, хоть убей -
не про дожди же! Обнимаю тебя, и напиши Элику привет от меня. Целую.
   В.".

   5 сентября 1952.
   "Дорогая Зоечка.
   Новороссийск - город своеобразный и довольно фотогеничный,  но  съемки  у
меня неинтересные, стандартные, и просто  мутит  от  однообразия  и  штампа.
Когда же мы, молодые, скажем что-нибудь новое? Позор нам, что  мы  ничем  не
отличаемся!!! Ни на экране, ни в жизни - даже белым летним костюмом, который
здесь купил, - в нем я вылитый председатель сельпо.
   Я не понимаю, откуда у тебя сетования на разлуки  с  Эликом?  Мы  что,  в
бухгалтерии работаем? Это там всю жизнь сидят на одном месте, а мы носимся и
будем носиться по всему белу свету, и нет нам пристанища! Учти это  и  всеми
силами души постарайся проникнуться психологией Пенелопы.
   Рязанов все еще ловит китов? Я ему послал письмо во Владивосток,  он  мне
подробно все описал, но когда вернется - не знает. Целую и скучаю.
   Вася".

   26 сентября. Новороссийск. Сегодня съемку отменили,  и  мы  с  Фельдманом
пошли на базар, горы  фруктов  по  2-4  рубля  кило.  Здесь  же  аттракцион:
какой-то старикан за 1 рубль показывает в стереоскопе пять горных  пейзажей.
На ухо Зяме он таинственно сообщил,  что  за  5  рублей  он  может  показать
порнографию. Мы за ценой не постояли, и он нам тут же продемонстрировал:
   1. Венеру Милосскую
   2. Венеру с зеркалом
   3. Маху раздетую
   4. Ню Ренуара
   Наш шофер остался в полной уверенности, что это и есть то самое.
   1953
   Март. Известие о болезни Сталина. Все в  растерянности  и  страхе.  Очень
тревожно. Читаем сводки здоровья. Прочитав, что у него какие-то  проценты  в
моче, старая еврейка на кухне шепотом говорит:  "Как  странно.  Сталин  -  и
вдруг моча, как у простого смертного".
   Я уговаривал Светлану Успенскую в ночь встать в очередь в  Колонный  зал,
но она меня благоразумно отговорила. Я хотел идти через Трубную площадь, где
оказалось смертоубийство. Она мне через день позвонила и  сказала,  чтобы  я
впредь всегда слушался ее.
   А в Колонный зал я попал с нашей съемочной  группой,  меня  провела  Нина
Мжедлова. Одна знакомая сказала, выйдя из Колонного: "Я  ожидала  большего".
Мало ей!
   Когда я пришел к Майе накануне его смерти и сидел  с  постным  лицом,  ее
мама, Рахиль Михайловна, страстно  сказала:  "Скорее  бы  сдох,  злодей".  Я
вздрогнул. Их семья была среди миллионов пострадавших.
   Рахиль Михайловна мне рассказывала: "Меня арестовали  с  грудным  Азаркой
сразу после ареста мужа. Алика взял  к  себе  Асаф,  Майю  забрала  Мита.  Я
оказалась с Азариком в тюрьме, и где  мы,  и  что  нас  ждет...  Все  родные
сходили с ума от волнения, но сделать ничего не могли. Мы провели  несколько
месяцев в одной камере  с  уголовницами-цыганками,  они  меня  жалели  из-за
грудного ребенка, не обижали. А вообще-то  они  были  бедовые,  черт-те  что
творили друг с другом, но  меня  не  трогали.  Наконец  я  узнала,  что  нас
высылают в Караганду, без права переписки. Повезут через несколько дней. Как
дать знать Мите? Без ее помощи мы там погибнем!
   ...Я стала прятать те клочки бумаги, которые  нам  ежедневно  давали  для
туалета. Маленькие квадратики из газеты или оберточной бумаги... И хоть  нас
шмонали, я все же четыре таких  кусочка  спрятала.  У  цыганок  я  выпросила
иголку - у них было все, - а нитку  вытащила  из  Азаркиной  пеленки.  Я  им
сказала, что шью Азарке чепчик на дорогу.  Я  сшила  два  листка  оберточной
бумаги, получился конверт. А для записки остался газетный листок, к счастью,
с кусочком поля. Я расцарапала руку иголкой и иголкой  же  кровью  написала:
"Нас увозят в Караганду". Без  подписи.  А  адрес  "Москва,  Большой  театр,
Суламифь Мессерер" я нацарапала обгорелой спичкой.
   Перед посадкой в эшелон был обыск, я кормила Азарку и письмо спрятала  на
груди, и так мне удалось пронести его в теплушку. Там цыганки  пустили  меня
на верхние нары к окошку, чтоб ребенок мог дышать.
   Два дня наш вагон гоняли по  путям,  его  то  прицепляли,  то  отцепляли,
сортировали, формировали, а я все  смотрела  в  это  маленькое  зарешеченное
окошко - кому кинуть письмо? Кто рискнет поднять его? Опустить в ящик?..
   Это в те годы грозило лагерем, если не расстрелом. Да и кто тут  есть  на
путях? И вдруг я  увидела  толстую  стрелочницу,  которая  смотрела  на  наш
эшелон, ведь видно, что заключенные, женщины  смотрят  из  окон.  Поезд  шел
медленно. Я подняла запеленутого Азарку к окошку и рядом показала  письмо...
Стрелочница увидела. И тогда  я  бросила  письмо,  его  подхватил  вихрь  от
поезда, оно закружилось, я его уже не видела, я  это  поняла  по  тому,  как
стрелочница следила за ним взглядом. И потом она мне кивнула.  И  я  поняла,
что письмо упало на землю. И Мита получила его!  Она  была  тогда  одним  из
первых орденоносцев, она добилась, что ее пустили ко мне в ссылку.  Если  бы
не она, не знаю, выжили бы мы с Азаркой. Но эта  стрелочница!  Я  готова  ее
озолотить, нашу спасительницу, но разве мыслимо ее найти? Ведь прошла война.
Я даже не помню, где гоняли нашу теплушку, где это было..."

   P.S. 1997. Я всегда вспоминал этот рассказ Рахили Михайловны, когда видел
Азария с Алисией Алонсо - он был ее партнером, премьером Кубинского  балета,
и танцевал на крупнейших сценах мира.

   В  прошлом  году  я  был  ассистентом  у  Степановой   на   картине   "По
Краснодарскому краю". Картину разгромили наверху и всех, кроме  ассистентов,
уволили со студии "без права работы в кинематографе" -  то  есть  с  волчьим
билетом. И взамен неудавшейся картины решили  сделать  три  короткометражки.
Рязанов поехал снимать две части о нефтяниках, а Зоя -  о  фруктовых  садах,
кто-то еще о чем-то. Я в это время был на  солдатских  сборах  и  получаю  в
воинской части письмо от Элика из поселка Ахтырского, что на Кубани:

   "14 сентября 1953.
   Здравствуй, дорогой мой Швейк!
   Большое тебе спасибо, что ты зорко  стережешь  мой  мирный  труд,  храбро
стоишь в карауле, грудью защищая своих старых друзей!
   Родной мой Васек, я зашился с этой эпопеей о бурении дырок. Уже истрачено
1700 метров пленки из полагающихся 3000, а до сих пор у  меня  не  утвержден
сценарий, нет сметы и ни одной телеграммы о качестве  снятого  материала.  Я
презираю Кубань, этот край, воспетый тобою, всеми фибрами моего чемодана,  и
душа моя рвется в Москву, подальше от скважин, манометров, грязи и гуляша. Я
гнию под кубанскими осенними дождями и езжу, как кретин, на какие-то буровые
вышки. Но я устроился просто гениально по сравнению с тем, как загнивает  на
корню моя любимая жена. Я хоть в основном живу на одном месте, у  меня  есть
свой теплый угол, и за три рубля я могу, кроме  гуляша,  съесть  блинчики  с
мясом! А она спит в совхозах на полу или на столе в  директорском  кабинете,
неделями ничего не жрет,  мерзнет  на  дорогах  и  снимает  сплошные  уборки
фруктов (везде одно и то же). Она все время ругается  с  Киселевым,  который
оказался подонком. Когда ты вернешься с фронта, Фома тебе расскажет, что  он
вытворяет в группе, его  все  ненавидят,  и  представляешь,  как  ей  весело
снимать?
   Изредка мы с ней встречаемся на  перекрестках  кубанских  дорог,  то  она
проезжает мимо тех мест, где я порчу пленку, то я проношусь мимо  тех  мест,
где портит пленку она. При встрече двух групп поднимается на  полчаса  дикий
крик, и мы снова разъезжаемся в разные стороны. Так мы  живем,  мой  храбрый
воин, рубаха, сорвиголова!
   Но у Зойки хоть виден конец, и дней через  10  она  махнет  в  Москву,  а
Киселев останется кое-что доснимать.
   Я  снимаю  вместе  с   Прудниковым,   Аккуратовым   и   молодым   идиотом
администратором. Вообще мы  живем  дружно,  но  я  чувствую,  что  путь,  по
которому мы идем, неумолимо сворачивает нас на дорогу Степановой..."

   А 6 октября я получаю письмо из Краснодара:
   "...Осточертела мне твоя Кубань хуже турбобура. Здесь уже собачьи холода,
а мы, как последние поцы, разъезжаем на открытой машине и переснимаем  брак!
Но это еще ничего по сравнению с тем,  что  этот  говнюк  Киселев  сделал  с
Зойкиной картиной. Из 3000 м, которые  положено  снять,  он  наснял  полного
браку (страшная передержка) все 1000 метров. У нее горит картина со страшной
силой, ибо там 10 эпизодов: сбор слив, сбор груш, уборка  яблок,  винограда,
эпизоды с людьми, работы в садах и т.д. Кое-что они пытаются  переснять,  но
никакой гарантии, что будет не брак, - нет. И все переснимается хуже, ибо от
фруктов остались жалкие остатки. Представляешь картину,  когда  трехмесячные
труды всей группы на жаре, с сотнями бестолковых баб,  убирающих  урожай,  с
ночевками на столах, с расстроенными желудками от говенной пищи  -  все  эти
труды пошли прахом из-за этого мерзавца. Он знал, что мы и научно-популярная
студия снимают на одних диафрагмах,  но  как  лауреат  и  полное  самомнения
говно, он дул на  своих  диафрагмах.  Я  думаю,  правда,  что  Зойка  сумеет
смонтировать 1 часть, но представляешь себе картину о садах,  которая  плохо
снята операторски и вообще сделана на остатках от брака!
   Вот какие дела, старик... Пиши Зойке в Москву бодрые, веселые  письма,  а
то ей там кисло...
   Служи, мой друг, спокойно. У тебя нет таких  идиотских  волнений,  как  у
нас, поэтому не спеши на студию. Хотя я понимаю, что мыть сортир  и  чистить
картошку тоже не фонтан.
   Пиши мне в Краснодар.
   Целую тебя.
   Элик".
   В конце июля мне принесли повестку из военкомата -  1  августа  ехать  на
трехмесячные  сборы.  Что   это   такое,   я   выяснил   к   концу   службы:
очковтирательство, показуха и обман государства. Все три месяца  мы  чистили
орудие, которое не участвовало даже в Великой Отечественной - настолько  оно
устарело и скорее символизировало собой эпоху  "Большой  Берты".  Мы  драили
ствол так тщательно, что он блестел, как скальпель.
   Иногда мы строились в шеренгу, и  сержант  долго  смотрел  на  нас,  туго
чего-то соображая. Затем гнал в лес, где мы жгли костры. Бессмысленно спалив
уйму хвороста, мы  стройными  колоннами,  с  боевой  песней  возвращались  в
лагерь, будто с поля Куликова.
   Теоретические занятия шли четыре часа в день, "лекции" - а среди нас было
несколько кандидатов технических наук - нам читали сержанты  с  пятиклассным
образованием. Однажды сержант что-то плел  про  закон  Ома.  Тогда  один  из
кандидатов, не в силах вынести эту белиберду, попросил разрешения обратиться
и сказал, что в действительности ток идет не так, а эдак. Сержант покраснел,
надулся и гаркнул: "Приказ командира - приказ Родины". Поскольку сержант был
наш командир, то прав оказался он, а не Ом.
   С первого же дня нас стали пугать "нарядом вне очереди" - чистить сортир!
Бал открыл, конечно, я - еще бы, кинорежиссер. Когда  я  вернулся,  на  меня
смотрели с ужасом, а я беспечно: "Ну, мальчики, вычистил  я  вам  нужник  на
славу!" Оказалось это делом нехитрым - сбросить лопатой в очко кучу, которой
солдат не попал в цель. Лиха беда начало - и все перестали бояться.
   Несмотря на осень и холод, спали мы в палатках, и когда слышал  по  радио
"заморозки на почве", то это  означало  "заморозки  на  мне".  Все  это  мы,
естественно, воспринимали как должное - "Трудно в ученье, легко в  бою".  Но
терялись в догадках, куда отнести - к ученью или к бою? - следующий  эпизод.
Дело в том, что неподалеку в лесу был летний поселок,  где  жили  офицеры  с
семьями. И нас по очереди назначали к ним дежурить.
   ...К семи  утра  являюсь  и  жду,  когда  господа  встанут.  Вот  выходит
заспанная офицерша, перебирая волосы, проветривая подмышки. Я  поднимаюсь  с
бревна.
   - Солдат, а ты по-русски понимаешь? (Это она глядя на мою восточную морду
в пилотке.) Да ты не обижайся. Тут у нас служили ребята из Казахстана, плохо
говорили по-русски. Я сказала Юсупу - принеси воды, а он...  -  Она  махнула
рукой и засмеялась.
   Весь день я колол дрова, чистил картошку, мыл полы, ходил с нею в магазин
и нес покупки - не то джентльмен, не то денщик. Перед ужином  двум  детишкам
читал "Конька-Горбунка". Они слушали, разинув рты, а я подумал,  что  такого
легкого и интересного дня у меня за всю службу не выпадало. А на другой день
я в основном читал ребятишкам Пушкина - гувернер, чуть ли не "в  Летний  сад
гулять водил". Они  все  меня  расспрашивали  про  диснеевские  мультфильмы,
тут-то офицерша уяснила "ху из ху" и, не  хуже  жены  Лота,  превратилась  в
соляной столб.
   Стрелять нас учили теоретически, затем выдали винтовку, один патрон и тут
же повели сдавать экзамен - стрелять в  мишень.  Я  прицелился,  зажмурился,
выстрелил, набил синяк на плече,  оглох,  закашлялся  и  почему-то  попал  в
десятку. На следующий день увидел свою фамилию на доске почета под  рубрикой
"Отличники боевой подготовки" и понял,  что  в  случае  чего  -  убью  врага
наповал!
   Таким образом подготовили  ТРИСТА  АРТИЛЛЕРИСТОВ  и  написали  в  военном
билете "Оператор радиолокационной станции орудийной наводки. ВУС 122". Но мы
как ничего не знали, так и не узнали. "Господи, грянет война, меня призовут,
поставят к пушке, и  враг  нас  разобьет.  Значит,  так  обучают  танкистов,
минометчиков и прочих служивых... Какой обман!" - думал я в смятении.

   P.S. 1997. И вот сегодня нет дня, чтобы, глядя  по  телевизору  на  наших
ребят в Чечне, я не вспомнил тот год, когда нас якобы обучили военному делу.
Наверно, такая же показуха за плечами многих юношей,  у  которых  сегодня  в
военных билетах проставлена воинская специальность сродни моей "ВУС 122", но
они платят жизнью за халтуру и очковтирательство тех, кто  попустительствует
такому "обучению".
   В  начале  перестройки  Эльдар  Рязанов  на  своем  творческом  вечере  в
Останкине, который транслировался по ТВ, зачитал один-два  абзаца  из  моего
письма, посланного ему из этого военного лагеря в Петушках. К слову пришлось
- вот он и процитировал. Что тут  началось!  Министерство  обороны  особенно
возмутилось описанием моих гувернерских обязанностей относительно офицерских
детей: такого не могло быть, так не обучали никогда! Как это  так  -  солдат
обслуживает семью  офицера,  а  не  несет  воинскую  службу?!  Но  это  было
распространенное до сих пор в  армии  преступное  явление  (со  мной  еще  в
безобидном виде). Тогда, на заре перестройки, это слово было еще внове и  на
ТВ-встрече названо не было, но  сам  факт...  Словом,  военное  министерство
пошло на Рязанова войной, да еще полезло в бутылку,  узнав,  что  сам  он  в
армии не служил!
   "Сначала министр обороны Д.Т.Язов на встрече с писателями пальнул в  меня
из самого тяжелого орудия, ибо он был министром, - писал Рязанов. - А  потом
в  "Правде"  на  меня  в  штыковую  атаку  пошел  генерал-лейтенант,   Герой
Советского Союза Самойлович, в "Красной звезде" по мне произвел  залп  Герой
Советского Союза майор Кравченко, а в  газете  "Советский  патриот"  в  меня
швырнул гранату тоже Герой Советского Союза, какой-то старшина  (фамилию  не
помню, так как эту газету не выписываю). Так что воинская субординация  была
соблюдена".
   А началось-то все с цитаты из моего письма... Рязанова пытались  обвинить
в уклонении от воинской службы во время Великой Отечественной,  шли  доносы,
проверяли его зачетки ВГИКа, вызывали в военную прокуратуру. Армия со  всеми
ее пушками и танками, ракетами и бомбами встала на защиту  "справедливости",
хотя достаточно было заглянуть в метрику Рязанова, чтобы выяснить - в  конце
войны ему было всего семнадцать с половиной лет, а призывали, как  известно,
с восемнадцати. И когда три генерала в отставке выступили с обвинением,  что
Рязанов "смог укрыться от призыва в армию и участия в Великой  Отечественной
войне", то он, в частности, написал им: "...Вы возвели на  меня  напраслину,
оговорили меня, обозвали трусом... В течение месяца  я  буду  ждать  от  вас
письменного извинения. Если его не последует, то я подам на  вас  в  суд  за
оскорбление личности".
   Все три генерала извинились. А Д.Язов,  посрамленный  Рязановым,  остался
его злейшим  врагом.  И  во  время  путча,  окажись  его  верх,  Эльдару  не
поздоровилось бы. Но чем кончился путч - известно.

   4 декабря. Леня Хмара - самый знаменитый диктор  в  документальном  кино.
Начинал еще в войну, все военные выпуски, вся хроника записаны его  голосом.
Левитан или Синявский читали, лишь когда Хмары не  было.  (Синявский  только
спорт.) Так вот  Леня  рассказал,  что  в  войну  на  радио  его  пригласили
участвовать в передаче, которая шла прямо в эфир - тогда редко  были  записи
радиоспектаклей и назывались они "тонфильм". Здесь участвовали чтецы, певцы,
хор, оркестр. Леня должен был торжественно  произнести:  "И  вот  свершилось
непорочное зачатие", за ним  -  вступить  оркестр  и  грянуть  хор.  Никаких
репетиций - Хмара кого-то заменял. И вот в нужном месте он  решил  исправить
неправильное, по его мнению, написание и громко, с пафосом провозгласил:  "И
вот свершилось НЕПРОЧНОЕ зачатие!"
   В студии такое началось, что выключили  микрофон.  Больше  на  радио  его
никогда не приглашали.

   [23 декабря. Сегодня в  министерстве  приняли  картину  Элика  на  ура  -
объявить благодарность и выдать премию.  Его  картина  о  нефтяниках  Кубани
сделана правильно и чисто, ровно, но без фантазии и волнения.]
   1954
   4 января. Несколько дней назад Кармен предложил мне монтировать капустник
для новогодней встречи в ЦДРИ, что-то доснять, что-то уже снято. "Раз вы там
встречаете Новый год, то вам сам Бог велел". Я ответил, что "не  Бог,  а  вы
велели и этого для меня  достаточно,  тем  более  что  мне  это  интересно".
Поставили в фойе монтажный стол, тут же снимали,  и  тут  же  я  монтировал,
когда привозили материал из проявки.
   Начинается с того, что люди требуют у  комиссии  билеты  и  Масс  убивает
Червинского. А Гаркави кидает  бомбу  в  дирекцию.  Готовятся  к  встрече  -
Хрусталев танцует с Анной Редель, держа ее высоко над головой, а она тряпкой
протирает люстру. Вертинский натирает пол, напевая "Я маленькая балерина"  и
делая ручками;  Вл.Поляков  рубит  дрова  и,  замахнувшись,  убивает  Ирину,
оглядывается на труп и продолжает колоть, как ни в чем не  бывало;  Миронова
душит Менакера, застукав его с Тамарой Ханум; Гамрекели приготовил шашлык  к
ужину, дал понюхать Савицкой, и ту выносят вперед ногами... И т.д.
   Называется
   "СКАНДАЛ в цедРИМЕ"
   Постановка Тамары Церетели
   Сценарий утверждается
   Цвет - Рина Зеленая
   Музыка - Кармен
   и т.д.
   Словом, вышло весело, как говорили. Показали его за  полночь,  когда  все
были "под газами", смеялись и аплодировали. В последние годы ЦДРИ стал самым
шикарным местом встречи Нового года и  здесь  собираются  все  артистические
знаменитости. Мы должны были встречать с Майей, но ее накануне пригласили  в
Кремль, и я остался один со своим капустником. Сидел за столиком с Карменом,
Кричевским, Вл.Поляковым, Гурарием и Клавдией Шульженко. Все  с  красавицами
женами, а я был  вроде  бы  кавалером  Шульженко,  она  была  в  компании  с
Поляковыми. Было много красивых платьев, Лепешинская была вся  в  розовом  и
закрыта розовым газом, будто театральный костюм,  но  ровно  в  полночь  она
откинула фату. Вертинский был не в костюмной "паре", а в твидовом пиджаке  и
бабочке.  Элегантнее  всех.  Бал  открыли  вальсом  Ильющенко  с  Юткевичем.
Колбасились до первых петухов. Но вообще я уже там в третий раз, одно похоже
на другое, и больше я вряд ли захочу пойти туда. Тем более что  вечер  стоит
двести рублей, хотя ужин шикарный - икра, шампанское, деволяй...
   Майя рассказывала про встречу в Кремле:  сначала  был  концерт,  где  она
танцевала вакханалию из "Вальпургиевой ночи", потом всех пригласили ужинать,
и вскоре после полночи она уехала, думая, что все  кончилось.  А  оказалось,
что все только начиналось - был  бал,  где  танцевало  все  правительство  и
царицей бала оказалась Алла Шелест, которая, не в  пример  Майе,