вляет меня. Что вы намерены делать?
    -  А  много  ли  надо вам заниматься, например, математикой,
чтобы вернуться к должному уровню? - спросил я, уходя от прямого
ответа.
    - Математикой мне вовсе не надо заниматься. Математика - это
своего  рода  аппарат,  с  помощью  которого решаются физические
проблемы.  Вот  в  физике  я  поотстал.  Чтобы  догнать  то, что
произошло  без  меня,  мне  понадобится, может быть, два месяца,
думаю, что не больше.
    -  Дау, мне хотелось бы настоять на том, чтобы Лившиц пришел
и  повторил  с вами тот урок, который он дал мне в начале нашего
знакомства.
    - Можете пригласить любого физика, кроме Лившица.
    И  он  произнес в адрес своего соавтора презрительно бранное
слово  "Ворюга!".  Такое  отношение  было  вызвано инцидентом, о
котором  мне не хочется здесь рассказывать, и, если это нужно, о
нем можно в подробностях узнать от Коры.
    Но  какой  смысл было вызывать кого-нибудь из физиков к Дау?
Вокруг  Дау  после  катастрофы  образовался  вакуум.  Физики  от
самопожертвования   перешли   к  сожалению  о  нем,  а  потом  к
равнодушию.  За три года, особенно за последние два с половиной,
ни  один из них не только не пытался навестить его, но и избегал
встреч,  на  которые их приглашала по моему настоянию Кора. Были
только  два человека, которые искренне грустили о нем и пытались
ему  помочь:  Капица  и  Данин. Последний посещал Дау, предлагал
свои  услуги  в  любой  роли  и  даже предпринимал сам отчаянные
попытки  помочь  больному,  как в случае с женщиной-гипнотизером
(Данин привозил гипнотизера).
    Мне  было  ясно,  что,  если Дау вернется к работе, ученикам
своим  он  уже будет не нужен. Вакуум заполнился. Почти пять лет
жизни института без Дау сделали свое дело.
    Все   эти   мысли  я  ему  однажды  выложил.  Выслушав  меня
внимательно, он спокойно ответил:
    -  Видите  ли,  Кирилл Семенович, мои ученики выросли, и они
мне не больше нужны, чем я им. Хотя в последнем я сомневаюсь. Но
ведь  дело  не  в этом, а в том, что я привык и люблю работать с
молодежью.  Молодежь  будет  всегда.  Между прочим, это барометр
нашей  старости.  До  тех пор, пока я буду испытывать влечение к
молодежи, я не посчитаю себя старым. С того дня, как мой интерес
к ней иссякнет, наступит старость.
    Итак,  звать  кого-либо,  чтобы показать, что Дау становится
прежним,  вряд  ли имело смысл. Я полагал, что его возвращение к
творческой работе скажет само за себя, но задача состояла в том,
чтобы снять боли в животе.
    Если просмотреть в аспекте движущейся киноленты динамику тех
изменений,  которые  происходили  на  моих  глазах  и  на глазах
близких  к  нему  людей,  то все менялось, кроме болей в животе,
которые  в  сочетании  со  вздутием кишечника то более, то менее
сильно беспокоили больного. Учтя все это, я пришел к выводу, что
настало   время  попытаться  прогнозировать  течении  болезни  и
подумать, что предпринять.
    Для  построения  прогноза  имела  значение  еще  и  динамика
процесса.  Если эта схема, которой мы пользуемся применительно к
острым  хирургическим  заболеваниям,  дает  для  оценки динамики
процесса  час  или  два  -  не более, то в состоянии Дау не было
повода   к   поспешности,  но  все  же  построить  прогноз  было
необходимо.  Коль  скоро  в психике больного наметились признаки
явного   улучшения,   следовало   ожидать   и   дальнейшего   и,
по-видимому,   все   убыстряющегося   возвращения  к  нормальной
мыслительной  деятельности.  Дело  было, конечно, не в фантомных
болях,  поскольку  этот  "фантомный синдром" рассыпался - боли в
ноге  прошли, ежеминутное желание пойти в туалет стало сменяться
10-20  минутными перерывами, а после лечения кандидамикоза и еще
реже.  Не было оснований думать и о гибели гипотетических клеток
ближней   памяти,   ибо   в   состоянии   Дау   не  было  ничего
исключительного в сравнении с обычной глубокой контузией мозга с
длительной  потерей  сознания.  Мне  всегда казалось при анализе
таких  состояний,  что  глубокие  ушибы  мозга  скорее  бьют  по
ассоциативным  связям  и  эти  связи  восстанавливаются  по мере
выхода  клеток из состояния стойкой ишемии. Таким образом, центр
тяжести в оценке прогноза перемещался к спаечной болезни, именно
тут  надо  было  подумать  о будущем. Спаечная болезнь при таком
настойчиво  интермиттирующем  течении,  как  подсказывал мне мой
опыт,  обобщенный  в  соответствующей монографии, могла привести
больного  к  острой  спаечной  атаке  внезапно или постепенно, и
тогда   спасение   больного  будет  предприниматься  в  условиях
свершившейся катастрофы в брюшной полости.
    Но вопрос об оперативном лечении был преждевременен.
    Второй год наблюдения показал, что наши предположения верны.
    К сожалению, они оказались верны во всем.
    Все   разговоры,   которые  приведены  мною,  происходили  в
основном после возвращения Дау из Чехословакии. У него появилась
потребность   общения   с  людьми.  Он  охотно  высказывал  свои
суждения.  Он  беседовал  с сыном, проверил его знания и сказал,
что он сделает его теоретиком".
    К    заключениям    К.С.Симоняна    хочу   добавить:   после
кандидамикоза  и последующей промывки кишечника в Карловых Варах
у   Дау   исчезло  чувство  страха  перед  грозящим  извержением
кишечника.
    В  дни  болезни Дау, когда наглое и хамское поведение Женьки
вселило  в Дау мысль о самоубийстве, мысль о его обреченности, я
была  так  поглощена состоянием Дау, что забыла, что у меня есть
еще  и  сын.  И только глубокой ночью, когда Дау спал после двух
часов,  вспоминала:  а  ведь Гарик еще не вернулся. Уже три часа
ночи.  Обостренное  нервное  состояние.  Было ужасно! Вдруг слух
улавливал   еле  слышное  движение  внизу.  Облегченно  вздыхаю.
Наклоняюсь  вниз  через  перила  лестницы:  "Мальчик, почему так
поздно?".  Еле  слышный  шепот:  "Мама,  а  зато  я  не курю". -
"Согласна, вопросов больше нет. Еду найди сам".
    Но  в  один  прекрасный  день  сын  зашел  ко  мне в кухню и
сообщил:
    - Мама, я решил жениться.
    -  Гарик,  когда  тебе  было  три  года,  ты  уже тогда меня
испугал,  заявив,  что ты решил жениться. Тогда я тебя спросила:
"Ты сейчас решил жениться?". Ты мне ответил: "Нет, что ты, мама,
когда мне будет 8 лет".
    - Мама, я уже просрочил более десяти лет.
    -  Гаренька, а не рано ли? Главное, папка наш так еще болен.
Ты не мог бы подождать его выздоровления?
    -  Понимаешь,  мам,  на  нашем  курсе  уже  должно произойти
распределение.   У  Светы  нет  московской  прописки,  ее  могут
распределить  в  Крым.  Она  ведь  астроном.  В  Москве ее могут
оставить,  только  если  мы поженимся. Если она уедет, я могу ее
потерять. А я этого очень боюсь.
    Причина разумная, подумала я.
    - Гарик, а ты понимаешь, что это на всю жизнь.
    - Да, мама, я полюбил серьезно.
    - Но на всю ли жизнь? - подумала я. Потом вспомнила: поздние
возвращения,  по  выходным  дням  сообщения:  "Еду  на дачу, там
переночую". Он стал ездить на нашей "Волге".
    - Ну что же, Гарик, я согласна. Пойди скажи папе.
    - Мама, скажи папе сама, когда я уйду.
    -  Нет,  мальчик.  Если  ты уже решил жениться, найди в себе
мужество сам сообщить отцу.
    - Мама, пойдем вместе.
    - Хорошо, пойдем.
    - Танечка, идите обедать. Я уже вам накрыла стол.
    Гарик закрыл за Таней плотно дверь. Я села возле Дау, Гарик,
смущенный, тонкий, высокий, стал возле постели отца.
    - Папа, я хочу жениться.
    Дау рассмеялся.
    -  Вот  это  новость,  Гарик.  Ты,  по-моему,  еще не имеешь
собственной зарплаты, а уже собрался жениться!
    Гарик обратился в спасительное бегство.
    -  Дау,  ну  зачем ты так обидел мальчика? По-моему, они уже
два  года  любовники.  Когда  мы  вернулись из Чехословакии, мне
сообщили,  что  у  Гарика  жила в наше отсутствие очень красивая
девочка.  А  вдруг  у  них  уже  намечается ребенок, рисковать -
нельзя.  Девочка  она  очень  скромная,  из деревни. Папа и мама
работают в совхозе.
    Дау закричал:
    - Гарик, Гарик, вернись наверх, ко мне!
    Вошел Гарик.
    -  Гарик,  почему  же  ты мне вначале не сообщил, что вы уже
любовники  целых  два  года.  Проверили  свои чувства. Я ведь по
ошибке  решил,  что ты покупаешь "кота в мешке"! Я не мог знать,
что твоя девушка так умна! Я, конечно, согласен. Передай ей, что
я очень хочу с ней познакомиться. Обязательно приведи ее ко мне.
    В  этот  же  вечер  Светочка познакомилась с Дау. Спустились
вниз очень счастливые. Светочка сообщила с большим восторгом:
    - Меня Лев Давидович пригласил в поездку в Париж. Когда наши
дети ушли, я вспомнила. Когда-то, еще в Харькове, он тоже обещал
свозить меня в Париж.
    -  Ну,  как  тебе  понравилась наша Светочка? - спросила я у
Дау.
    -  Она производит очень хорошее впечатление. Очень мила. Но,
Коруша, ты гораздо красивее. Увы, снохачом я не буду.
    - Тоже не плохо, Даунька. Светочка красива, и даже очень.
    - Что ты, Коруша. Ты гораздо красивее ее.
    Уверять его в обратном я не могла.
    -  Да,  Коруша.  Ты  не возражаешь, я ее пригласил поехать с
нами в Париж.
    - Я буду самая счастливая, если эта поездка состоится, но до
Парижа  так несбыточно далеко. В своем прогнозе в 1966 году я, к
сожалению,  ошиблась.  Дауньке  злой  рок  не  позволил  увидеть
прелестную  девочку,  дочку  Гарика.  У  нас ведь был мальчик. А
маленькая девочка - это еще лучше!
    Мне  не  очень  нравилось,  что  все  наши  физики-теоретики
академики  своих  сыновей  делают  теоретиками.  Почти с пеленок
начинают  натаскивать  их  по  математике, а потом академик папа
легко может подарить сыну диссертацию, так я думаю и сейчас! Сын
с раннего детства проявлял себя как экспериментатор.
    - Даунька, Гарик уже школьник. Ты играешь с ним только как с
котенком.  Ну  хотя  бы  раз  поинтересовался его способностями,
позанимался  бы  с  ним.  Вот  Яша Зельдович, Вовка и Мигдал так
натаскивают  своих сыновей перед школой по математике, что они в
школе идут "киндер-вудами".
    -  Коруша, я не понимаю: кто у нас в семье еврей - я или ты.
Ты склонна к разным еврейским штучкам. Воспитывать и натаскивать
детей  с  детства  глупо.  Я  буду сына обучать математике, а он
вдруг    родился    музыкантом.   Пусть   растет,   наслаждается
беззаботностью  детства,  с  возрастом  появятся наклонности, не
навязан  ные  родительским  мнением, а свои! Свою специальность,
свою профессию человек должен любить. Только когда человек любит
свою  профессию,  он  может  быть  счастлив.  Тогда  он  будет с
наслаждением  трудиться.  Надо  помнить:  труд  обезьяну  сделал
человеком! А у лодырей может отрасти хвост, и он полезет жить на
дерево.
    До  шестого класса сын болел, очень много пропускал. В пятом
классе, болея, пропустил больше месяца.
    Во  время  болезни,  связанной с высоким мозговым давлением,
врачи заниматься запрещали. Когда после длительных пропусков сын
шел в школу, я всегда боялась, что он сильно отстанет.
    - Мальчик, что у вас сегодня было на уроках?
    - Сегодня была контрольная работа по арифметике. - Ты решил?
    - Да.
    На следующий день спрашиваю:
    -  Гарик,  вам  сказали  результаты вчерашней контрольной по
арифметике? - Да.
    - Какая у тебя отметка?
    - Пять.
    - Мальчик, ты списал вчерашнюю контрольную?
    - Нет, мама, я решил сам.
    -  Как  ты  мог  решить.  Ты больше месяца пропустил. Не мог
знать пройденного материала.
    -  Мама,  ты  же  не  знаешь.  У нас вчера было два урока по
арифметике.  Так вот на первом уроке два мальчика у доски решали
такие  задачи, какие нам с небольшими изменениями дали на втором
уроке решать на контрольной работе.
    Я   облегченно   вздохнула.  Подумала:  неужели  унаследовал
какие-то гены отца?
    Физики  совсем  забыли  Дау.  Даже  Померанчук стал заходить
редко.  Его  тоже  постиг  злой  рок.  Наблюдал его Вишневский и
сообщил  нам  страшнейшую вещь: у Чука рак пищевода. Оперировать
нельзя,  опухоль  на аорте. И как всегда, в таких случаях, когда
не  остается никакой надежды, посылают на облучение. Услышав эту
страшную   вещь,   я   подумала,   почему  рак  избрал  лучшего,
талантливейшего ученика, столь любимого Даунькой? Почему?
    Последний визит безнадежно больного Чука к выздоравливающему
Дау:
    -   Учитель,   ты   знаешь,-  последовало  изложение  работы
какого-то американского физика.
    Дау,  недослушав,  сказал: "Это чушь". И привел свои научные
опровержения. Чук радостно рассмеялся.
    -  Учитель,  я  пришел к тому же мнению вчера вечером. А вот
работа:  (был  назван  какой-то  физик  из  Швейцарии, если я не
ошибаюсь)...
    Оба с упоением пришли к выводу: работа стоящая. Дау добавил:
"какую пользу это может внести, в конце концов, в науку".
    Чук пришел в полный восторг. Чук опять подчеркнул, что в той
области,   которой   Дау  занимался  последние  свои  два  года,
1960-1961-е, еще ничего не сделано. Эту проблему все физики мира
считают  неразрешенной. И, по-видимому, никто над этой проблемой
не работает.
    -  Учитель,  твое  открытие  ждет  тебя! Понимаешь, учитель,
новые  Эйнштейны  и  Боры еще не родились. И, кроме тебя, сейчас
нет  физика, который смог бы осилить эту проблему, за которую ты
взялся  в 1960 году и когда ты ее разрешишь - переплюнешь самого
Эйнштейна.
    - Чук, не говори ерунды. Эйнштейна переплюнет Володя Грибов!
    -  Учитель, ты прав. У Грибова мощнейший талант. Меня он уже
переплюнул.  Ну,  а  тебя, учитель, как и Эйнштейна, переплюнуть
невозможно!
    Это  все,  что  я  вынесла  из их разговора. Не знала я, что
тогда мне было необходимо запомнить хоть какие-нибудь физические
термины.  Не  понимая  их,  я  их не фиксировала, к сожалению, в
своей  памяти.  Не  знала  я,  что  присутствую, когда Дау и Чук
разговаривали в последний раз.
    Сам  Чук исхудал, выглядел святым мучеником. Дау не сводил с
него глаз.
    -  Учитель,-  сказал  на  прощение  Чук.-  Ты ведь знаешь, я
никогда тебя ни о чем не просил.
    - Да, Чук. Это так!
    -  Учитель!  Сейчас  у  меня  к  тебе  просьба.  Пожалуйста,
проголосуй   за  Мигдала.  В  приближающихся  выборах  он  будет
баллотироваться  в академики. Он достаточно талантлив, он должен
стать академиком.
    - Чук, я не могу тебе отказать. Я проголосую за Мигдала. Его
талант  этого  стоит,  хотя наука понесет ущерб. Он разленится и
может  бросить  работать.  Даю тебе слово: голосую за Мигдала по
твоей, Чук, просьбе.
    Перед  очередными  выборами физики зачастили к Дау. Пришел и
Мигдал  вместе  с  Артюшей  Алиханьяном.  К  Артюше  Дау  еще со
студенческих  ленинградских  лет,  по-моему,  питал очень теплые
чувства.
    А  после войны они стали просто неразлучными друзьями. Очень
часто  я,  Дау  в  компании  с Артюшей посещали кино, рестораны,
встречались по-дружески.
    Приходу  Артюши  Дау  очень  обрадовался.  А Аркадию сказал:
"Миг,  я  голосую  за  вас. Умирающий Чук просил меня об этом. Я
отдаю дань вашему таланту, но боюсь, что причиню ущерб науке".
    Как-то,  наконец,  пришел и Женька. Я так боялась, что вдруг
Дау  его  выгонит.  Но Дау поднялся, ни слова не говоря, пошел в
туалет.
    Дау  не  спешил  к Женьке. Выйдя из туалета, он прошел еще в
физкультурный   кабинет,   сделал   несколько   упражнений,  мне
казалось, он не хочет разговаривать с Женькой.
    Не  успел Дау лечь в постель, вбежал Шурка Шальников. - Дау,
знаешь,  Женю наш ученый совет выдвинул в членкоры. Ты будешь за
него голосовать?
    -  Женьку  в  членкоры?  -  удивленно  протянул  Дау.  - Ну,
конечно, нет!
    Женька красный, как ошпаренный рак, выскочил вон.
    -  Удивительно,  почему  со  мной не посоветовались. Я очень
хочу провести в членкоры на этих выборах Халатникова. А Женька -
он ведь не физик.
    Дау встал и в волнении стал ходить, потом решительно пошел в
библиотеку, позвонил по телефону П.Л.Капице. Петр Леонидович сам
снял трубку.
    -  Петр  Леонидович, у меня к вам просьба. Пожалуйста, перед
голосованием передайте нашему отделению мое пожелание. Я считаю,
что  самый  достойный  кандидат  в  членкоры от нашего отделения
только Халатников.
    Петр Леонидович ответил:
    -  Дау,  устно  объясняются  только  в  любви. Напишите ваше
ходатайство  за  Халатникова в письменной форме. Я прочту нашему
отделению  ваше  пожелание.  Дау  написал, и я лично отнесла эту
записку  Капице.  Ну,  а  Женька,  выскочив  от  Дау, сел в свою
"Волгу" и начал поочередно объезжать всех академиков, от которых
зависило  его избрание. Рыдая, что Дау окончательно сошел с ума:
за  лучшего  друга  и  своего  соавтора отказывается голосовать.
Зельдович откликнулся на Женькин вопль, он зашел к Дау.
    - Дау, мне Женя сказал: вы не хотите за него голосовать?!
    - Яша, а вы не находите это естественным?!
    -  Дау,  но  ведь его работы... - он перечислил их. - Они не
только  хороши,  они  принадлежат к классичес ким работам в этой
области теоретической физики.
    Дау очень сердито воскликнул:
    -  Яков Борисович, вы это смеете говорить мне? Вы-то отлично
знаете цену этим работам.
    Лифшиц   стал  членкором  АН  СССР  вопреки  желанию  своего
учителя. Это было в июле 1966 года.
    Лето  1966  года.  Мы никуда не поехали, на мое заявление на
путевки  в  Крым  наш  лечебно-бытовой  отдел  предложил путевки
обыкновенные, мотивируя тем, что даже всех членов Президиума они
в этом году не смогли обеспечить люкс-путевками.
    После  смерти  мамы  на  дачу  не  поехали.  Лето было очень
хорошее.  Частые  посещения  Вишневского  и  Симоняна  оправдали
проведение  этого  лета  в  Москве. А вдруг, надеялась я, в один
момент блокада Вишневского снимет боли и Дау будет здоров.
    Очень  много  Дау  гулял  в  институтском  парке.  Выходя на
прогулки,  нос  к  носу  встречался  с  Женькой, но тот с высоты
своего членкорского величия Дау не замечал, не здоровался.
    В  конце  лета в Москве состоялась международная конференция
физиков  по  низким температурам. Приехали иностранцы. Среди них
был  английский  физик  Шенберг. Он и раньше приезжал в институт
П.Л.Капицы. Около года даже работал в Институте физпроблем, знал
всех  сотрудников  хорошо.  Прежде чем навестить Дау, он зашел к
Женьке.  Женька  сдуру  показал Шенбергу все те именные подарки,
которые  были  вручены  Дау  в день его пятидесятилетия. Шенберг
пришел  в  восторг  от  подарков, которые Женька выкрал из нашей
квартиры в наше отсутствие.
    Когда Шенберг пришел к Дау, он сказал:
    -  Дау, вы замечательно выглядите. А Женя мне сказал, что вы
в  ужасном состоянии и чтобы я лучше к вам не заходил. Дау, Женя
мне  показал те именные подарки, которые вам были вручены в день
вашего пяти десятилетия.
    Он  начал  восторгаться подарками, продемонстрированными ему
Женькой. Дау посмотрел на меня с упреком. Когда иностранец ушел,
Дау сказал:
    -  Кора,  я  тебе простить не могу. Зачем ты скрыла от меня,
что подарки украл Женька?
    Дау  быстро  встал,  вышел  в библиотеку. Я услышала, как он
сказал по телефону Женьке: "Зайди срочно ко мне".
    Женька  моментально  прибежал.  Я осталась в библиотеке. Дау
был очень взволнован. Он закричал на Женьку:
    -   Подлый  вор,  мне  Шенберг  сообщил,  что  все  подарки,
исчезнувшие  из  кабинета  в  мое  отсутствие, оказались у тебя.
Сейчас же все мне верни.
    Я не слыхала Женькиного голоса. Он молча быстро сбежал вниз.
И,  конечно,  ничего не вернул. Дау очень нервничал, руки у него
дрожали.  Я  ему  дала капли, он понемногу успокоился. Но твердо
сказал:
    -  Как  только выздоровею, уволю Женьку и переиздам все свои
книги  по  теоретической физике, но уже без соавтора-вора. (...)
Но,  Коруша,  меня пугает другое: если Женька так обнаглел, если
он  уже  поставил  на  мне  крест,  то  я,  наверное, никогда не
выздоровею? Коруша, ты от меня это скрываешь? Столько лет боли в
животе,  после  стольких  травм.  Я  обречен  на эти бе