тому мне и
хочется, чтобы ты сначала приехала как любовница и
только после возвращения с курорта уже жила бы в сво-
ей новой профессии. Тем более, что любовница такая хо-
рошая, что жалко терять. Напиши по этому поводу!
   Очень смешно читать, когда ты спрашиваешь, ску-
чаю ли я по тебе. Я просто мечтаю о возможности
крепко обнять свою чудную Корушку. В моих делах с
другими девушками ничего нового. Килечка в Ленинграде,
пишет мне милые письма, но чтобы освоить ее дальше,
надо ехать в Ленинград, что сейчас весьма сложно. Та-
нечка ведет себя несколько лучше, но все-таки неопреде-
ленно и даже слабых достижений пока не имеется. Ад-
ки - не видел.
   Хотя ты и по телефону утверждала, что соскучи-
лась, но я как-то не очень этому верю. А то ты привык-
ла к моему кроткому нраву и, вероятно, думаешь, что со
мной всегда можно потом договориться. Имей в виду,
Корунечка, что все это тебе писалось по этому поводу
совершенно серьезно, и лучше не пробуй легкомысленно
относиться к своему телу.
Крепко целую это чудное тело.
Дау.
* * *
19.IV.40
   Корунька, дорогая.
   Насколько я понимаю твой характер, ты, исходя из
того, что я долго не писал тебе, уверена в моих успехах.
В действительности в этом случае я, вероятно, писал
бы каждый день. В настоящий же момент говорить о
каких бы то ни было успехах не приходится. Из Катьки
ничего сделать невозможно, но что касается Кирки, то
освоить ее было бы в общем нетрудно, но, к сожалению,
она все-таки недостаточно красива, и делать ее своей
постоянной любовницей мне не хочется. Если же осво-
ить ее просто так, то, принимая во внимание, что она,
по-видимому, сильно влюблена в меня, мороки не оберешь-
ся. Поэтому ограничиваюсь изучением фигуры.
   В общем, очень трудно. Когда подумаешь, просто
удивляешься, как это такая чудная особа, как ты, мо-
жет любить меня.
Крепко целую самую любимую Корочку.
Дау.
* * *
   Ленинград, 21.IV.40
   Корунька, золотая моя. Не знаю, успеешь ли ты уже
получить это письмо до моего приезда, но мне очень хо-
чется написать тебе. В первую неделю, когда не видишь
тебя, то как-то тоже лень писать, а потом начинает
тянуть к тебе, и сейчас мне очень приятно думать, что
приедешь в Москву и опять будет Корушка под руками
(и в буквальном и в переносном смысле слова).
   Мои дела не особенны. Изучаю Килечкину фигуру, ко-
торая, к сожалению, далеко уступает твоей, но осваи-
вать ее полностью не собираюсь. Вообще я какой-то не-
удачник.
   Крепко целую дорогую девочку, которая даже не мо-
жет вообразить, как я сильно ее люблю.
Дау.

* * *
   Москва, 21.IV.40
   Дорогая моя девочка.
   Еще только шесть дней, как от тебя нет писем, а
мне уже кажется, что прошла целая вечность. Когда я
облизываюсь на какую-нибудь особу, я всегда вспоминаю
про Корушку, например, что у ней грудь лучше или про
серые глазки. А ты, когда прижимаешься к субъекту, то
вовсе и не думаешь о Дау. Вообще вся разница между на-
ми в отношении к "другим" - это то, что я честно го-
ворю, а ты хитро привираешь. А твою любовь ко мне и
сравнить нельзя с моей любовью к тебе. Ведь если бы ме-
ня не было, то ты сразу нашла бы сколько субъектов.
23.IV.40
   Письмо задержалось, так как я несколько прихвор-
нул. По-видимому, объелся чем-то. Сейчас уже лучше, и
завтра-послезавтра надеюсь быть в полном здравии. От
тебя все ничего нет, а уже 8 дней прошло.
* * *
10.VII.40
   Корунька, любимая моя девочка. Мои дела что-то не-
сколько улучшились, и меня стало еще сильнее тянуть к
тебе. Ведь ты такая чудная, что на свете не может
быть ничего равного тебе. Когда прикасаешься к какой-
нибудь другой особе, то потом ярче вспоминаешь твое
чудное тело. А ты, вероятно, уже понемногу забываешь
меня. Бог с тобой, конечно, что не пишешь, если бы я
только мог быть уверен, что с тобой все хорошо, но раз-
ве с тобой можно хоть в чем-нибудь быть уверенным. И
иногда мне становится вдруг очень страшно, что мо-
жет быть ты больна. Это, конечно, глупо, но я так
люблю тебя, что страх потерять тебя мелькает у меня
в голове.
   На прощание вот тебе еще отрывок стихотворения:
И промолвил так Саади лукавый пророк:
Если солнце восходит, иди на восток,
Если солнце заходит, на запад иди,
Будет солнце всегда у тебя впереди.
Ты солгал нам, о Саади, лукавый пророк,
Если солнце любя и о солнце скорбя.
Ты за солнцем пойдешь без путей, без дорог,
То на западе солнце взойдет для тебя
И от запада солнце пойдет на восток.
До свидания, моя самая, самая любимая.
Дау.

* * *
14.VII.40
   Дорогая моя девочка. Как мне хочется получить что-
нибудь от тебя. Но сейчас я уже 4 дня не в Теберде, а в
отделении Дома отдыха наДомбае, куда письма не пере-
сыпают. Завтра мне обещано привезти письма, и я с ра-
достью думаю, а вдруг будет письмо от Корушки. Впро-
чем, вероятнее всего, ни черта не будет. В Москве я оче-
видно буду двадцать девятого, т. е. через приблизитель-
но 15 дней. А вдруг выяснится, что ты разлюбила меня.
Ведь какая ты ни хитрая и лживая, в этом вопросе те-
бе все-таки никогда не удастся обмануть меня. Как ты
ни будешь стараться, но без одежды я чувствую каж-
дую часть твоего тела, и тебе не удастся вытрениро-
вать его так, чтобы оно все лгало.
   Вообще все это" очень глупо. Всю жизнь, как ни хоро-
шо я относился к людям, я никогда не чувствовал себя за-
висимым от кого-либо, а сейчас я так сильно завишу от
тебя. Ты знаешь, как я облизываюсь на хорошеньких и
как мало я при этом преуспеваю, но если бы явился сата-
на и предложил, мне мощнейший успех с условием, что
тебя не будет, я сразу отказался бы.
   Мне здесь (если не считать беспокойства о тебе)
очень неплохо. Гуляю, меру и, правда, с неопределенным
успехом, увиваюсь за в общем неплохими особами. Если
бы я только мог быть уверен, что ты совсем, совсем сча-
стлива!
   Крепко целую такие далекие и такие любимые серые
глазки.
Дау.
* * *
12.VI.41
   Корунька, любимая. Как я люблю тебя! Когда ты ря-
дом со мной, это кажется мне чем-то самоочевидным, и
только когда тебя нет, я чувствую, до какой степени
ты мне нужна; тогда я вспоминаю каждый изгиб твое-
го тела и мечтаю о том, как буду целовать тебя всю.
   И как хорошо, что я могу болтать с тобой о "дру-
гих", а не как с другими придумывать всякую чепуху. От
этого ты становишься мне такой родной и близкой. И
когда мне, увы, в ограниченной степени удается изучать
чужие фигуры, я всегда с гордостью вспоминаю, что у
меня есть еще Корушка. Ведь ты сейчас правда не жале-
ешь бедному зайчику немного разнообразия.
   Только дня приезда еще не знаю. Все мои дела на-
столько посредственны, что не знаю, как их и кончить.
Когда решишь окончательно, телеграфируй.
   Развлекайся побольше, но не забывай своего нежного
зайца. Ведь я все-таки всегда боюсь, что ты заметишь,
наконец, какой я неинтересный, и разлюбишь меня.
Крепко целую.
Дау.

Глава 17
    - Коруша, я не изменил свои взгляды, но ведь я не видел тебя
целый  год. И сейчас каждый день без тебя - это потерянный день!
А  оправдание  браку  -  мы были любовниками пять лет - солидный
срок. А я влюбляюсь в тебя все больше и больше. Скорей устраивай
свои дела и приезжай ко мне в Москву, уже как жена!
    Но здесь он тщательно разработал свою самую "блестящую" (так
он  говорил)  теоретическую  работу  и  назвал ее "Как правильно
жить",   или   "Брачный   пакт   о   ненападении".  Этот  "пакт"
предоставлял полную свободу, как он понимал ее, для себя и меня.
Я  не могла сказать "нет". Его нервы, его сон, его здоровье надо
было  беречь!  Тогда  я  не принимала этот "пакт" всерьез и была
согласна  на  все.  Я  уже не могла ему бросить: "У тебя слишком
удачно  сложилась  жизнь". Его здоровье было подорвано, его надо
было беречь.
    Но  иногда  закрадывалось сомнение, я боялась, что тот самый
зверский,  злостный человеческий предрассудок - ревность - сидит
во  мне! А вдруг в самом деле на моих глазах он будет волочиться
за  бабами?  Даже когда он в письмах воспитывал меня, я неделями
не снимала трубки с телефона, когда звучал междугородний длинный
звонок.  Я не отвечала на письма, а потом начинала врать о своих
болезнях.
    Кроме  того, была еще одна неприятность: тот самый Женька, к
которому,  кроме презрения, нельзя питать иных чувств, женился и
нахально поселился у Дау в Москве, в его пятикомнатной квартире.
Вместе  с  женой  и  домработницей.  Правда, Дау что-то говорил,
когда я была у него.
    Но  он был такой хрупкий, ему противоречить было невозможно.
И,  по-моему,  говорилось о временном проживании. Но на меня все
обрушилось  сразу,  и  моя  мечта  -  быть  женой Дау - казалась
неосуществимой.  Тогда, в первый год нашей встречи, было пролито
столько  слез.  Я  так его умоляла, рыдала и говорила: "Дау, так
нельзя,  так  стыдно,  нам  надо пожениться". Как я плакала! Мое
лицо распухало от слез. Я говорила ему: "Я подурнела от слез, ты
можешь  разлюбить!".  Но  он находил и в этом прелесть: "Что ты,
Корочка,  ты  очень  красиво  плачешь, беззвучно, только обильно
льются слезы, а глаза из серых становятся бирюзовыми", - говорил
он  зачарованно.  А  сейчас  к  женитьбе появился брачный пакт о
ненападении!  Готовить  меня  к  этому пакту он начал еще в 1937
году, когда переехал из Харькова в Москву.
    Ну,  ладно,  был  бы пакт, но как переварить такой довесок к
женитьбе,   как   Женька  с  его  женой  и  домработницей?  И  я
откладывала  свой  приезд  по разным, несуществующим причинам. А
когда  врешь,  всегда запутаешься. Соврала и забыла что! А потом
по  этому  поводу  соврала  другое. В конце концов я запуталась.
Неожиданно  Дау нагрянул в Харьков сам все выяснить. По каким-то
причинам  в  Харьков  он прибыл поздно и остановился в лившицком
особняке  на  Сумской.  А  ночью  зазвонил входной звонок в моей
квартире. Я испугалась, вскочила. Часы показывали два ночи.
    - Кто здесь?
    - Я, Корочка, открой.
    Открываю: в сумерках ночи стоит Дау в трусах, туфли на босой
ноге, скомканные брюки - в руках.
    - Даунька, что случилось? За тобой гнались?
    - Кажется, нет.
    - Что же случилось?
    -  Какое  счастье,  что  ты  так  близко живешь от Женькиной
квартиры.
    - Расскажи, как ты появился в Харькове?
    -  Я  решил  остановиться у Женьки. Его мама приготовила мне
комнату.  Ночью я вскочил, включил свет - о ужас! - вся простыня
усеяна  огромными длинными клопами. Их было несметное множество.
Я так испугался, схватил брюки и бегом к тебе.
    - Почему ты мне не позвонил?
    -  Корочка,  я  только  слышу  голос  телефонистки: номер не
отвечает.  Почему  у  тебя  появилось столько причин откладывать
свой приезд в Москву? Ты уже не хочешь выходить за меня замуж?
    - Очень хочу, но без Женьки.
    -  Корочка, без твоего согласия я не решился бы его пустить.
Ты  разве  забыла?  В  один  из  твоих  приездов  я получил твое
согласие,  и,  как  мне показалось, ты этому не придала никакого
значения.
    -  Я  не  могла  себе представить, что это навечно, да еще с
женой и домработницей.
    -  Я  совсем  не  узнаю  свою  Корушу. Была такая преданная,
добрая,  а  сейчас  изводишь  меня.  У меня совсем мало осталось
жизненных  сил,  сжалься, брось бузить. Я не могу сейчас выгнать
Женьку,  я  не могу менять свое слово! Кстати, они заняли низ, а
мы  с  тобой будем жить наверху. Верх и низ, сама хорошо знаешь,
изолированы!
    Квартиры  в  так  называемом  "капичнике"  (так  Дау называл
Институт  физпроблем),  здание института и личный особняк Капицы
были  точной  копией  института  Резерфорда  в  Кембридже.  Петр
Леонидович  Капица  приехал работать в Россию и, по его желанию,
институт  был построен именно так. Все зарубежные физики ахнули,
когда  Резерфорд  свое  блестящее  по  тем  временам  уникальное
оборудование  продал  Советскому  Союзу.  Резерфорд отвечал так:
"Петр  Капица  должен  продолжать  научные  изыскания, начатые у
меня, ему это оборудование необходимо, он работает на науку".
    Квартиры  для сотрудников были отделаны на английский манер.
Вход  в  каждую квартиру отдельный со двора, внизу очень большая
гостиная  и столовая, из передней полувинтовая лестница наверх -
там три спальни.
    Внезапный приезд Дау в Харьков - и все мои сомнения исчезли.
Теперь  он  настаивал:  "Корочка,  мы  должны  быть  каждый день
вместе,  я  не  могу  жить  больше  без  тебя!  А  насчет Женьки
договоримся  так:  если тебе не понравится, что они у нас живут,
тогда у меня будет причина их выселить. Это будешь решать ты, но
уже  после  приезда  в Москву. А пока они мне очень полезны, они
меня  кормят. Когда я углубляюсь в науку, я забываю все: я теряю
время,  забываю поесть, а сейчас это мне противопоказано, ведь я
только по-настоящему начинаю выздоравливать. У меня к тебе очень
большая  просьба, очень серьезная просьба, очень жизненно важная
просьба.  Даже,  вернее,  это  не  просьба, а условие: это будет
фундаментом нашего брака - личная человеческая свобода! Несмотря
на  проверенную  и  безграничную влюбленность в тебя, даже твоим
рабом  я  никогда  не  смогу  быть!  Никогда,  Корочка! Запомни:
никогда  ни в чем мою личную свободу стеснять нельзя! Я врать не
умею,  не  хочу, не люблю, чего не могу сказать о тебе! Пока все
мои   разговоры   о   любовницах   носят,  к  сожалению,  только
теоретический  характер.  Ты  на моем пути встретилась такая, ну
просто  женское  совершенство!  В литературе о тебе сказано так:
бог  сотворил  и форму уничтожил. Запомни одно: ревность в нашем
браке исключается, любовницы у меня обязательно будут! Хочу жить
ярко,  красиво,  интересно,  вспомни "Песню о Соколе" Горького -
ужом  я жить не смогу. Смотри, на мою свободу покушаться нельзя!
В  детстве  меня  угнетал  и  подавлял отец какими-то уродливыми
взглядами на жизнь, я был близок к самоубийству. На ногах устоял
только  потому,  что  сам  понял, как правильно жить. И запомни:
ревность  это  позорный  предрассудок.  По своей природе человек
свободен!".
    Не  сознавая,  я  пошла  на преступление. Я дала ему слово и
клятвенно заверила своей любовью - ревновать не буду, не посмею,
живи  свободно,  красиво,  интересно!  Так,  как жил ты на своей
далекой  звездной  планете.  Ты слишком чист и необычен для нас,
землян!  И  сверкающие  глаза  твои  так  красивы, необычны, они
излучают  сияние,  так,  наверное,  сверкают  самые  драгоценные
черные  бриллианты,  и  сам  ты  какой-то хрупкий, как редчайшая
драгоценность!
    А  много  лет спустя друг Дау, поэт Николай Асеев, когда наш
сын  из  детства  вступал в юность, написал о Дауньке стихи. Они
мне  очень дороги тем, что Николай Асеев не знал и не мог знать,
что  еще  до  заключения  нашего  брака  с  Дау я самостоятельно
решила, что Дау - человек не нашей планеты.
Вы как будто с иной планеты
Прилетевший крылатый дух:
Все приметы и все предметы
Осветились лучом вокруг.
Вы же сами того сиянья
Луч, подобный вселенской стреле,
Сотни лет пролетев расстоянье,
Опустились опять на Земле.

Глава 18
    В  Москву я совсем переехала только в 1940 году. В Москве за
Старой  Калужской  заставой  нашла  я  счастье и большую любовь.
Даунька,    нежно    воркуя,   вызывал   во   мне   нежность   и
снисходительность, которую может вызвать только любимый ребенок.
Его  горячий  влюбленный  взгляд  был прикован только ко мне. Он
возил меня по Москве: "Посмотри, Коруша, это здание 1-й градской
больницы,   здание   прошлого   века,  умели  строить.  Как  они
чувствовали  красоту.  Эти  величественные колоссальные каменные
колонны кажутся воздушными, невесомыми. Имей в виду, это одно из
красивейших зданий в Москве!".
    В  театре  он  усаживал  меня  на наши места, а сам исчезал,
появлялся  с  последним  звонком, восторженно счастливым шепотом
сообщал:  "Обежал  весь  театр,  осмотрел  всех  девиц, ты самая
красивая. Таких, как ты, нет".
    - Даунька, ты помнишь, в Харькове обещал мне, когда я приеду
совсем  в  Москву, мы один раз с тобой сходим в Большой театр на
"Спящую красавицу".
    -  Помню,  но я решил просить тебя поменять эту одну "спящую
красавицу",   тем  более  она  совсем  не  красивая,  на  десять
посещений  настоящих хороших театров: МХАТ, Малый, Вахтангова. Я
очень,  очень  люблю драматический театр. На сцене театра должно
происходить   реальное   действие   яркой   жизни,   осмысленной
деятельности,  интересной, захватывающей отдельные моменты жизни
человека  или  даже  эпохи. Но когда на сцене вокруг собственной
оси  долго  и  бессмысленно  вертится  балерина  -  очень скучно
смотреть.  Опера  еще бессмысленней балета. Какой-нибудь баритон
поет, как он нежно любит, целует и обнимает свою возлюбленную, а
сам  стоит  как  пень  и  ограничивается собственными трелями, а
партнерша вторит ему тоже о безумной любви, ограничиваясь только
завыванием.   Только   музыковеды  находят  в  этом  смысл.  Эта
профессия  простительна  только женщинам, а я физик, мне все это
невыносимо  скучно!  Скука  самый  страшный,  просто смертельный
человеческий  грех. Жизнь коротка, я счастлив сейчас. Ты со мной
и больше не уедешь.
    Концерты Утесова не пропускали. Дау очень любил Утесова: "Он
очень  талантлив  и  очень  артистичен.  На  его концертах очень
весело",  -  так Дау говорил об Утесове. Ну, а когда Даунька вел
меня   на  выступления  Аркадия  Райкина,  он  был  даже  как-то
необычайно  торжественен.  Он еще предвкушал, что может показать
мне  такой шедевр артистического искусства. Райкиным я, конечно,
была  покорена  навек,  он  уже  тогда  достиг зенита славы. Так
удивительно   счастливо,  удивительно  беззаботно  и  безмятежно
складывалась моя жизнь с Даунькой в Москве.
    -  Коруша,  у  меня завтра с утра ученый совет. Какие у тебя
планы?
    - Я поеду в ЦУМ.
    -  Туда я тебе не попутчик. Терпеть не могу магазинов. Как у
тебя с деньгами? Возможно, тебе понадобятся деньги?
    - Нет, у меня много своих.
    - Я все время хотел спросить: как ты умудрялась на фабрике в
месяц получать до трех тысяч рублей, гораздо больше, чем я. Все,
кто  работает  на  производстве,  жалуются  на низкую заработную
плату.
    - Это смотря как работать. Это лодыри жалуются. На фабрике я
была  одна с университетским образованием, я много читала лекций
пищевикам по пищевой химии.
    В  Харькове,  встретясь  с Дау, я слушала с открытым ртом от
удивления: как я красива! Придя в шоколадный цех, я увидела: все
работающие  в  цехе, даже молодые, женщины давно потеряли талию.
По  роду  своей  работы  я должна была дегустировать массу очень
вкусных  вещей.  Я очень испугалась за свою талию. В те годы она
была  63 см, и мне пришлось ввести в свою жизнь жесткую утреннюю
гимнастику с 6 до 7 часов утра. Достав старинную брошюру Мюллера
"Как  сохранить  молодость и красоту", я усовершенствовала ее по
своему  усмотрению. С тех пор утренняя гимнастика навсегда вошла
в мою жизнь.
    А  когда  на  фабрике  я  стала зарабатывать уйму денег, то,
собираясь  к  Дау  в  Москву  на  любовные  свидания,  тщательно
обдумывала  свои  туалеты.  Модели я придумывала сама. В те годы
быт  советских  граждан  не  засоряли  ультрамодные  европейские
журналы мод. А наши шелковые чудесные ткани всех оттенков были в
большом выборе. Особенно я любила шифоны всевозможных расцветок.
Этот  прозрачный шелк вмещал в себя все четыре принципа Дау, как
должна  одеваться  женщина. В Москву я привезла богатый гардероб
красивой   одежды.   Где   бы   я   ни  появлялась  с  Дау,  все
оборачивались,  рассматривая  меня,  вслед  неслись комплименты:
какая  прелесть.  Пламенные глаза Дау сияли гордостью, счастьем.
Он шептал мне: "А если бы они увидели тебя раздетой!".
    Особенно к лицу мне были летние яркие солнечные дни. Волосы,
не  тронутые  перекисью, золотились короной. В сквере у Большого
театра девочки-дошкольницы с восторгом провожали меня глазами, с
детской непосредственностью восклицая: как невеста! это фея! чур
моя!  принцесса  из сказки! Вот эти комплименты приводили меня в
в