречались.  Вы  не  могли  знать взглядов Дау и тем более наши
семейные отношения!
    Я круто повернулась и не прощаясь ушла. Комок в горле грозил
вылиться  слезами.  На  воздухе стало легче. Вспомнила, что надо
идти  в  иностранный  отдел АН СССР. С моим настроением ехать не
могу, оставить Дауньку не могу ни на один день!
    "Если  стоны  не помогают от боли, стонать бессмысленно". "Я
не  способен  производить  бессмысленные  действия".  "Коруша, я
знаю, ты меня любишь, ты мне ничего не жалеешь. Так почему же ты
для  меня  жалеешь чужую тебе ненужную девушку". "Если я получаю
удовольствие, ты должна радоваться, если ты действительно любишь
меня".  "Ревность  -  это глупость! Она ничего не имеет общего с
любовью!"  -  это  все  из  одной  серии.  В  клетках  его мозга
отсутствуют мелкая пошлость, традиционные привычно-обывательские
взгляды на жизнь. Он таким родился!
    А  вот  теперь  ограниченные  медики  вроде Гращенкова будут
цепляться  к  его  словам.  Я  читала,  в  истории  болезни  Дау
Гращенков записал: "потеря ближней памяти", когда Дау забыл, что
он съел на обед. Историю болезни Ландау Гращенков иногда забывал
в палате, я ее тщательно изучила.
    Пока  я  добралась до Президиума АН СССР, я твердо решила не
ехать  в Швецию. Я не имею никакого права получать столь высокую
награду  мира,  пользуясь  болезнью  Дау. И потом я не могу и не
хочу   оставить  больного  Дау.  Меня  пугают  вопросы  медиков,
обращенные  к  Дау,  они  его без конца спрашивают: какой месяц,
какое  число,  какой  сегодня день? Он им отвечает: "Я не помню!
Спросите у Коры!".
    Когда  я пришла в кабинет сотрудника иностранного отдела для
оформления  поездки  в  Швецию, я заявила: "Вы меня извините, но
ехать  на  праздничные  торжества  я  не  могу.  Когда  я давала
согласие  на поездку шведскому послу, не учла состояние мужа. За
прошедший месяц состояние не улучшилось, ехать я не могу".
    Нобелевскому  комитету  пришлось  нарушить  традиции  своего
Шведского  королевства.  20  декабря  1962  года, впервые за все
существование  Нобелевского  комитета,  премия по физике за 1962
год  была  вручена  в  г.  Москве,  в  стенах  больницы  АН СССР
академику  Ландау. Вручал награду посол Швеции господин Сульман.
После  торжественной  части  вручения  медали,  диплома  и  чека
господин   Сульман   сказал:   "Лев  Давидович,  распишитесь  на
оборотной стороне чека. На всякий случай. Тогда ваша жена всегда
сможет получить эту сумму - 250 тысяч крон".
    Дау   расписался.  Господин  и  госпожа  Сульман  официально
пригласили  меня  на  прием,  который  состоится  в  мою честь в
Шведском  посольстве по случаю вручения Нобелевской премии моему
мужу!  Подошел  Мстислав  Всеволодович Келдыш. Он поздравил Дау.
Дау  ему  сказал:  "Мстислав Всеволодович, мы ведь не виделись с
вами  с  момента вашего избрания в президенты. Я вас поздравляю,
но отнюдь не завидую".
    Дау  увезли  в палату, он еще сам не ходил. Келдыш удивленно
воскликнул:
    -  Почему  говорят, что Ландау невменяем, я этого не нахожу.
Он такой же, как и был прежде.
    Воспользовавшись  случаем,  я  обратилась  к  президенту:  -
Мстислав  Всеволодович,  мне кажется, что врачи его не понимают,
мне  кажется,  они  ошибаются  в  диагнозе.  Если мои подозрения
перейдут в убеждение, я могу прийти к вам? Вы мне поможете?
    -  В  любое  время приходите, я вас приму и все ваши просьбы
выполню.
    Президент не сдержал своего слова!
    Когда  все  разошлись, усталого Дауньку уложили в постель, в
палату быстро вошел Валерий Генде-Роте:
    -  Лев  Давидович,  у меня ЧП. Оборвалась пленка, и я щелкал
впустую.  Завтра  редактор  меня  повесит!  Пожалуйста, наденьте
костюм и галстук. Я вас хоть раз щелкну.
    - Нет, я устал, не могу.
    -  А  если  я за это вам завтра ровно в 9 часов утра привезу
портрет самой красивой девушки мира?
    - Не обманете? - воскликнул, оживившись, Дау.
    - Клянусь.
    - Одевайте.
    На  следующий  день  утром, ровно в 9 часов, Валерий, верный
своему  слову,  привез портрет "мисс Фестиваль". Дау взглянул на
этот портрет и сказал:
    - Ну и надули же вы меня. Да она страшна, как смертный грех!
(Это была кубинка.)
    -  Лев  Давидович, простите, не обманул. Я сейчас же привезу
вам портрет красавицы другого типа.
    Второй  портрет  был  вскоре  доставлен.  Солистка  ансамбля
"Березка".  У  Дауньки  глаза засияли, заискрились: "Вот эта да,
эта  хороша!".  А потом добавил: "А вы знаете, она похожа на мою
Кору".
    Этот  портрет  к  приезду  Дау  домой  я  повесила  над  его
постелью. Он и сейчас висит в его кабинете.
    На прием в шведское посольство мне пришлось поехать. Ехала я
в   машине   Капицы   вместе   с  Петром  Леонидовичем  и  Анной
Алексеевной. В их машину еще влез и Женька.
    Жена   посла,   в   прошлом  русская  княжна  Оболенская,  к
торжествам  вручения  Нобелевской  премии в Москве заказала и ей
доставили самолетом орхидеи. Эти редкие цветы я увидела впервые.
При  прощании  она  подарила мне букет орхидей, они долго жили в
воде.
    28  декабря  1962  года  научный  мир  Москвы  был  потрясен
траурной  вестью  - скончался А.В.Топчиев: инфаркт. Переработал!
Он не щадил себя! Я особенно тяжело перенесла эту утрату. Он был
замечательно  добрый  человек, как он помог мне, как мало людей,
занимающих высокие посты, имеют такое отзывчивое, доброе сердце!
    Сейчас,  вглядываясь  в  прошлое,  в те страшные трагические
дни,  вижу,  сколько  вредного  шума подняли физики, но реальную
человеческую   помощь  я  получила  только  от  Топчиева.  Врача
Федорова  он  мне  помог ввести в консилиум. Федоров спас жизнь,
без  Федорова  Ландау  не прожил бы и суток! Топчиев восстановил
зарплату  Ландау.  Топчиев  помог  вырвать Ландау из лап бандита
Егорова   и   обеспечил   нормальное   выздоровление  Ландау,  в
нормальных  условиях.  И  если  бы  Топчиев остался жить, Ландау
давно  бы уже работал, возможно, сделал бы еще открытия и принес
бы большую пользу нашей Советской Стране и науке!
    Наступал  1963  год.  31  декабря  1962  года  мне разрешили
остаться  в  палате  до 12 часов ночи. А в 11 часов 31 декабря в
палату Дау принесли огромный букет свежих роз.
    - Откуда? Кто?
    Мне  сказали: в отдел нашей скорой помощи приехали летчики и
просили  передать  академику Ландау. Скорая помощь из уважения к
столь  редкой  красоте  роз  доставила  меня  вместе  с розами в
новогоднюю ночь домой.
    О,  эти  розы,  сколько  счастья  принесли они мне в ту, еще
счастливую  новогоднюю  ночь!  Это  были полураскрывшиеся бутоны
разных розовых оттенков. В огромную хрустальную вазу налила воды
и ножницами в воде срезала продольный кусочек корешка. Думала об
одном: если все розы завтра распустятся и ни одна не увянет, Дау
полностью выздоровеет.
    Рано  утром  вскочила,  прибежала к розам: все, все до одной
раскрылись.  И  были  так  нежны,  так  красивы,  источая нежный
аромат.   Символически   они   сулили  счастливое  выздоровление
Дауньки. Иногда так хочется быть суеверной, поверить в радостное
предзнаменование  в  новогоднюю  ночь! И первый день нового года
всегда будит радостные мечты. Вдруг нежданно-негаданно свалились
эти розы в новогоднюю ночь.
    В  продолжение  всей болезни в каждую новогоднюю ночь кто-то
привозил  розы  для  Дау.  Думаю,  что эти розы были от женщины,
тщетно  я  искала  записки.  Я  очень благодарю за розы. Мне они
приносили  большую  радость. Они таили в себе загадочную надежду
на  счастье  тем, что всегда доставлялись в новогоднюю ночь! Это
была очень красивая форма внимания.
    Но  выздоровление  шло  очень,  очень медленно. Я помнила, я
знала,  я  много  прочла  медицинских  книг. Пенфильд и учебники
медицины  говорили: терпение и терпение, 3 года - самый короткий
срок. Сейчас пошел только второй год.
    Я  терпением  запаслась,  память  у  Дауньки  не  совсем еще
установилась.  К счастью, он не ощущал времени, это помогало ему
не   помнить  длительности  неотступной  боли  в  ноге,  острой,
нестерпимой, непрекращавшейся ни на одну минуту.
    Из   нейрохирургии   приходил  молодой  врач  по  гимнастике
Владимир  Львович. Его всегда сопровождал Женька. Женьку Дау уже
не  гнал,  я  Дау  уверила,  что никаких денег физики от меня не
требовали.

    Тщательно  скрыла  от Дау те списки долга, на сумму примерно
4,5  тысячи  рублей,  которые,  по утверждению Лифшица, академик
Ландау задолжал, находясь в тяжелом, бессознательном состоянии в
наших советских больницах, где все было бесплатно. Те неплановые
расходы, вызванные сложностью травм больного, вела я.
    После смерти Дауньки мне очень захотелось вернуть те именные
подарки,  которые  украл Лившиц. В числе этих подарков есть пять
альбомов, они мне очень дороги как память.
    В  одном из альбомов показано: родился на Земле мальчик, бог
в  своем  лазурном  небосводе,  сидя  на облаке, заинтересовался
рождением этого человека. Спустившись на Землю, взял мальчика за
ручку,  зашагал  с  мальчиком  Ландау по облакам, стал учить его
уму-разуму,  объясняя, как он, бог, сотворил мир. Мальчик Ландау
с удивлением посмотрел на бога, потом повел бога к доске с мелом
и  начал методами теоретической физики учить бога, как по правде
устроен мир.
    В  этих  альбомах  в шуточных каламбурах, в дружеских шаржах
талантливые  художники  изобразили Дау как живого, поразительное
портретное сходство, угловатость и худобу художники смягчили его
непосредственностью    и   детской   наивностью.   Магнетизм   и
ферромагнетизм  изобразили  в  этих  альбомах  так: перед Ландау
появляется  дьявол, на плече дьявола сидит прелестная блондинка.
Как  железо  к  магниту,  Ландау  устремился к дьяволу, а дьявол
молниеносно     скрылся,     показав    Ландау    нос,   -   это
антиферромагнетизм...
    Загоревшись пламенным желанием увидеть моего Дауньку хотя бы
в  этих  альбомах,  я  решила  пойти попросить Капицу помочь мне
вернуть украденные предметы. Поднимаясь по лестнице института, я
вспомнила:  как-то Петр Леонидович рассказывал весьма остроумный
анекдот.  Всего  этого  анекдота  я не помню, но суть в том, что
этого человека надо остерегаться, он замечен в воровстве: или он
что-то украл, или у него что-то украли.
    Поэтому  вмешивать  в воровские дела Лившица благороднейшего
из людей - Петра Леонидовича Капицу - я не решилась.
    Вспомнила: Л.А.Арцимович, академик-секретарь отделения. Наши
дачи  разделяла  лесная  поляна.  Многолетнее знакомство семьями
позволило  мне  позвонить ему домой. К телефону подошла не Мария
Николаевна,  а  новая  жена,  та самая, на которую Лев Андреевич
одалживал  деньги у Дау, чтобы свозить ее на курорт. Я попросила
Льва  Андреевича к телефону. Она бесцеремонно спросила: "Кто его
спрашивает?".  Меня Дау учил, что такой вопрос некультурен. Надо
отвечать:  его нет дома, что ему передать. Новой жене Арцимовича
я назвалась, тогда она совсем грубо спросила: "А зачем вам нужен
мой муж?". (Она сама недавно увела Арцимовича от первой жены!)
    "Не  за тем, чтобы заменить моего",- подумала я, сказав: "Он
у  Ландау  много лет тому назад одалживал деньги и до сих пор не
вернул".
    Когда  у  меня  не было денег на обед Гарику, я из должников
Дау  никому не посмела напомнить о деньгах. Деньги Дау одалживал
из  своих  40  процентов, я на них не имела права. Но новой жене
Арцемовича я так ответила в ответ на ее хамство!
    Недели  через  две раздался телефонный звонок. Сняла трубку:
"Здравствуйте,  Кора,  говорит  Лев Андреевич. Я у Дау одалживал
деньги  -  две  тысячи.  Как  мне их вам вернуть?". Помолчав, он
добавил: "Разрешите, я их пришлю со своим шофером". Шофер деньги
привез,  но потребовал расписку. Дау ни у кого не брал расписок,
если не возвращали, считал их подаренными.

Глава 43

    Больной  запоминает  текущие  события только те, которые его
интересуют.  Это  было  свойственно  натуре  Дау от рождения: не
загружать  память  незначительными, неинтересными событиями, его
память  имела  избирательную  ценность! Его мозговые клетки были
особого устройства.
    Все  мелкие события, происходящие в больнице, которые медики
так  любят смаковать, он пропускал мимо себя. "Спросите у Коры",
Кора  ведь  и существует для того, чтобы помнить эти мелочи, эти
незначительные события текущей жизни.
    Жить,  заниматься  наукой, углубляться в неразгаданные тайны
природы  - это высшее наслаждение, весь смысл жизни в науке. Для
отдыха  неплохо  заняться  девушками,  они  помогают  отвлечься,
отдохнуть,  чтобы  опять  заняться наукой. А мелочи пусть делают
лучше мелкие люди, вроде Коры и Женьки.
    Когда  Дау  появился  в  Харькове,  ему было только 24 года.
Тогда  шел 32-й год. Из  студенческой молодежи последних курсов,
которым  Дау  читал  лекции, Евгений Михайлович Лифшиц выделялся
хорошей  подготовкой.  В  их  семье  для  двух  сыновей было три
гувернера.  Лифшиц  из  студенческой  молодежи выделялся знанием
языков,   изысканностью   одежды,  наша  советская  студенческая
молодежь  тех  лет дала ему кличку Виконт. Она ему импонировала,
он сиял, когда его так "обзывали".
    Вокруг Дау стала собираться студенческая молодежь, и конечно
в их числе Виконт. У Виконта редкие издания книг и даже Гумилев.
Для  Виконта  молодой  профессор  явился  с  Олимпа,  от  самого
знаменитого  Нильса  Бора.  Это  для Виконта было притягательной
силой.
    Виконт  мертвой  хваткой вцепился в молодого Ландау, а через
некоторое  время  Ландау  заявил:  "Товарищи,  какой  он Виконт,
Женька настоящий Капуцин. Его цепкохвостость поразительна".
    Когда  Дау  убедился, что Капуцин лишен таланта к творческой
научной  работе,  он  решил его использовать для написания книг.
Еще  Капуцин  свою  незаменимость при Ландау закрепил по мелочи:
достать лезвия для бритв, выбрать галстук. Он выполнял это очень
охотно.  Дау  это  очень  ценил,  платил  идеями,  тем,  чем был
сказочно богат.
    Самозабвенно  погружаясь  в  неизведанные  недра  науки, его
могучий мозг молниеносно производил сложнейшие расчеты. А кончик
вечного  пера едва успевал за мыслью, скупые формулы ложились на
бумагу вкривь и вкось. Чистописание ему не было свойственно.
    Процесс напряженного мышления он никогда не называл работой.
Еще в Харькове он мне сказал о себе так:
    -  Я  просто  физик-теоретик.  По-настоящему меня интересует
только    неразгаданное    явление   природы.   Это   высочайшее
наслаждение,  это  огромная  радость  жизни,  это  самое большое
счастье,  которое суждено познать человеку! А вообще я лодырь, я
очень  ленивый и очень никчемный. Я ничего не умею делать. Когда
мы  ходим  в  туристический  поход,  меня все называют лодырем и
паразитом.  Я  и  есть лодырь и паразит, я ничего не умею делать
руками.
    -  Что?  Написать  вам  статью  в журнал? А я ведь писать не
умею. Я ведь и двух слов не свяжу. Я есть жуткий лодырь.
    Фантастически  утрировал  свою несостоятельность в письме. А
писал Дау замечательно. По этому поводу я привожу его письма. Не
очень длинные. Или взять его переписку. Он много получал писем и
почти  на  все  отвечал. Лифшиц возвел поклеп на своего учителя,
чтоб хоть чем-то возвыситься над Ландау. И это после трагической
смерти.
    Эту  нелепость  о  Ландау  со  слов  Женьки подхватили люди,
которые  не  знали Ландау. А сейчас пишут, приводя в пример, что
вот  такой великий физик, как Ландау, не мог связать двух слов в
письменном виде. Меня удивляет одно: Дау еще всегда называл себя
лодырем  и  паразитом. Почему же Лифшиц это не склоняет? Потому,
что   весь   мир   удивлен   универсализмом   и   фантастической
работоспособностью Ландау.
    Но  ведь  Ландау  всю  жизнь  о  себе  говорил, что он ведет
паразитический  образ  жизни.  "Я  никчемный  заяц,  я ничего не
умею".  У него действительно все замки были всегда испорчены, не
закрывались.
    "Коруша,  опять  надо  вызвать  мастера, замок не работает".
Беру   ключ   -   у   меня  замок  работает.  "Коруша,  окно  не
закрывается".  Иду,  закрываю.  "Как тебе так легко все удается?
Просто удивительно".
    Или  вот  в  Казани.  Война, перенаселенность эвакуированных
фантас