послушать мнение жены
Ландау".   Говорил   незнакомый   человек,   в   тоне   которого
чувствовалась   доброжелательность.   Терять  мне  было  нечего:
решение консилиума предрешено.
    "Я   не   могу   не  согласиться  с  тем,  что  в  Институте
нейрохирургии есть блестящий, очень талантливый врач Федоров. Он
действительно  спас  жизнь  Ландау  в  больнице № 50. А сюда муж
попал, когда была назначена глубокая мозговая операция. Операцию
отменили,  а  муж  здесь  застрял.  Человек подвержен редким, но
чрезвычайно  страшным  заболеваниям.  Рак  мозга - таков профиль
этого  института. Это не место для выздоровления травматического
больного. Программа восстановления мозговой деятельности больных
после   перенесенных   мозговых   операций   пригодна  для  этих
несчастных,  уже  дефективных  людей. Для академика Ландау такая
программа  восстановления  мозговой  деятельности  не  пригодна.
Присутствующие  не  все видели, как выглядят больные, пораженные
опухолью  мозга  или носовой грыжей. А муж меня уверяет, что это
результаты  пыток  врачей-палачей  по ночам и бесконечно умоляет
меня  забрать  его  отсюда.  Когда  он  был  здоров, я старалась
выполнять  все  его  желания,  а  сейчас он болен, его просьбы я
обязана выполнять",- говорила я зло, с отчаянием.
    Человек,  обратившийся к моему мнению, повернулся к Егорову:
"Борис   Григорьевич,  я  бы  хотел  задать  несколько  вопросов
академику    Ландау.    Распорядитесь,    пусть   медсестра   на
кресле-коляске его привезет сюда".
    Егоров начал возражать, но академик, вице-президент Академии
медицинских  наук  Олег  Васильевич  Кербиков  настоял на своем.
Привезли  Дауньку.  Руки  Дау  судорожно сжали поручни кресла. А
глаза  широко  открыты:  в  них  страх, вопрос, куда он попал. Я
сидела  вне  поля  его  зрения,  меня он не видел. К Дау подошел
профессор Кербиков:
    -  Лев  Давидович,  вы просили свою жену забрать вас из этой
клиники?
    -  Я все время прошу Кору меня отсюда забрать. Мне здесь так
плохо.
    -  А  вот ваш ученик профессор Лифшиц говорит, что вам здесь
очень  хорошо.  И  вы  к  нему  ни разу не обратились к просьбой
забрать вас отсюда?
    -  Если  Женька  считает,  что здесь очень хорошо, пускай он
остается  здесь,  если  ему это место так нравится. Я прошу свою
жену  Кору  взять  меня  домой.  Со  гласитесь,  адресоваться  с
подобной просьбой к Лифшицу, по меньшей мере, глупо!
    Кербиков весело рассмеялся, воскликнув: "Какова логика!".
    -  Лев  Давидович, я рад с вами познакомиться. У меня больше
вопросов к больному нет.
    Егоров  не  очень  весело  спросил у присутствующих, кто еще
хочет  задать  вопросы  больному.  Желающих  не  оказалось.  Дау
увезли.  Когда  сестра  повернула  кресло  к  выходу,  руки  Дау
расслабились,   с  поручня  упали  на  одеяло.  Видимо,  нервное
напряжение   сменилось  расслабленностью.  Это  меня  успокоило.
Егоров  закрыл  заседание.  Не  совсем  оно  гладко  прошло  для
Егорова.  Вот  такие бывают наши ведущие врачи-психиатры: умны и
человечны.
    На второй день после консилиума Дау меня встретил словами:
    -  Коруша, какой вещий сон я видел. Будто бы я умер. Господь
бог  призвал  меня  к себе и объявил, что отпускает меня жить на
земле.
    - Даунька, ты уверен? Это тебе снилось?
    - Уверен. Как только проснулся, сразу рассказал медсестре.
    Раечка  подтвердила. А, возможно, это результаты впечатления
от вчерашнего консилиума?
    -  Даунька, когда ты был здоров, ты утверждал, что не видишь
снов.  Только когда слишком много работал. От переутомления тебя
во сне преследовали формулы.
    - Корочка, мне кажется, я впервые в жизни увидел такой яркий
запоминающийся сон!
    - Даунька, а бог был один?
    - Нет, у него было заседание.
    Да,  это впечатление от вчерашнего консилиума. Ему приснился
консилиум,  но очень важно, что он запомнил сон. Через несколько
дней   после  консилиума  мне  домой  позвонил  Кербиков.  Он  к
определенному   часу   приглашал   меня  к  себе  в  клинику.  В
назначенное время я была в психиатрической лечебнице, которой он
руководил. Он мне сказал:
    - Я получил от Егорова официальное письмо, в котором ведущие
врачи,  присутствовавшие  на  консилиуме,  и физики из комитета,
который  состоит при Институте нейрохирургии, утверждают, что вы
очень  плохо  влияете  на  больного  мужа,  будто вы вредите его
выздоровлению.  Они  просят  меня вас обследовать. Возможно, вас
лучше  изолировать. Вам пришлось перенести большое потрясение. У
вас, по-видимому, нервы не в порядке. Мы вас здесь подлечим.
    -  Я  согласна  на  обследование.  Если  вы найдете, что я в
норме, тогда мне изоляция не угрожает?
    -  Пожалуйста,  не  воспринимайте  все  так воинственно. Вам
ничего не угрожает. Ну, а если сеансы обследования растянутся на
некоторое  время?  -  Я  согласна  приходить  в назначенное вами
время.
    -  Конкордия  Терентьевна,  скажите,  рак  мозга вы считаете
заразной  болезнью  и  боитесь, что ваш муж на ходится в клинике
рядом с такими больными?
    -  Все гипотезы о вирусах и наследственности рака я знаю. Но
если Егоров, совершая утренний обход раковых больных, приходит в
палату Дау, то он не моет руки. А дырка в горле у Дау была тогда
еще  открыта.  Я  сделала  Егорову  замечание.  Организм  у мужа
ослабел,  его  надо  оберегать.  Когда  муж  поступил в Институт
нейрохирургии  к  Егорову,  в  этой  клинике  они  заразили  его
инфекционной  желтухой.  Еще муж не может пользоваться судном, у
него  рана  от пролежней, а туалет один на весь этаж. Там всегда
очередь. Это обстоятельство тоже его угнетает. В старых клиниках
при  палате  нет  ни туалета, ни ванны. А я считаю, это - первые
необходимые  вещи при столь тяжелом и длительном заболевании. Он
каждый   день   просит  ванну,  в  Институте  нейрохирургии  это
осуществить немыслимо.
    Я  прошла  в  клинике  Кербикова  тщательное психиатрическое
обследование.  Являлась точно в назначенное время. Он убедился в
моем нормальном состоянии, дал заключение: изоляции не подлежит.
На   память   он  мне  подарил  стенографический  отчет  о  моем
обследовании.  От  Кербикова  у  меня  осталось  самое  отрадное
впечатление.   Егоров   хотел   меня   изолировать,  поместив  в
психиатрическую  лечебницу.  Это было, вероятно, проявлением той
медицинской силы, которой он мне угрожал.
    А.В.Топчиев  приехал только в сентябре. В первый его рабочий
день  я  была у него в кабинете. Он по телефону при мне позвонил
Егорову:  "Здравствуйте,  Борис  Григорьевич.  Говорит  Топчиев.
Напрасно   вы   задержали   Ландау   у  себя.  Сейчас  из  нашей
академической  больницы  приедет  за  академиком  Ландау  скорая
помощь.  Сопровождать больного будут наши врачи и жена академика
Ландау.  Нет,  Борис  Григорьевич,  меня  не  интересует решение
вашего  консилиума.  Борис  Григорьевич,  вы  забыли  одно очень
важное  обстоятельство.  У  нас  в  стране,  по  нашим советским
законам,  медицинское  обслуживание  наших  граждан идет за счет
государства.  Первые  месяцы  в  результате  сложности  травм  и
нетранспортабельности   больного  вызвали  большие  материальные
затраты  как  у  семьи больного, так и у нашего лечебно-бытового
отдела.   Мы  уже  исчерпали  свои  средства,  а  жена  больного
академика,  чтобы  содержать  его  в  вашей  клинике,  вынуждена
продать   подаренную   правительством   дачу.  Ах,  вас  Евгений
Михайлович Лифшиц уверил, что физики ведут все расходы. Нет. Все
расходы сейчас ведет жена академика Ландау. Кроме того, Институт
физических  проблем,  их  отдел  кадров,  вручил  жене академика
Ландау список долга, который ей предъявляют физики. Денежный иск
физиков к жене Ландау я считаю незаконным. Я хорошо знаю, за что
платили мы, Президиум Академии наук, а что мы не могли оформить,
оплачивала жена Ландау. Мне непонятно, на что потратили физики в
своем  комитете  такие  деньги.  Вот  так  я  и думал, что вы не
станете нарушать нашу Советскую Конституцию".

Глава 41

    Больница  Академии  наук  СССР предоставила академику Ландау
палату-люкс  с  санузлом  и  ванной.  Сразу были разрешены столь
сложные проблемы.
    -   Корочка,   здесь   очень  хорошо.  Я  почувствовал  себя
человеком.  Я могу принимать ванну каждый день. После ванны боли
немножко  смягчаются. Но почему ты все-таки не взяла меня домой.
Я очень хочу домой.
    -  Даунька,  ты  еще не совсем здоров. Тебя здесь вылечат, и
тогда домой.
    Все   медсестры  из  больницы  Академии  наук  были  высокой
квалификации, ухаживали за больными с любовью.
    В  палату  зашел  главврач  Академии наук. Он меня спросил ,
каких  медиков  взять  из нейрохирургии. Я ответила, если можно,
одного   Владимира   Львовича,  он  занимался  гимнастикой.  Лев
Давидович  к  нему привык, занятия по физкультуре у них проходят
очень весело. Если надо, я буду доплачивать этому врачу.
    -  Нет,  теперь  академик  Ландау в нашей больнице, и уже мы
сами все будем оплачивать. Это по закону наш больной, наши фонды
обеспечивают  все,  что  необходимо.  Вам  больше  ни  за что не
придется доплачивать.
    Когда главврач ушел, я сказала дежурным медицинским сестрам,
чтобы  они  передали другим медсестрам: пока Лев Давидович будет
здесь, в больнице, я от себя буду доплачивать ту же сумму, какую
они  получали  от  меня  с  первых  дней.  Самоотверженный  труд
медсестер внес немалую толику в дело спасения жизни Дауньки! Моя
благодарность медсестрам была безгранична.
    На  второй  день  его  пребывания в больнице Академии наук с
визитом  с  утра  явился Лифшиц. Он бесцеремонно потребовал себе
халат:  "Я - Лифшиц, пришел к академику Ландау". Но ему дежурный
персонал  ответил,  что посещение больных начинается с 17 часов.
Он  помчался  к  главврачу.  Там  он  тоже  сообщил, что он есть
Лифшиц,  самый  близкий  друг Ландау, ему во всех больницах было
предоставлено  право беспрепятственного посещения Ландау в любое
время  дня  и ночи. "Мой отец был крупнейший медик нашей страны,
выдайте мне неограниченный пропуск к Ландау, как было в больнице
№ 50 и в Институте нейрохирургии".
    Главврач  ему спокойно ответил: "Я только жене академика дал
такой  пропуск. Сам академик зовет к себе только жену. Вас он не
вспоминал.  Все  друзья  наших  больных  приходят  в дни и часы,
отведенные специально для посещений".
    Входит  в  палату  Н.И.Гращенков  -  член-корреспондент  АН,
профессор-невропатолог.   Лев  Давидович  обедал  в  палате.  Он
принялся  за  очень  аппетитного  поджаренного  цыпленка-табака.
Только унесли поднос с посудой, Николай Иванович спросил:
    - Лев Давидович, что вы ели на обед?
    - Обед был вкусный, но я не помню, что я ел.
    -  Лев  Давидович,  вспомните,  что  вы  только что съели на
второе.
    - Нет, абсолютно не помню, что я ел.
    - Лев Давидович, кто был ваш отец?
    - Мой отец? Он был зануда!
    - Лев Давидович, как это понять?
    -  Николай  Иванович,  он  был  скучнейший  зануда.  Николай
Иванович ушел, пятясь из палаты. Я его догнала в коридоре:
    -  Николай  Иванович,  это  нормальные ответы до болезни. До
аварии он всегда так говорил!
    -  Конкордия Терентьевна, вы слишком близки Льву Давидовичу.
Мы,  медики,  не  принимаем во внимание мнение о состоянии наших
больных  от  близких родственников. А вот Лифшиц сказал, что Лев
Давидович  находится  полностью в невменяемом состоянии. Я лично
тоже  нахожу  его  состояние  невменяемым. Ведь он вчера Евгения
Михайловича  выгнал  из палаты и стал звать вас, все считают это
ненормальным.
    Я  беспомощно  опустилась  в  близстоящее  кресло.  Накануне
Даунька  действительно  выгнал  Женьку из палаты. Еще в приемные
часы  и  при  посетителях.  Мигдал  вышел  от  Дау  и  заявил во
всеуслышание:
    - Ну если Дау Женьку выгнал, значит, Дау сошел с ума!
    Эти    страшные   слова,   брошенные   невзначай   Мигдалом,
медработники  больницы подхватили. Эти слова до меня дошли уже в
такой  форме:  "Ученики  академика  Ландау, физики, говорят, что
Ландау  сошел  с  ума".  Гращенков  сказал,  что  считает Ландау
невменяемым.
    Мне   стало   очень   страшно.  Я  почувствовала:  мои  силы
кончаются.  Столько  времени  бесконечного нервного напряжения и
страха.  Сначала  за  жизнь!  Теперь  за  разум! К обоснованному
страху  еще  столько  нелепостей,  которые  на  каждом  шагу мне
преподносит жизнь.
    Медсестра  Марина  (ей около 40 лет), она не замужем, прошла
всю  войну, имеет настоящие боевые награды. Медсестра высочайшей
квалификации.  Все  медсестры  называют  Дау  на  "вы"  и "Львом
Давидовичем".  Марина  с  Дау  на  "ты"  и называет его "Дау". Я
стараюсь  этого  не замечать. Я даже стараюсь не замечать, когда
она  при  мне целует Дау. Но Женька оскорбительно, грубо пытался
поставить  Марину  на  место:  "Марина,  как  вы смеете называть
академика  на  "ты"  и  в  обращении называть его "Дау"! Если вы
этого не прекратите, я добьюсь, чтобы вас отстранили от дежурств
у  Ландау".  Ну  Марина  озлобилась,  рассказала Дау, что Женька
требовал  у меня деньги для ежедневных банкетов на консилиумах и
на  все  расходы по комитету физиков. Я не знаю, что и при каких
обстоятельствах   Марина  наговорила  на  Женьку.  Когда  явился
Женька,  разъяренный Дау в мое отсутствие, в Маринино дежурство,
Женьку  встретил  такими словами при посетителях: "Я считал тебя
другом,  а  ты  оказался  подлецом.  Как  ты смел, когда я был в
смертельной опасности, требовать у Коры денег?! Ты знал, я денег
не  копил.  У  Коры  не  было  денег.  А  свои  деньги ты боялся
потратить.  Ты  боялся  потерпеть  убыток  в случае моей смерти.
Пошел вон".
    Я пришла в ужас от этих событий.
    -  Марина,  зачем  вы  так,  Дау еще по ночам бредит, он еще
болен,  его  нельзя  ссорить  с физиками, его надо беречь. Я вас
очень прошу, не встревайте в отношения между Дау и физиками.
    Я  начала  говорить  Дау, что Женька никаких денег у меня не
требовал, что Марина ошиблась, поверила сплетням.
    Как-то  зашла  в  палату  Дау  - Гращенков заканчивал осмотр
Ландау.
    -  Коруша,  как  я тебя ждал, сколько я доставил тебе хлопот
своей  болезнью.  А  когда я тебя нашел в Харькове, я так мечтал
устроить тебе счастливую жизнь. Помнишь, как ты уговаривала меня
в   Харькове   вступить  в  Коммунистическую  партию.  По  своим
убеждениям  я  всегда  был  марксистом,  Коруша,  сейчас я решил
вступить в Коммунистическую партию.
    У Гращенкова глаза округлились.
    - Даунька, ты сначала выздорови.
    -   Нет,   Коруша,   я   окончательно   решил   вступить   в
Коммунистическую партию. Ты ведь всегда этого хотела.
    - Дау, сейчас у меня одна мечта - чтобы ты стал здоров.
    - Корочка, естественно, я сначала выздоровлю.
    Вспомнила,  что  в  Харькове  очень  хотела,  чтобы Дау стал
коммунистом, в те далекие молодые комсомольские годы у меня было
твердое  убеждение:  вне партии, вне комсомола должны оставаться
только   мелкие  людишки  вроде  Женьки  Лифшица,  чуждые  нашей
советской идеологии, это было в начале тридцатых годов.

Глава 42

    Во  второй  комнате палаты-люкс зазвонил телефон. Это было в
12 часов 30 минут 1 ноября 1962 года. Я сняла трубку.
    - Это палата академика Ландау?
    - Да.
    -  С  вами  говорит корреспондент из Швеции. Полчаса назад в
Стокгольме  Нобелевский  комитет  присудил Нобелевскую премию за
1962  года  по физике академику Ландау. Разрешите мне первым его
поздравить.
    - Вы откуда звоните?
    - Я здесь, внизу, в вестибюле больницы.
    - Сейчас я спущусь к вам и проведу вас в палату к Ландау.
    Ничего   не   говоря  Дау,  я  поспешила  вниз  к  шведскому
корреспонденту.  Подвела  его  к  постели  Дау. - Лев Давидович,
разрешите  мне  вас  поздравить  с  присуждением вам Нобелевской
премии  за  1962 год,- говорил корреспондент по-английски. Вынув
портативный  магнитофон,  он  стал  записывать  ответ  Дау.  Дау
говорил по-английски:
    -  Я  горд за нашу советскую науку, что в моем лице получила
международное признание. Я благодарен Нобелевскому комитету, что
мои скромные труды оценили столь высоко.
    В это время в палату вошла цепь медиков в белых халатах. Они
плотной   живой   стеной   заслонили   Ландау   от  иностранного
корреспондента  с  магнитофоном.  Двинулись  на  корреспондента,
вытесняя  его  из  палаты,  говоря:  "К больным у нас начинается
прием с 17 часов".
    Гращенков грозно предстал передо мной:
    -  Конкордия  Терентьевна, я вас поставил в известность, что
Ландау   невменяем.   Как   вы   осмелились  привести  в  палату
иностранного корреспондента и разрешить Льву Давидовичу говорить
в  магнитофон  иностранца  по-английски.  -  Дау,  скажи  сейчас
по-русски,  что  ты сказал в магнитофон на английском языке. Дау
все   повторил   по-русски  всем  присутствующим.  Все  онемели,
воцарилась   тишина.   Потом   все   разом   заговорили,   стали
поздравлять.  Вначале  я удивилась, почему я мало радуюсь. Потом
ощутила  комок  в  горле,  горький,  не  от радости, нет. Почему
Ленинскую  премию  дали,  когда  Дау  был  при  смерти в глубоко
бессознательном  состоянии,  почему Нобелевскую присудили, когда
Дау так тяжело болен и не сможет поехать ее получить?
    На  следующий день, 2 ноября, больницу АН СССР посетил посол
Шведского королевства господин Рольф Сульман. Он поздравил Дау с
присуждением Нобелевской премии, сообщил: "По традиции Шведского
королевства  20  декабря  король  Швеции сам вручает нобелевским
лауреатам медали, дипломы и чеки". Дау ответил:
    -  Сроку  осталось  мало.  Я  не успею выздороветь. Придется
ехать в Швецию моей жене одной.
    - Тогда с вашего разрешения я сообщу в Стокгольм, что вы еще
ехать не можете, приедет одна ваша жена.
    -  Да,  моя  жена  будет  иметь честь принять награды из рук
шведского короля.
    Сопровождающие  посла  корреспонденты  и  фотокорреспонденты
спросили Дау:
    -  Скажите,  Лев  Давидович, вы уже решили, на что потратите
Нобелевскую премию?
    -  Тратить  деньги  я  не  умею. Это очень большая канитель.
Хорошо  умеют  тратить  деньги  наши  жены.  Я  Коре дарю деньги
Нобелевской премии.
    Посол обратился ко мне:
    - Вы согласны ехать вместо мужа на нобелевские торжества?
    - Да, мне придется ехать. Так хочет Дау.
    Время  до  отъезда  в  Швецию  промелькнуло незаметно. Поток
поздравлений  почтой  был неиссякаем. Дау весь засветился, когда
читал  поздравления  своего учителя Нильса Бора. А потом, быстро
просматривая   международную   почту,   которую  с  утра  я  ему
приносила,  говорил: "А от Гейзенберга нет поздравлений. Коруша,
а ты не потеряла? Я так жду поздравлений от Гейзенберга".
    Прошло  несколько дней, Дау тревожила одна мысль, почему его
не  поздравил  Гейзенберг.  Вся больница уже знала, что Ландау с
большим  нетерпением ждет поздравления от Гейзенберга. Один врач
поинтересовался:
    - Лев Давидович, а кто талантливее: вы или Гейзенберг?
    -  Да я щенок в сравнении с могучим талантом Гейзенберга?! -
воскликнул  возмущенно  Дау.  Гейзенберг  один из первых прислал
восторженное  поздравление, но в мое отсутствие это поздравление
получил  Лившиц  и по свойственному его натуре хамству не спешил
вручать это поздравление Дау.
    Почтовое  отделение  Москвы В-334 сбилось с ног: телеграммы,
письма,  международные поздравления со всех концов планеты и изо
всех   уголков  Советского  Союза.  Печать  всего  мира  недавно
оповестила   о  чудесном  спасении  жизни  академика  Ландау,  а
Нобелевская  премия  утвердила  высочайшие  заслуги  знаменитого
физика.
    В  те  годы  Дау  был самым популярным человеком на планете.
Писали,   поздравляли  не  только  коллеги  по  науке,  писал  и
поздравлял  весь  народ.  Я  и сейчас храню добрые, трогательные
письма  от фермеров Канады, Мексики и Калифорнии. Они меня и Дау
приглашали   как   дорогих   гостей  посетить  их  поместья  для
окончательной поправки здоро