а   в  бездумного
исполнителя приказов!
    24  января  я  из  больницы  вернулась  в  22 часа. У меня в
столовой сидел Чахмахчев. Гарик был дома, он его впустил в дом.
    -  Конкордия  Терентьевна,  завтра, 25 января, вы должны под
каким  угодно  предлогом забрать мужа из больницы. У меня приказ
вице-президента  АН СССР Миллионщикова. Завтра мы выписываем его
из  нашей  больницы. 25 января, в десять часов утра машина будет
ждать у дверей больницы. Завтра я должен выполнить этот приказ!
    Угрюмая  мрачность  чиновника  и  стиль  его  злой речи меня
доконали. Я сдалась. Я сказала одно слово: "Хорошо". Этим словом
я предала Дау, а теперь казнюсь остаток своих дней! Ведь если бы
я  сказала  этому  чиновнику: "Пошел вон, приказывай своей жене.
Есть  решение  врачебного  консилиума, состоявшегося в больнице,
что  выписывать  рано,  а  приказы крупных чиновников, по ошибке
допущенных  к руководству, их единоличные приказы, вы, коммунист
Чахмахчев,  выполнять  не  должны. Я возьму мужа домой весной. Я
нахожу  опасным  для его здоровья брать его из больницы в разгар
зимы после таких тяжелых травм".
    А  ведь  речь  шла  уже  о  каком-то одном месяце. Я боялась
лютого  февраля,  гулять  Дау  в  феврале  во дворе было опасно.
Боялась  за  раненые  легкие,  которые  не  так давно перешли от
кислорода  к  воздуху.  Там  остались  опасные рубцы, а вдруг он
наглотается  холодного  воздуха и вспыхнет воспаление легких. Но
опасность  пришла  снизу!  Простить себе своей слабости не могу.
Раскисла,   испугалась   приказа   Миллионщикова?   Нет,   я  не
испугалась.   Я   помню,  во  мне  после  сообщения  Чахмахчева,
вспыхнули   ну   не   знаю,   какие-то   остатки   моей  молодой
комсомольской  гордости,  когда  я  с товарищами по комсомолу во
второй   половине  двадцатых  годов  крушила  таких  чиновников,
бюрократов!  Хотелось крикнуть: "Я справлюсь сама. Сама поставлю
Дауньку  на  ноги.  А  когда  он  выздоровеет и даст жизнь новым
открытиям, вам всем будет стыдно!".
    Я  знала  -  его  мозг  без  травмы,  ближняя  память тоже в
порядке.  Еще в начале января, гуляя с Дау по коридору больницы,
увидала, что навстречу идет Ирина Рыбникова. Подошла, сказала:
    - Здравствуй, Дау.
    Он ответил:
    -  Здравствуйте!  Только, по-моему, я вам уже говорил, я вас
не знаю.
    - Дау, так ты до сих пор не можешь вспомнить, кто я?
    - Я вам уже сказал, что я вас никогда не знал.
    Я  посмотрела на Дау: лицо очень строгое. Говорит серьезно и
даже  сердито. Но не напускная ли это сердитость? Обычно в таких
ситуациях  он  должен улыбаться. Когда не так давно к нему вошел
посетитель,  с которым он познакомился летом на юге в 1961 году,
он  ему  тоже сказал: "Я вас не знаю", но ведь Дау очень любезно
улыбался при этом.
    - Дау, кто это была?
    -  Ирина Рыбникова. Я ее узнал, но мне медсестры рассказали,
что  когда  ты лежала в больнице, она посмела выдать себя за мою
жену.  Мне  лучше  продолжать  ее  не  узнавать.  Иначе  ее надо
отругать. Женщинам хамить нельзя. Не узнавать ее мне проще!
    Находясь в нейрохирургии, я была свидетелем: Дау ее тогда не
узнал.  Это  было  в  1962 году. А в январе 1964 года, когда она
пришла  с  новогодним  визитом,  он уже ее узнал. Следовательно,
провал памяти последнего отрезка времени тоже восстанавливается.
Сам, без нейрохирургов! Без Егорова!
    Наступило  роковое  утро 25 января 1964 года. В девять часов
утра  я  уже  была  в больнице. Привезла всю одежду. Все зимнее,
теплое,  но  протезная  обувь была рассчитана на больницу, обувь
была не утеплена. Даунька обречен теперь носить только протезную
обувь  на  заказ.  Только  сегодня  утром  вспомнила, что забыла
предварительно  заказать в протезном институте теплые ботинки на
зиму.  Но  ведь  до  вчерашнего  вечера  я не знала, что в конце
января  меня  принудят  взять его домой. Меня встретил главврач,
сообщил,  что есть распоряжение Миллионщикова отпустить с Ландау
домой всех медсестер, которые обслуживали его в больнице.
    -   Зачем   же?   Если   больного   выписывают   домой,  то,
следовательно,   он   здоров?!   Я  отказываюсь  от  всех  ваших
медицинских сестер. Разрешите взять одну санитарку Танечку?
    - Пожалуйста, я, конечно, согласен, но вы не справитесь!
    - Вот это вас уже не должно тревожить!
    Дауньке я сказала:
    -  Заинька, сегодня выпал снег и очень хорошо, давай мы тебя
с Танечкой оденем и пройдемся по свежему воздуху.
    -  С  тобой  бы не пошел: боюсь скользко. А вот с Танечкой и
тобой давайте погуляем.
    У  дверей больницы стояла машина старой марки "ЗИМ". Двери у
машины  угрожающе распахнуты. За машиной, как злодеи, притаились
обладатели  сильных  мужских  рук.  Все  предусмотрел Чахмахчев,
управделами АН СССР.
    Мы  с  Таней  направились  в  сторону  машины.  Но Дау круто
повернулся,  сказав:  "Пойдемте  в  другую  сторону".  Мы  стали
удаляться  от  машины.  Тогда засада обладателей сильных мужских
рук  вышла  из-за  машины,  легко  догнала  больного  академика,
бесцеремонно  взяла его за руки и за ноги и понесла запихивать в
машину. Им так приказали. Дау кричал: "Как вы смеете со мной так
обращаться?  Я еще очень болен! Мне домой рано!". Я рыдала. Таня
тихо плакала.
    Мы  молча  сели  в  машину.  Дау  от меня отвернулся. Он мне
сказал: "Кора, ты меня предала". Эти слова по гроб не забыть! Он
чрезвычайно редко называл меня Корой. Он был прав!
    Приехав  домой,  Дау обратился к Танечке: "Танечка, помогите
мне  выйти". Таня помогла выйти, машина уехала. Я открыла дверь,
но Дау, обращаясь только к Танечке, сказал: "Я к Коре не пойду".
Они  стали  гулять  во  дворе института. Оставив дверь открытой,
стала  готовить  обед.  Плача и следя за стрелкой часов, сколько
времени он выдержит без уборной. Через 20 минут Даунька вместе с
Таней  вошли.  Одевание,  выход из больницы, приезд домой заняли
около  20  минут. 40 минут - это был самый большой срок, который
он  мог  выдержать  без  уборной.  Теперь  я клиницист, я должна
наблюдать и лечить больного, моего несчастного Заиньку. Теперь я
сама  приглашу врачей, специальность которых "кишечник". Танечка
вывела  из  уборной  Дау,  подвела  к  лестнице,  он  машинально
здоровой  правой  рукой стал опираться на круглые отполированные
перила  из розового бука, толщиной в обхват руки. В левую руку я
ему  быстро  сунула  палку,  к  которой он привык в больнице. Он
впервые  стал  подниматься  сам.  Таня,  страхуя,  шла  сзади. Я
ползком, чтобы видеть, как он ставит ноги на ступеньки, замыкала
шествие.
    -  Я сам смело поднялся потому, что знал: если начну падать,
Танечка меня поддержит.
    Освободив кишечник от газов, он повеселел, меня уже не гнал.
А когда мы его уложили в удобную приготовленную постель с теплым
пушистым одеялом, он облегченно вдохнул и обращаясь опять только
к Танечке, сказал:
    -Ну  как,  Танечка,  простим  Корушу?  Мне дома оказалось не
так-то плохо!
    -  Лев  Давидович,  Кора  Терентьевна  не  виновата. Это все
Гращенков и новый главврач Сергеев! Это их работа. Теперь, когда
Кербиков   скоропостижно   скончался,   Гращенкову  некого  было
бояться.
    - Танечка, что случилось с Олегом Васильевичем? Он был очень
умный медик.
    -  Лев  Давидович,  у  него  был диабет, а он не знал. Много
работал, не следил за своим здоровьем. Во время не сделал анализ
крови,  ночью ему стало плохо. Вызвали скорую помощь, в больницу
привезли мертвого. Диабетическая кома.
    -  Как  жаль.  И  Топчиева нет. Теперь уже и Кербикова нет,-
сказал Дау.
    -  Даунька,  а  знаешь,  какой  Топчиев анекдот придумал про
тебя?
    - Нет, не знаю. Расскажи.
    -  Будто  бы пришел к тебе в больницу Зельдович. Спрашивает:
"Ну  как,  Ландау, будете вы прежним Ландау?". А ты ему ответил:
"Во всяком случае Зельдовичем-то я всегда смогу быть!".
    Дау весело рассмеялся. Анекдот ему понравился.
    -  Дау,  но  имей в виду, вся Москва считает, что это было в
самом деле так.
    Вдруг Дау заметался:
    -  Я  опять  хочу  в уборную. Это мне надо теперь спускаться
каждый раз по лестнице вниз. Я поэтому и домой боялся идти.
    -  Дау,  успокойся. В ванной я установила унитаз, специально
для тебя.
    - Неужели? Танечка, скорей, скорей, помоги мне.
    Я  опять  хотела,  чтобы  он  оперся  на  стальные поручни у
постели.  Он  накричал  на  меня.  Танечка  помогла  ему встать.
Вернулся веселый, спокойный.
    -  Я  всегда  говорил,  что  ты, Коруша, очень умная. Я хочу
походить, а здесь негде ходить.
    -  Даунька,  я  Гарика  перевела вниз в мою спальню. А в его
комнате   сделала   тебе   физкультурный  кабинет.  Вот  пойдем,
посмотришь.  Там  есть шведская стенка, но, к сожалению, там нет
красивой Людмилы Александровны.
    -  Коруша,  я оказался не в ее вкусе! Я так тихонечко, робко
ее  спросил:  "Людмила  Александровна,  когда  я  выздоровлю, вы
пойдете  со  мной  в кино?". Она категорически отказалась и даже
рассердилась.
    Танечка  рассмеялась. Ближняя память Ландау фиксировала все,
что  ее  интересовало,  так  было  и до болезни! Но согласитесь,
мелкие ситуации быта недоступны медикам, а Гиппократ учел это во
второй  своей  заповеди:  он говорил, что внешние обстоятельства
должны способствовать выздоровлению больного.
    У   шведской   стенки   Танечка   стала   с  ним  заниматься
гимнастикой.  Я  пошла  вниз  заканчивать  приготовление  обеда.
Обедать  Дау  спускался  по  лестнице  в кухню с помощью Тани, а
поднимался наверх самостоятельно. Уже кое-что!
    Когда  сильные  газообразования в кишечнике донимали его, он
так  спешил на унитаз, слушать не хотел о том, чтобы попробовать
самому держаться за стальные поручни.
    В  восемь  часов вечера сделали ему хвойную ванну. Он совсем
успокоился.  Сильная  Танечка  с  небольшой моей помощью легко и
ловко  вынула  Дау  из  ванны.  Дау с вечера сразу уснул, пока я
готовила  ужин  для Гарика, потом постелила себе в физкультурном
кабинете.  Спать  не  могла,  снотворное  принять  боялась.  Дау
проспал  около  часа,  потом  стал  звать, крича: "Алло, алло!".
Хотела надеть комнатные туфли, но он так кричал. Туфли стояли не
с  той  стороны,  чуть  не упала, побежала босиком. Он закричал:
"Скорей, скорей, надеть ботинки - в уборную".
    Стала с трудом, без привычки надевать протезные ботинки. Они
выше   нормальных,  нужно  плотно  зашнуровывать  и  завязывать.
Помогла  ему встать, он сонный, вдруг начал падать. Удержать нет
сил. Быстрее молнии бросилась под него, он упал на меня.
    - Дау, ты жив.
    - Да, Коруша. Почему ты ночью дежуришь в больнице?
    -  Даунька, ты не расшибся, ты головой не ударился? - Нет, я
не ударился.
    Подняться  мне  было  трудно. С большим трудом я встала. Дау
сидел  на  полу.  Посмотрела  на  ноги  и  ужаснулась:  я надела
протезный  ботинок  на  здоровую ногу. "Бог мой, хорошо, что все
благополучно кончилось!".
    Но  поднять  Дау  с  пола было непросто. Он привык за годы в
больнице   беспомощно   виснуть   на   медсестрах.   Поднять  70
килограммов  с  полу  у  меня  не  хватило  сил.  Безрезультатно
измучившись, я обратила внимание на гладкость линолеума. Тогда я
взяла  его за уже правильно надетые ботинки и тихонько поволокла
к  лестнице  из  кабинета.  Когда  ноги  по колени спустились на
лестничные ступеньки, сидящего, со спущенными ногами я уже могла
его  поднять.  Наконец уложила, потушила свет. Заснуть не могла.
Встала,  не  зажигая  свет,  босая  вошла  к Дау. Он спит. Дышит
легко,  беззвучно,  никаких  хрипов!  Теперь я очень внимательно
сначала  брала  тяжелый  протезный  ботинок  и  упаковывала  его
больную  ногу.  Надо  выработать  такую  закономерность, чтобы в
дальнейшем  избежать  ошибок.  Заснуть  не  удалось. Сколько раз
ходил  Дау  потом, потеряла счет! Было еще темно. Слышу - пришла
Танечка.
    Спустилась  к ней. Приготовила завтрак для Гарика. Едва Таня
успела  позавтракать,  проснулся  Дау.  Она  помчалась к нему. У
Гарика  зазвонил  будильник. Когда Гарик сел завтракать, я легла
на  его  спальное  место.  Теперь оно у нас стало одно на двоих.
Выходной  день у Гарика был выходным днем у Танечки. Тогда спать
почти не приходилось.
    В  первый  день приезда Дау из больницы домой, он с отчаяния
схватился  за круглые перила из бука и сам легко поднялся к себе
по лестнице наверх. Возможно, сработала многолетняя привычка. Но
вставать  с  постели, ложиться в постель, пользоваться стальными
поручнями он категорически отказывался, нервничая, очень спеша в
туалет.
    Когда   я   настаивала,  он  кричал:  "Я  упаду,  меня  надо
поддерживать,  я  боюсь, у меня болит живот", и когда я замечала
дрожь в больной руке, я сдавалась. Водила его в уборную. Но как,
как  его  заставить  взяться  за  очень удобные, устроенные мной
стальные   поручни?  Как  его  заставить,  чтобы  он  в  уборной
обслуживал  сам себя? Все равно Гращенков не прав. Дау все может
делать  сам,  но  он  слишком теоретик, он слишком непрактичен в
жизни,  его  должна  заставить  необходимость, как того инвалида
войны в троллейбусе.
    На  второй  день,  после  того  как  уложили  Дау  спать,  я
попросила Танечку задержаться минут на 15.
    "Танюша, я быстро приму ванну. А то я боюсь залезать в воду,
вдруг он начнет звать".
    Моясь,  случайно  в  груди  обнаружила опять опухоль и очень
обрадовалась.  Мысль работала только в одном направлении: завтра
амбулаторно  сделаю  операцию, придудомой, Танечка уйдет, и Дау,
жалея меня, сам начнет вставать и ложиться в постель, держась за
поручни.
    Отпустила  Танечку,  пока  ничего не сказала: боялась, вдруг
врачи  не  захотят  оперировать. С медиками я не находила общего
языка.
    Спала  я  теперь  примерно  с 8 до 10 утра - 2 часа. Таня не
отходила  от  Дау.  На  мне были обязанности: закупать продукты,
всех  кормить и еще много домашних дел. Таня приходила в 8 часов
утра,  она  кормила  Дау  завтраком,  одевала  и  выходила с ним
гулять.  Просыпалась  я  сама без будильника примерно в 10 часов
утра.  Вскакивала,  бежала  наверх  смотреть,  сколько  градусов
мороза.  Наступил  февраль.  Выходила  к  Танечке, трогала у Дау
руки, не замерз ли он.
    "Танечка,  прежде  чем  выходить  гулять, всегда смотрите на
градусник  в  окне. Если на дворе температура больше 10 градусов
мороза,  гулять  не  ходите.  Он,  вдыхая холодный воздух, может
простудить легкие".
    Дау  возвращался  с  прогулки  домой, когда его гнали газы в
уборную.
    Как  только  уладила  неотложные  домашние дела, помчалась в
больницу  к  хирургам.  Амбулаторно отказались оперировать. Но в
больнице   обещали  на  следующий  день  отпустить  меня  домой.
Вернувшись  домой, рассказала свой план Танечке, она испугалась:
"Кора   Терентьевна,   зачем  вы  так.  Если  сделают  операцию,
останьтесь  хоть  на несколько дней в больнице". - "Нет, Таня. Я
здорова,  эта  операция  легкая.  Я  сразу вернусь домой. Вы Дау
скажите,  что  вас  телеграммой  вызвали  в  деревню,  и уйдете.
Танечка,  только  так  можно  попробовать  его  самого заставить
ходить в уборную".
    Но во время операции я потеряла сознание. Оказалось, опухоль
не одна, а целых четыре. Рана была глубокая, не зашили, вставили
дренаж. Рано утром, вернувшись домой, пришлось долго уговаривать
Таню, чтобы она ушла. Наконец, я осталась с Дау одна.
    -  Корочка,  что  я  буду  делать?  Ты после операции совсем
больная, а Тани нет. Вызови Гарика из университета.
    -  Нет,  Дау,  я  не знаю, где разыскивать Гарика. Ботинки у
тебя  одеты.  Попробуй  опираться  на те перила, что приделаны у
твоей постели.
    -  Нет, нет, Коруша. Я не смогу. Я уже очень хочу в уборную,
помоги мне встать.
    - Дау, я не в силах. Попробуй, пожалуйста, сам.
    - Нет, нет. Я не могу, Коруша, дай мне только одну руку.
    Он  стал  кричать, дрожать, побелел. Я не выдержала и отвела
его в уборную. Все рухнуло. Я была в отчаянии. Вызвала Таню. Она
сказала,  что  раздумала ехать в деревню. Не могла простить себе
своей  слабости. Все-таки я тряпка, ни капли воли. Или я была не
подготовлена,  что  Дау  может  с таким отчаянием кричать? Стала
обследовать  вторую грудь. В глубине нашла затвердение. С трудом
настояла  опять  на  срочной  операции.  Меня уговаривали: у вас
липомы,  это  у  всех  полногрудых  женщин, подряд оперироваться
нельзя.  Я  умоляла,  настаивала. Это всегда страшно, но другого
выхода  я  не видела. Разрез был глубокий, вынули шесть липом. Я
совсем  раскисла.  Но опять рано утром, уже с трудом, была дома.
Танечка ушла. Постель Дау против окна, у окна - письменный стол.
Рану опять не зашили, вставили дренаж. Грудь вся забинтована. На
белом бинте громадные кровавые пятна. Я подошла к постели Дау:
    -  Дау,  посмотри,  у меня лопнули швы. Я сяду у письменного
стола.  Я  не  могу  тебе  сегодня помочь. А Таня обещала прийти
только завтра утром.
    Опять  все  повторилось,  как  и  в  первый раз. Но когда он
побелел, стал кричать, отчаянно призывая меня, я подошла к нему,
он умолк. Я спокойно сказала:
    -   Дау,  посмотри,  у  меня  открылось  кровотечение  после
операции. Пойми, я не в силах сегодня тебе помочь.
    -  Корочка,  что же мне делать? Дай мне хоть одну твою руку,
хоть немножечко помоги.
    - Дау, я могу упасть, у меня нет сил. Дау, ты ходи под себя.
И  всю ночь будешь ходить тоже под себя по всем своим физическим
надобностям. А утром Танечка придет и все уберет.
    Он широко открыл глаза:
    - Как под себя? Что ты такое говоришь?
    Я села у письменного стола к нему спиной. Он просил, умолял,
стал кричать. Я плотно, с силой зажала уши руками, головой упала
на  стол.  Мои  силы  кончались.  Я  не знаю, сколько он кричал,
открыла  уши  -  тихо.  Боюсь повернуть голову. Тихо, со страхом
поворачиваюсь  -  его  нет  в комнате. Я застыла, не верилось. Я
боялась дышать. Неужели уже достигнуто! Да, этот рубеж был взят.
Осторожно,  тихо  передвигаясь,  цепко хватаясь за металлические
удобные поручни, Дау появился в проеме двери. Остановился:
    - Корочка, ты не потеряла сознание? Ты жива?
    -  Да, Зайка, милый. Мне лучше. Но помогать тебе я не смогу.
Если ты побоишься опять встать, меня не зови.
    -  Нет,  нет,  Коруша. Я очень виноват, ты была права, я все
могу  сам! Все очень удобно устроено. Теперь я буду сам ходить в
уборную.
    Продукты  у  меня были закуплены впрок. Когда готовила обед,
внизу,  в  кухне,  прислушивалась: он вставал, подходил к ванне,
щелкал  выключателем,  потом вода спускалась в унитазе. Выходил,
опять щелкал выключателем, тушил свет и сам ложился в постель. Я
поднялась к нему наверх:
    - Даунька, обед готов. Пойдем в кухню обедать.
    -  Коруша,  ты  думаешь,  я  сумею  сам  спуститься  вниз по
лестнице в кухню?
    -  Уверена,  ты  прекрасно  это сделаешь! Я на всякий случай
буду  идти  впереди  тебя. Если начнешь падать, обопрешься о мою
спину.
    - Я только сначала зайду в уборную.
    - Конечно, я тебя подожду.
    Спокойно,  благополучно  спустились  вниз.  После  обеда  он
спросил: "А ты будешь идти, как Танечка, сзади?".
    -  Конечно,  Даунька,  но  я  уверена, что ты не упадешь. Ты
очень хорошо ходишь.
    После  обеда,  убирая  внизу  посуду,  слышу  он  ходит,  не
ложится. Я быстро вбежала наверх.
    -   Корочка,   ты   не  беспокойся,  я  не  упаду.  Я  решил
потренироваться.
    Он  подходил  к  постели,  садился.  Потом сразу поднимался,
доходил до ванны.
    -  Корочка,  мне  просто  не верится, что я все могу сам. Ты
полежи внизу, отдохни. Ведь я же чуть тебя не доконал.
    Танечка  на  следующий день пришла очень рано. Еще не было 7
часов утра. Дау спал плохо, заснул под утро. Он еще спал.
    -  Танечка,  милая,  свершилось!  Все.  Ходит  сам! Вам тоже
досталось от моих операций, вы отдохните. Не приходите несколько
дней.  Я скажу Дау, что вы уехали в деревню. Он эти дни не будет
гулять  на воздухе, пусть привыкнет, что он все может сам. Очень
бою