сь,  что,  увидев  вас,  вцепится и заставит вас водить его в
уборную. Рисковать нельзя. В случае чего я вам позвоню.
    Теперь  я  осталась  одна.  На  следующий  день утром, после
завтрака,  раздался  звонок  в дверь. Я спустилась вниз, открыла
дверь.  А Дау в это время встал и ходил, лежать долго он не мог.
Когда услышал голоса, он сверху, с лестничной площадки спросил:
    - Коруша, это Таня пришла?
    - Нет, Дау, это пришли врачи.
    Услышав тяжелую поступь протезной обуви, врачи спросили:
    - Он там с Таней?
    - Нет, Таня отлучилась. Он ходит один.
    Они все бегом наверх и как вкопанные остановились. А Даунька
сам ходил от постели к ванной. У пришедших врачей он спросил:
    -  Если  вы  будете меня осматривать, то, извините, я должен
зайти в туалет.
    Они  уже сидели в его комнате, слышали, как он спустил воду,
щелкнул  выключателем; пришел в комнату, сам улегся в постель. Я
только  поправила  одеяло,  укрыв больную ногу. Вид у Гращенкова
был   растерянный.   Все   они  еще  так  недавно  категорически
утверждали,  что  Дау  не  сможет  никогда  сам себя обслужить в
уборной.  Я  была  слишком  счастлива достигнутыми результатами,
чтобы помнить зло!
    - Конкордия Терентьевна, мы пришли узнать, может, что-нибудь
нужно для больного?
    -  Да, очень нужно. Срочно необходимо заказать теплые зимние
протезные   ботинки.   Пришлите,  пожалуйста,  тех  протезистов,
которые  приходили  в  больни-  цу.  Я  очень  боюсь наступления
морозов в феврале. Но теплые ботинки опоздали.
    Настало  роковое 10 февраля 1964 года. Как всегда, в 8 часов
утра пришла Танечка. Я, как всегда, легла спать. В 9.30 меня как
током  подняло. Мне показалось очень холодно. Я вскочила, в окно
увидела,  как  Танечка и Дау прошли мимо окон. Как всегда, они в
эти  часы  гуляли.  Я кинулась наверх, термометр 10 февраля 1964
года показывал 14 градусов мороза. Быстро надев пальто и сапоги,
выскочила во двор. Руки у Дау были теплые.
    - Таня, вы видели, что 14 градусов мороза?
    -  Кора  Терентьвна,  видела. Но Лев Давидович заставил меня
вывести его гулять.
    О,  его  хватку я знала! Добрая Танечка ему противоречить не
могла.
    Дау  весь  розовый  на  морозе  -  сиял. Просил еще пройтись
несколько раз.
    - Дау, Таня замерзла. Она может простудиться. Таня, вы идите
домой. Я с ним немного пройдусь.
    -  Нет,  я  с  тобой  боюсь  гулять. Ты меня не удержишь. По
словам  Тани,  гуляли  они  немногим  больше  получаса. Но самое
страшное  уже  свершилось.  Вечером  10  февраля, приготовив ему
ванну,  стали  раздевать.  На больной ноге конец большого пальца
еще  не  ожил,  Дау  его  не ощущал. Снимая носок, заметила, что
ноготь и кончик пальца остались в носке. Обморожение страшнейшей
степени. Боясь февральских морозов, я хотела забрать Дау весной.
Я  боялась вспышки в легких, а беда пришла от последнего сустава
большого пальца ноги, который был омертвленный.
    На  последнем  расширенном  консилиуме  ведущие ортопеды мне
сказали:  через  два-три  месяца  весь палец оживет. Но боль еще
может   задержаться  в  концах  пальцев.  Консилиум  не  выписал
больного  из  больницы  и  не  оставил  конечной инструкции: при
скольких  градусах  мороза может быть обморожение еще не оживших
тканей  пальцев на больной ноге в неутепленных ботинках! Вина на
Миллионщикове.  Ну,  а  Гращенков  не  клиницист, он умел только
заседать.
    Я  оцепенела,  держа в руках его ногу. Не могла отвести глаз
от  того  места  на  пальце, где еще недавно был ноготь. Танечка
звонила  в  больницу,  вызывала  врачей.  У меня беззвучно текли
слезы.
    - Коруша, не расстраивайся. Мне совсем не больно. Не ожившие
еще ткани были безболезненны.
    Приехали   врачи,  вставать  нельзя,  ходить  нельзя,  ванну
принимать нельзя, мочить ногу нельзя. Уложили Дау на спину, ногу
положили  на  подушку  под  стеклянный  колпак  и стали облучать
кварцем.  Наступили мрачные дни и ночи. Но обмороженное место не
заживало,  не  подсыхало.  Ведь  конец пальца еще не ожил. Врачи
стали  бояться  гангрены.  Собрали консилиум дома. Решили срочно
удалить палец, боясь, как бы не пришлось потерять ногу. Операцию
назначили    на    понедельник.   Мне   предложили:   "Конкордия
Терентьевна,  давайте  мы  сегодня  положим  его  в больницу. Вы
немного отдохнете".
    -  Ну  нет.  Мне  не  до отдыха. Зачем он лишнее время будет
лежать  в  вашей  больнице.  Сегодня  суббота,  оставим  все  до
понедельника?
    В понедельник Танечка пришла очень рано. Я ее позвала скорей
наверх.
    -  Танечка,  мне  кажется,  начало подсыхать. Вот посмотрите
свежими   глазами.   Таня   подтвердила.   И   краснота   вокруг
уменьшилась.  Сообщили  в больницу. Приехали хирурги, установили
начало заживления, операцию отменили.
    А  в  марте  от  вынужденного лежания, около двух месяцев на
спине,  взбунтовались  легкие.  О,  это  было  очень страшно! Он
задыхался,  хрипел,  на  глазах  умирал.  И  так  сразу,  вдруг,
внезапно  побелел  и  стал  задыхаться. Я растерялась, бегала по
квартире,  кричала,  рвала  на  себе  одежду.  А Танечка вызвала
скорую  помощь.  Больница  Академии наук рядом, приехали быстро.
Привезли  кислород.  Спасли.  Когда  хрипы  умолкли,  со страхом
поднялась  я  наверх.  Он лежал бледный, без кровинки в лице, но
уже  нормально  дышал. Опять, уже второй раз, у нас дома собрали
консилиум.  Опять  Гращенков  стал  распинаться, как они еще раз
спасли жизнь Ландау. Мне хотелось им крикнуть: "Уже весна, зачем
раньше   времени  выбросили  его  из  больницы?".  Но,  конечно,
смолчала,  ведь  "что  прошло, о том не говорят". Так мне сказал
мой  двухлетний  Гарик.  Гращенков униженно лебезил. Лежащего не
бьют, подумала я. Надо мириться с обстоятельствами.
    Когда  нога  зажила,  Гращенков  разрешил,  наконец, принять
больному  ванну. Дау был счастлив, но, раздевая Дау, я заметила,
что бедро правой здоровой, нормальной ноги намного толще левого,
а врачи не заметили.
    -  Нет, Таня, купать нельзя. Я боюсь. Всю зиму обтирали, еще
раз оботрем.
    Дау активно запротестовал.
    -  Нет,  Дау, хватит. Рисковать не будем, я не могу. А вдруг
это опасно?
    Позвонила  домой Гращенкову - купать запретил, обещал с утра
приехать.  В  9 часов утра он был уже у нас. Тщательно осмотрев,
он  сам,  конечно,  не  мог ничего определить. Сказав, что скоро
вернется, уехал. Скоро вернулся, но не один, а с А.А.Вишневским.
Осмотрев   стеклянное   отекшее   бедро,  Вишневский  спросил  у
Гращенкова:
    -   Сколько  он  у  вас  вынужденно  лежит  на  спине  после
обморожения ноги?
    - Уже два месяца.
    -  У  больного  тромбофлебит  глубинной  вены правого бедра.
Обычное  застойное  явление.  Ну  как  же  вы, Николай Иванович,
допустили такое обморожение. Почему вы разрешили такого больного
после таких травм выписать из клиники среди зимы? Больные всегда
спешат  домой. Вы должны были его уговорить и, в крайнем случае,
выписать в марте.
    Гращенков молчал. Молчала и я.
    А.А.Вишневский  прописал  компрессы.  Вставать категорически
запретил: "Никаких движений. Я буду навещать".
    Это  было очень мучительное время для Дауньки. Несладко было
и нам с Танюшей.

Глава 51

    С  первых дней, когда я привезла Дау домой, я звонила многим
физикам, просила их навещать Дау дома. Евгений Михайлович Лившиц
не  являлся. Мнение ведущих врачей оставалось прежним: Гращенков
и  другие  считали,  что  боли у Ландау мозгового происхождения.
Надо, чтобы его ученики-физики отвлекали от боли, надо заставить
Ландау  заняться  делами.  Я  в  это  не верила. Но решила, если
Женька   в   него  вопьется,  начнет  вытягивать  параграфы  для
следующих томов по теоретической физике, вреда не будет.
    Встретив Лелю, Женькину жену, во дворе, я ей сказала:
    -  Леля, передайте Жене, я снимаю все свои обиды против него
и  против  вас.  Дау  уже  дома,  пусть к нему Женя заходит, как
заходил прежде, заходите и вы.
    Евгений  Михайлович  стал  посещать  Дау  в  компании других
физиков. Потом осмелел, стал приходить один. Закрывал дверь, и я
даже  радовалась,  вдруг  Женьке  удастся заставить Дау заняться
писанием  книг.  Стала  прислушиваться. Лившиц всегда спрашивал:
"Дау,   ты  помнишь  вот  эту  формулу,  которую  ты  вывел  для
последнего  тома?"  -  "Нет,  я  этой  формулы  не знаю, я ее не
выводил,  эта  формула не моя". - "А вот эту новую энтропию, для
восьмого тома, помнишь?" - "Нет, я ее никогда не знал".
    Я  для  себя отметила: наверное, все это было сделано в 1961
году,  перед травмой. Год перед катастрофой оставался провалом в
памяти.  Это  меня  не пугало, было много других забот, и всегда
помнила  слова  Пенфильда:  время  и  терпение  все восстановят.
Главный врач у Ландау - время и терпение!
    Еще  я  старалась  выяснить, кто из наших московских медиков
подлинные  клиницисты. Часто слышала фамилии Вишневский, Вотчал,
Васильев.  Тот  самый  Васильев,  который  в первые часы травмы,
увидев страшнейшей силы забрюшинную гематому, написал, что жизнь
несовместима  с  травмами.  Расписался и уехал. Вот этого самого
Васильева особенно все хвалили, как специалиста по кишечнику. Но
даже менее знаменитые медики не соглашались на визит к Ландау по
приглашению  жены, ссылаясь, что, если это необходимо, их должен
пригласить председатель консилиума Гращенков.
    Я  уже  начинала  думать,  а  вдруг  Гращенков  не по личным
мотивам  выбросил  Дау из больницы, неужели он так глуп, что мог
серьезно думать: Ландау дома, увидев свой письменный стол, сядет
и начнет заниматься наукой, забудет о боли, "которую он сам себе
придумал".
    Эту  мысль он как-то высказал мне, когда начал свою кампанию
по   преждевременной  выписке  Дау  из  больницы.  Тогда  я  ему
ответила:  "А  он  за  свой  письменный  стол садился только для
бритья". Сейчас, когда Дау уже дома, я все это передумывала, эти
мои   слова  Гращенков,  наверное,  принял  как  издевательство!
Гращенков   не  понимал  Ландау.  Я  решила  написать  письмо  в
Чехословакию профессору Кунцу, прося его помощи.
    "Москва, 24 февраля 1964 года.
    Глубокоуважаемый профессор Кунц!
    Все  мы,  друзья  и близкие Л.Д.Ландау, помним, как много Вы
сделали для спасения его жизни, и всегда благодарны Вам. Сейчас,
как вы знаете, жизнь Льва Давидовича находится вне опасности, но
общее  состояние  продолжает оставаться очень тяжелым и почти не
меняется к лучшему. Больше всего его мучают боли в пальцах левой
ноги, которые мешают ему спать и тем самым мешают выздоровлению.
Местные  блокады,  проведенные  неоднократно в больнице, не дали
никакого    эффекта,   и   поэтому   было   высказано   медиками
предположение,   что  боль  происходит  от  центральной  нервной
системы.  Существует  и другое мнение, что изза перелома тазовых
костей  и  последующего неправильного срастания, зажатые нервы в
тазу   дают  эту  боль.  Ваша  консультация  могла  бы  принести
неоценимую  пользу  больному.  Не  согласились  бы вы приехать в
Москву и посмотреть Льва Давидовича? Если вы найдете возможность
для этого, не откажите в любезности сообщить об этом.
    Преданная вам Конкордия Ландау.
    Москва, Воробьевское шоссе, дом 2, кв. 2".
    О  том,  что  появились  боли  в  животе,  я не писала. В те
времена  я  надеялась,  что  сильные  вздутия  и  боли  в животе
устранятся  сами  по  себе,  если  наладить  правильное питание.
Поэтому  я  пошла  на  операцию,  хотела заставить Дау встать на
ноги,  двигаться.  При  правильном питании, мне казалось, я сама
могу  справиться  в  домашних  условиях  с  ненормально  вздутым
болезненным   животом.   В   больнице   Академии  наук  кишечник
просвечивали рентгеном, смотрели специалисты - ничего не нашли.
    Я  была очень счастлива, что Гращенков пригласил, наконец, к
Дау  А.А.Вишневского,  знаменитого  медика-клинициста. Следующий
визит  Александра  Александровича  был  уже  без Гращенкова. Как
клиницист  и  настоящий медик он сразу обратил внимание: "Ты что
это,  батенька,  без  конца  в  уборную  бегаешь? А ну ложись, я
осмотрю твой живот. Бог мой, да твой живот расперло до последней
степени.   А  где  история  болезни?"  (Александр  Александрович
называл  всех на "ты"). Я сейчас же позвонила В.И.Зарочинцевой в
больницу  АН. Александр Александрович взял трубку и сам попросил
привезти   срочно  историю  болезни  Ландау.  Посмотрев  ее,  он
спросил:
    -  А  где  ты  хранишь  результаты анализов? Меня интересует
последний анализ кала на грибки.
    Она     многозначительно     посмотрела     на    Александра
Александровича,  взяла  историю  болезни,  перелистала, нашла то
место,  где  Гращенков  записал:  "Боли  в  животе  центрального
происхождения,  нарушен  центр  в  мозгу, сигнализирующий ложную
боль в животе".
    -  Ты что это мне показываешь? Это я уже сам прочел. То, что
записал  Гращенков,  может  оказаться  вариантом из тысячи одной
ночи!  Я  тебя по-русски спрашиваю, где последний анализ кала на
грибки?  Вижу,  не  делали.  Давай показывай, где записан анализ
кала  на  грибки предпоследний. Да ведь Ландау лежал у тебя года
полтора.  Покажи,  где анализ кала на грибки за время пребывания
больного  у тебя. Нет, нету, ни разу не сделали. Вас за это мало
всех  повесить!  Я  не  был  в консилиуме у Ландау, но как медик
знаю, сколько он получил антибиотиков и таких сильных, как новые
американские:  чтобы  потушить  травматический пожар в легких, с
дозами  не  считались.  Тогда  спасали жизнь! Потом Ландау был у
нейрохирургов.  Ну им простительно: они, кроме черепной коробки,
дальше  в  человеческом  организме ничего не понимают. Но у вас?
Что  ваша  больница  -  кладбище  для  академиков? Я уверен: его
изнутри  пожирают грибки, у него, наверное, погибла вся кишечная
флора. Он же сейчас не живет, он без конца бегает в уборную.
    Он  безнадежно  махнул  рукой на Зарочинцеву и, обращаясь ко
мне, сказал:
    -  Я  сейчас  тебе выпишу направление к лучшему микробиологу
профессору Ариевичу. Его лаборатория находится в Сокольниках при
венерическом  диспансерном  отделе.  Соберешь кал и отвезешь, но
смотри, передай в руки самому Ариевичу, а я ему сам позвоню.
    Я все сделала, как сказал мне Александр Александрович. Когда
анализ  был  готов, сам профессор Ариевич позвонил мне домой, он
от  волнения  заикался, говоря: "За всю мою многолетнюю практику
впервые такой тяжелый случай - кишечная флора погибла полностью.
Грибки  сильные,  окрепшие,  их возраст что-то около трех лет. Я
даже  не  знаю, как начать с ними борьбу, я удивлен, что больной
жив!".
    Прошло столько лет. Я пишу об этом и рыдаю. Как Дау мучился.
Как можно назвать тех людей, которые бегали к Топчиеву, Келдышу,
Миллионщикову  и  диктовали:  "Ландау  должен  выздоравливать  у
нейрохирургов,  у  Егорова"!  А  у  Егорова он был около года, и
Егоров  знал,  каких  и  сколько  антибиотиков поглотил Ландау в
больнице  №  50.  Но  его  специальность - нейрохирургия по раку
мозга,   а   Лившиц   поднял   целую   кампанию,   чтобы  Ландау
выздоравливал   только   в  этом  институте.  Академики  Тамм  и
Зельдович   ему   в   этом  очень  помогали.  А  вот  П.Л.Капица
воздержался  от  вмешательства  в медицинские дела Ландау. Он не
знал  медицины  и  не  мог давать советы по этим вопросам. Потом
надо  помнить,  что  Капица еще и Кентавр. Больной Ландау ему не
был полезен!
    Вероятно,   профессор   Ариевич   позвонил  Вишневскому.  На
следующий  день  Александр Александрович приехал с разработанным
планом  лечения:  как  вывести  грибки  и  восстановить кишечную
флору.  Я получила подробный список, где перечислялись продукты,
необходимые  Дау,  их количество, какие употреблять медикаменты.
Весь  кал  до  грамма собирать за сутки и отвозить в лабораторию
при Институте А.А.Вишневского.
    В  первый  день,  собрав  в  литровую  банку  первую порцию,
увидела, что кал жидкой консистенции, в количестве примерно двух
сантиметров.  Куском  прозрачного  полиэтилена я крепко завязала
банку  и  поставила  в ванной за унитаз. Через некоторое время я
зашла в ванну. Запах мобилизовал все мое внимание. Ужас, с какой
силой   размножались   эти  грибки.  Прозрачная  крепкая  пленка
лопнула,  литровая  банка  была полна, пеной возвышалась высокая
шапка.  Пол  ванной  весь покрыт такой же пеной. У меня от ужаса
зашевелились  волосы  на  голове:  так  что  же делается у Дау в
кишечнике? Действительно, не понятно, как он живет?
    По  совету  А.А.Вишневского  я  поехала  в Институт молочной
промышленности,  по  его  рецепту заказала простоквашу строго по
мечниковской   закваске.   Потом   с  помощью  Вишневского  меня
проконсультировала  академик  Ермольева. Она посоветовала в меню
Ландау  ввести  для  возрождения кишечной флоры побольше молодой
свежей зелени, именно зелени, а не корней - петрушки, сельдерея,
укропа.  "Старайтесь резать помельче и давать больному как можно
больше".
    Я  очень  мелко  резала,  смягчала маслом и сметаной, но все
равно  первая  порция  нарезанной  травы  вызвала  у Дау в горле
раздражение.  Он  так закашлялся, что посинел: вероятно, рубцы в
горле  от трахеотомии остались. Я решила из этой зелени выжимать
сок.  Это была титаническая работа. В огромные корзины я скупала
зелень.  Он  у  меня  стал  получать  натощак полстакана сока из
зелени  петрушки, в обед - полстакана сока сельдерея и на ночь -
полстакана  зелени  укропа.  Медикаменты  -  нистатин,  продукты
питания строго по рецептам и в количестве, указанном Вишневским,
плюс   еще   мечниковская   простокваша  из  Института  молочной
промышленности.
    Трудоемкость  получения  сока  из этих трав доводила меня до
кошмаров.  Я  очень  боялась  в травах с рынка занести инфекцию.
Сначала   тщательно  смывала  пыль,  потом  небольшими  порциями
опускала  в  розовый раствор марганцовки, тщательно ополаскивала
небольшими порциями, в заключение полоскала в холодной кипяченой
воде.   Вымытую   траву  заворачивала  в  стерильную  марлю,  на
следующий день отжимала из нее сок.
    Я  помнила,  как  Дау  заразили в нейрохирургии инфекционной
желтухой.   Я  все  время  опасалась,  что  где-то  с  маленьким
пузырьком  воздуха  между  листьями  остался  микроб!  Тщательно
промывала  эти  травы,  буквально  до  потери  сознания.  Моторы
кухонного  комбайна  и  все  соковыжималки не были рассчитаны на
выжимание  соков  из  этих  трав:  моторы  горели, соковыжималки
быстро изнашивались.
    Оказалось,  этот  кухонный  комбайн уже снят с производства,
нашла  старый паспорт, прочла адрес завода и помчалась на завод.
Главный  инженер завода и его сотрудники очень чутко отнеслись к
моей  просьбе.  Нарушая  свои  внутренние  заводские законы, они
отдали мне где-то у них строго хранившиеся экземпляры.
    До  глубокой осени Дау пил эти соки. И, наконец, грибки были
ликвидированы,  кишечная  флора  восстановилась.  Вот  что может
сделать   настоящий   медик-клиницист!   И  главное,  Вишневский
полностью    игнорировал   мнение   Гращенкова   о   центральном
происхождении  болей. Просмотрев рентгеновские снимки сломанного
таза,  он  без  колебаний уверенно сказал: "Конечно, неправильно
сросшийся  таз  зажал  нервы.  Установить  те  точки, где зажаты
нервы,  очень  сложно, но я попытаюсь. За успех ручаться нельзя,
это  очень  сложный  случай".  "Да, случай самый сложный из всех
сложнейших",- думала я.
    Когда  анализы  на  грибки  показали их отсутствие, кишечная
флора восстановилась, он спать стал лучше, реже ходил в уборную.
Вишневский  очень  удивлялся: неужели, давая в таких количествах
необходимые   для   спасения  жизни  больного  антибиотики,  ему
забывали давать нистатин? Или у них не было нистатина под рукой?
Или они там все в консилиуме считали, что больной не выживет?
    "Вот  с  этим  я  никогда не соглашался. Если человек еще не
умер,  надо  верить  всегда самому, что ты сможешь его вернуть к
жизни!"
    Я  стала  очень внимательна к