нелюбезной. Соседкой по квартире была  певица,  которая  громко
выводила рулады, что страшно раздражало Мариса. Теперь, к слову  сказать,  и
Поклонную гору снесли с лица земли.
   Затем я помню уже шикарную квартиру в доме "Здравствуй, Вася", где он жил
в покоях Екатерины Гельцер. Из прихожей арка с колоннами вела в большую залу
метров пятидесяти, где на лепном потолке сохранились медальоны с  инициалами
балерины. В этой огромной комнате  когда-то  на  возвышении  стояла  кровать
Гельцер под балдахином, как  трон.  Здесь  же  был  станок.  Марис  сохранил
полуметровый кусок палки, прикрепленный к стене бронзовыми кронштейнами. Это
реликвия. Обстановка антикварная. Когда я пришел, Марис  сидел  в  кресле  и
художник Дувидов писал его портрет. Помню, пару раз звонил телефон и Марис с
кем-то пререкался насчет репетиции.
   Потом была вот какая история. Я работал на альманахе "СССР сегодня"  (для
заграницы), и нужно было снять семью за новогодним ужином, с  приходом  Деда
Мороза, с индейкой и проч. Я спросил Мариса, не  согласится  ли  он  на  эту
съемку - прелестные дети, красавица Маргарита, его мама, элегантная квартира
и прочие атрибуты счастливой советской семьи.  "Да,  пожалуйста,  и  все  мы
останемся  на  пленке,  дети  потом  будут   смотреть,   почему   нет?"   Мы
договорились, что индейку мы принесем с собою и,  пока  будем  готовиться  к
съемке, Инна на кухне ее зажарит; пригласили Деда Мороза с подарками;  Марис
позвал какую-то пару в гости, и вот мы приехали со всей нашей лохматой.  Все
не заладилось с самого начала и, хотя елка украшена и  дети  с  бабушкой  на
месте, но Маргарита еще в театре, Мариса тоже  нет.  На  кухне  не  работает
духовка, и мы с ужасом смотрим на сырую индейку. Приходит хозяин, он  чем-то
раздражен, ему не до съемки(?!), Инна носится с бледной  индейкой  -  может,
зажарить  у  соседей?  Нет,  с  соседями  плохие  отношения.  Мариса  просим
сервировать стол, но он не знает, где у жены лежат красивые  тарелки,  лезет
на антресоли. Наш осветитель носится по этажам, ищет, где подключиться,  так
как забыли вызвать монтера  из  ЖЭКа.  Приходит  Маргарита  с  подарком  для
Андриса, у него  день  рождения,  крики  восторга,  Маргарита  долго  делает
макияж, наконец надевает новое нарядное платье,  оно  оказывается  велико  -
опять прокол! Все нервничают, и тут звонок в дверь - вваливаются  Дед  Мороз
со Снегурочкой и прибаутками, и дети счастливы, хотя Илзе  немного  испугана
длинной бородой. Мы не снимаем, так  как  осветители  не  смогли  подключить
приборы. На кухне шепотом идет перепалка между хозяевами,  что  они  сорвали
нам съемку, но мы их успокаиваем, что это чепуха, к черту  съемки!  И  вечер
заканчивается  заморскими  напитками  и  вкусными   закусками   к   восторгу
осветителей и детей, которых никак не могли уложить спать.
   А счастливую советскую семью мы сняли через несколько дней в доме  Бориса
Брунова. Духовка там работала отлично.
   В театре Немировича Марис танцевал хорошо,  но  впечатления  большого  не
производил, я думаю, что из-за некой провинциальности  самих  спектаклей.  И
только в Большом он обрел артистизм и исполнительскую элегантность. Я  видел
его во всех голубых ролях принцев "Лебединого", "Спящей",  в  "Раймонде",  в
"Жизели", где он был "в стиле" и  хорошо  танцевал.  Он  умело  держал,  был
удобен в дуэтах, и балерины любили с ним танцевать.  Одни  считали,  что  он
лучше как партнер, чем солист, другие так не думали.
   Его артистизм  проявлялся  в  ролях  Ферхада,  Вронского  и  Каренина,  в
"Видении розы", которую он перенес на  современную  сцену,  в  телевизионном
"Гамлете". Но коронной ролью стал Красс в "Спартаке" Григоровича,  это  было
точное попадание в характер и суть Лиепы настолько, что  он  сместил  акцент
спектакля, сделав центральной фигуру Красса, по существу вторую роль балета.
Я помню, как теплым апрельским вечером  1968  года  он  пришел  с  маленьким
Андрисом на студию, и я ему прокрутил три раза материал, который мы сняли на
премьере. Он внимательно смотрел на себя  и  что-то  обдумывал.  Так  же  он
пришел с Андрисом, чтобы посмотреть  съемку  генералки  "Легенды  о  любви",
после чего стал делать другой грим. Не все  балетные  интересовались  своими
съемками, а такие просмотры я считаю проявлением требовательности к себе.
   28 марта 1982 года он последний раз вышел в "Спартаке". Время  беспощадно
по отношению к балетным артистам, еще беспощаднее руководство балета. "Вышла
хорошая статья в "Советской культуре" о моем "Спартаке",  -  писал  Марис  в
дневнике.  -  Автор  Дашичева  за  это  получила  чуть  ли   не   замечание.
Оказывается, после моего "Спартака" директор театра послал в газету  письмо:
мол, газета  не  имела  права  писать  хорошо.  В  общем,  на  члена  своего
коллектива директор в газету пишет. Где, в какой стране это  происходит?"  И
таких горьких страниц полно в его дневниках. А в зале - триумф!
   Отлучение от театра было крайне мучительным. Но, как  натура  творческая,
он продолжал сниматься,  ставить,  лепить,  рисовать,  ездил  с  творческими
вечерами. Как-то незадолго  до  конца  он  позвонил  мне  из  Свердловска  и
попросил, чтобы я подобрал  кинопленку  с  его  съемками.  Видимо,  думал  о
фильме. Но из этого - увы - ничего не получилось.
   Мне кажется, что он достиг в жизни  многого  -  главные  роли,  премьеры,
международные  гастроли,  триумфальный  успех,  слава,  награды...  И  дети,
которых он очень любил и которые отвечали ему взаимностью.  Но  в  последние
годы он был глубоко несчастен, и как рано он ушел! Правда, ему помогли  уйти
из театра, а тем самым и из жизни.

   9 мая. Вчера был Евгений Рейн, он летит  в  Бостон  на  юбилей  Ахматовой
(плюс Липкин, Лиснянская, Саакянц и еще кто-то). Эткинд просил послать ему с
ним на кассете мой  фильм  об  Ахматовой.  Рейн  показал  на  видео  длинное
интервью с Бродским, где тот много раз хорошо  говорит  о  Рейне.  Для  меня
Бродский говорит о поэзии слишком усложненно, а стихи замечательные.  Что  в
поэте главное.
   Смотрели выставку  Кандинского,  понравились  ранние  работы.  Интересная
выставка Виктора Дувидова, хотя портреты не похожи. Видимо, не в этом  суть,
хотя я люблю узнавать. Рассказывают о  портрете  Стравинского,  что  написал
Пикассо. Его хотели конфисковать таможенники,  утверждая,  что  это  военный
план стратегических установок.
   Приходил Натан с друзьями; третьего дня снимались  в  "Зеленой  лампе"  с
Феликсом Медведевым; праздновали выход публикации  о  Маяковском  в  журнале
"Дружба  народов",  были  Карцовы  и  Паперные;   написал   большое   письмо
Матусовскому; оформляю пенсию - собираю  справки;  по  ТВ  "Ася  Клячина..."
Кончаловского, абсолютно не  устарела;  дописал  воспоминание  о  Райкине  в
какой-то сборник; составляю "Переписку" сестер, тону  в  бумагах,  книгах  и
ничего не могу найти...
   Эльза Триоле в письме пишет словно бы обо мне: "Нужно вылезти из  хлопот,
телефонных звонков, постоянного исчезновения нужнейших писем, вещей, которые
появляются на поверхности и снова исчезают под грудами бумаг; отделаться  от
угрызений: что-то не сделано, не отвечено, не прочитано, не написано..."

   17 мая. Сбежали на Икшу, замученные людьми. Я на бюллетене после инфаркта
и санатория, потом уйду  в  отпуск  и  плавно  перейду  на  пенсию...  Очень
хочется! Из Манчестера приехал Володя Вишняк, Инна его привезла  на  Икшу  и
цацкалась с ним, он не безумный, каким мы привыкли его видеть.
   Пресса все не может оставить в покое несчастных самоубийц, мало им живых.
"Клевещите, клевещите, что-нибудь  да  останется",  -  писала  наша  любимая
Берберова. Газеты пересматривают смерть Есенина, самоубийства, мол, не было,
а  его  повесили.  Так  им  хочется.  Про  М-го  придумали  очередную  чушь.
"Комсомолка" в статье за подписью С.Заворотнова и Т.Ворошиловой "Он  стрелял
в Троцкого" ничтоже сумняшеся  приводит  воспоминания  Д.  Сикейроса  о  его
встрече вместе с М-м и Диего  Риверой  со  Сталиным,  на  которой  поэт  был
переводчиком. Факт этой встречи до мелочей  описан  Сикейросом.  Ну  хорошо,
чего с него взять, с Сикейроса? Но  любимая  газета  поэта  должна  была  бы
знать, что М-й никаким языком, кроме русского, не владел и в  глаза  Сталина
не видел?
   Все  передачи  Съезда  депутатов  смотрели  не  отрываясь,  ничего  более
интересного никогда не видели. Выводы довольно пессимистичные.

   20 июня. На Икше ослепительно, луг цветет, летают бабочки, встретил  Соню
Милькину, которая собирала букет, и она мне сказала, что  Сережа  Параджанов
лежит в клинике Мясникова, у него очень плохо с легким. И заплакала.
   Володю Наумова он просил, чтобы я пришел к нему мириться и что  он  будет
теперь ходить к нам только "в наручниках" и  сидеть  на  кухне.  "Ну,  тогда
Катаняны останутся без кастрюль", - заметил Володя.  Он  сказал  также,  что
Сережа сбежал из больницы в Тбилиси, так как там умерла соседка и ему  нужна
ее комната. Так как же к нему прийти? Он скоро  вернется.  "Ну,  подумал  я,
дело не так плохо, раз он занимается соседской комнатой. И пусть сидит  хоть
в кандалах у нас, лишь бы сидел..."
   27 июня. Невообразимое: Алла Демидова, звезда нашего театра, переехала  в
небольшую комнату кооператива на Икше, которую она ждала  шесть  лет.  И  не
может купить какое-нибудь ложе - кровать или просто матрас.  Нигде  -  ни  в
Москве, ни в области. Не может просто прийти в магазин  (как  в  Эфиопии)  и
купить. Их просто-напросто нет. Представляю, как Лайза Миннелли тратит время
и мозги на покупку (не покупку!) кровати. Она  даже  не  поймет,  что  такое
бывает на белом свете.
   Кора Церетели рассказала, как умирала сестра Параджанова Аня.  Лежит  она
без сознания, Сережа ее  тормошит:  "Аня,  Аня!  Очнись.  Я  тебя  ненавижу.
Слышишь? Не-на-ви-жу! Не слышит. Какая досада".

   10 июля. Прочел "Ваганову" Красовской - хорошо  написано  и  умно.  Вчера
заходил к  Коле  Фадеечеву,  который  живет  рядом  в  поселке.  Потрясающая
плантация и цветы, а сам он как Гаргантюа. Нарвал у него петрушки и  укропу.
Сказал, что Майину племянницу Анечку Плисецкую приняли в Кировский.
   Соня  сказала,  что  Сереже  удалили  одно  легкое  и  он  в  реанимации.
Обнаружили еще массу болезней, запущенных. Прилетели Светлана  и  Сурен.  Но
больше к нему никого не пускают.

   6 августа. Был у Сережи в больнице. Встретились как ни в чем  не  бывало,
хотя он вначале плакал. Очень тяжело. Велел приходить каждый день.
   Замечательно "Дело моего отца" Камила Икрамова, вещь  документальная,  на
страницах которой видны следы  крови  ушедших  годов.  Панамка  -  все,  что
осталось  от  человека,  даже  праха  нет.  Как  сын  плачет  в  крематории!
Нечеловеческая страна...
   Вчера по ТВ видел прилет в Ленинград  Натальи  Макаровой.  Она  вышла  из
двери самолета, как вырвалась  из  клетки,  страшно  закричала  "Мама!!!"  и
понеслась вниз по лестнице в развевающихся одеждах,  просто  кинулась  сломя
голову... Схватила мать, не могла оторваться. Это  было  потрясающе,  я  под
огромным  впечатлением.  Так  выстрадано,   радостно,   ничего   вокруг   не
существовало... Не припомню столь эмоциональной встречи...
   У Рязанова на нервной почве от "Чонкина"* сел голос. С ним вытворяют...
   Двое русских эмигрантов разговаривают в Нью-Йорке:
   - Ты чувствуешь ностальгию по России?
   - Да что я - еврей, что ли?

   20 августа. Так упоительно на Икше гулять по лесу, собирать грибы - синее
небо, спокойная вода, тихо-тихо. Но не тут-то было.
   Приехали Патрис Шеро и  Паскаль  Греггори,  привезли  "Гамлета"  и  будут
играть во МХАТе. Мы поехали их встречать, устроили обед, Инна показывала  им
Москву. Шеро очень симпатичный и скромный. "Гамлет" нам  понравился  и  имел
успех у публики.  Запомнилась  Гертруда,  потом  появился  какой-то  круглый
толстячок, которого я никогда не видел ни в каких "Гамлетах", оказалось, что
этот персонаж всегда купировали, а Шеро - нет.  И  на  блестящий  пол  сцены
вдруг вышел огромный настоящий конь с Лаэртом в седле!
   На другой день, сменяя друг друга, приходили Натан Федоровский  с  братом
Сашей, которого он перетащил в Берлин. У них здесь какие-то дела, которые то
сверкают, то гаснут; вечером - немец Ганс,  которого  на  самом  деле  звали
Курт, но он откликался на Ганса. Приехал из Хельсинки от Кая  Холмберга**  и
привез кофе, чай и копченые сосиски. И совсем уже поздно (у них  ведь  утро)
явился Джон Мандельберг из Мельбурна, который все шьется с  фильмом  о  Лиле
Брик, говорил, что ведет переговоры с Ванессой Редгрейв и что в случае удачи
- дело в шляпе. Но я уже остыл к этой  затее,  и  мне  надоели  разговоры  и
Ванесса в шляпе или без. Где этот покой осеннего леса на Икше?

   21 августа. Летом мы с Людмилой Хитяевой живем рядом на даче и  в  жаркие
дни ходим купаться. И я был удивлен, что Людмила  лишь  немного  плещется  у
самого берега. У всех еще в памяти  знаменитая  сцена  из  "Тихого  Дона"  -
самоубийство Дарьи. Неужели она не умеет плавать?
   И вот однажды, возвращаясь с реки, мы разговорились:
   - Герасимов нашел меня случайно. Я шла по коридору "Мосфильма" в  строгом
пиджаке, гладко причесанная.  Ничего  во  мне  не  напоминало  персонажа  из
"Тихого Дона", над которым он тогда уже трудился. Мы знали, что в его группе
набирают актеров, что на Григория Мелехова он взял Петра Глебова,  хотя  уже
начал снимать другого актера. Глебов же играл офицера в  эпизоде.  Герасимов
вошел в павильон, а они - офицеры - в перерыве там в карты играли. "Кто  это
сидит?" Он увидел  эти  глаза,  эти  брови:  "Ну-ка,  давай-давай,  подойди,
пожалуйста". Сделали ему гумозный нос с горбинкой  -  и  пошло-поехало...  А
раньше был утвержден Саша Шворин - красавец двухметрового роста...  Пете  же
тогда было сорок три года, а Григорию двадцать три, и Герасимов сделал  так,
что зрители верили, что ему именно столько. Поразительно он это умел!
   И вот - навстречу мне Герасимов: "Товарищ Хитяева? (так  официально).  Не
хотели  бы  у  меня  сниматься  в  "Тихом   Доне"?"   Что   может   ответить
провинциальная горьковская актриса? Правда, я уже снималась... но Герасимов,
но "Тихий Дон"! Я сказала, что счастлива, "но я вам заранее говорю,  что  не
знаю деревенской  жизни,  казацкого  села.  Я  выросла  в  городе  и  вообще
урбанистка". Меня он  утвердил  на  глаз,  безо  всяких  кинопроб.  Я  когда
перечитала (уже знала, что Дарья), образ  меня,  естественно,  захватил,  но
первым делом подумала: "Боже, она же там тонет, а я плавать не умею, как  же
буду тонуть? У меня водобоязнь, я страшная трусиха, с водой шутки плохи".  И
стала отказываться от  роли.  Но  Герасимов  меня  уговорил.  Я  приехала  в
станицу, а он мне сразу: "Надо тело наращивать, моя дорогая, тело, тело! Что
за крючок такой? (Будто он впервые меня видит.) Казачки - они знаешь  какие?
Посмотри вокруг". И тело мы набирали с Элиной Быстрицкой. Утром завтракали -
стакан сметаны, ежедневно, я потом год видеть  ее  не  могла,  много  белого
хлеба, каши... Мы так раскормились, что мне  одной  порции  борща  уже  было
мало. И вскоре обросли мясом, и тут, и тут,  стали  такие  крутые,  что  мои
житейские платья на меня не налезали.  Как  писал  Лесков  в  "Запечатленном
ангеле": "Сама не рада, какая у меня по всем частям полнота пошла". А Сергей
Аполлинариевич все требовал: "Тело! Тело!" - и добился  нужного  результата.
Все восемь месяцев, пока снимались, мы ели-ели-ели. Помните,  какие  сильные
руки у Аксиньи, когда она скалкой катает белье? А были  слабые,  изящные.  А
потом мы похудели, вошли в норму, Элина, например, сбросила двенадцать кило.
   Первая съемка - Дарья причитает над своим убитым мужем, я  не  знаю,  что
такое причитание, но настроение у меня радужное.  И  во  время  репетиции  я
почувствовала, что лечу в пропасть. Все собрались - что за Дарью  утвердили,
такую лихую, колоритную? А  я  вышла,  как  мышонок,  зажатая  -  ничего  не
получается.  Сергей  Аполлинариевич  говорит:  "Ну  ты,  мать,  знаешь   ли,
готовься". - "Я же вам с  самого  начала  сказала,  что  ничего  у  меня  не
получится, ибо я городской житель и мне сложно все это изучать, все  эти  их
обычаи, причитания". Но Герасимова голыми руками не возьмешь.  Он  пригласил
немолодую казачку, и меня повезли на  хутор,  там  умер  один  старичок  лет
девяноста. Входим в дом,  вечерело,  я  вижу  иконостас  с  лампадой,  лежит
покойник, а рядом три старушки. И спокойно творят молитву.  Марья  Петровна,
казачка, говорит тихо: "Вот я тебе покажу,  как  это  бывает,  сейчас  я  их
заведу".     И     прямо     с     ходу     как     закричала      нараспев:
"Ба-тюш-ка-да-на-ко-го-ты-нас-не-счаст-ных..."  -  и  пошло.   И   они   все
подключились, друг за другом. И так это меня проняло, что я  вслед  за  ними
упала    на    колени,    заломила     руки     и     заплакала-запричитала:
"Да-как-же-мы-без-те-бя-ос-та-нем-ся"... И через день была съемка, я ночь не
спала, все вспоминала эту хату и это оплакивание. На репетиции  я  попросила
не играть в полную силу, берегла слезы, а во время съемки как  заревела,  да
как запричитала, да забилась - я уже знала, как это бывает. Но знать одно, а
сыграть - другое. Сыграть - это уж зависело от  меня.  Сняли  два  дубля,  и
Сергей Аполлинариевич остался доволен. Наверно, убедился, что не промахнулся
со мной. Вообще, я никогда у него не видела неверно найденных исполнителей.
   Накануне съемки мы оговаривали сцену, репетировали и, если не  получалось
у кого-либо - предположим, нас  шесть  персонажей,  -  он  говорил:  "Ладно,
вечером будем есть пельмени". Он ими славился. Ну, мы все  помогали  лепить,
этот одно, другой другое, и за ужином шла беседа на всякие темы,  но  Сергей
Аполлинариевич время от времени как-то незаметно направлял разговор в нужное
русло, и что-то непонятное мы выясняли, уточняли, потом опять как ни  в  чем
не бывало говорили о постороннем, затем снова как бы репетировали.  Все  это
он делал умело, тактично, тонко. И уже на съемочной площадке выяснялось, что
какие-то неясности были вчера незаметно уточнены  за  дружеской  беседой.  Я
такого подхода ни у кого больше не встречала, а у меня за спиной ведь  более
пятидесяти картин.
   Эпизод потопления. Я знала, что  Герасимов  мечтал  снять  эту  сцену  на
середине Дона. Когда я слышала "середина Дона", я вся холодела: "А нельзя  у
бережка?" "Ни в коем случае, - отвечал Герасимов. - У берега мутная вода,  а
на середине прозрачная. Нет, только на середине. И  так  будет  драматичнее,
Дарья должна вызвать сочувствие!" И тут я созналась, что совершенно  плавать
не умею - даром что волжанка. Я как-то на Волге  попала  в  водоворот,  меня
откачивали, и я боюсь воды страшно. Я вхожу, окунаюсь, - и скорее на  берег.
"Надо нанять дублершу, а на крупных планах уж я сама". - "Нет, милочка,  эту
сцену снимем с тобою, даже если тебя придется утопить. Подписала  договор  -
изволь тонуть!" Но все же сжалился, и мне  наняли  двух  тренеров  -  Юру  и
Володю. Через две недели, когда я уже научилась держаться на  воде,  поехали
на лодке, ребята  раскачали  ее,  все  перевернулись,  но  я  самостоятельно
по-собачьи доплыла до берега - ни жива ни мертва. И страх прошел.
   Снимали  вчистую,  пришлось  делать  двенадцать   дублей   -   то   петух
прокукарекал, то лодка вошла в кадр, то  еще  кого-то  зацепили.  Снимали  с
плота. Дубли без конца, жарища, и еще два дига  на  плоту  светят  прямо  на
меня. У меня глаза стали красные, как у кролика: я под  воду,  выплываю,  на
меня направляют диги, снова под воду и снова под диги. Я стала  на  себя  не
похожа. Делали перерывы. Потом - спиной ведь трудно уходить под  воду,  вода
выбрасывает, сама не уйдешь. Юра и Володя меня  тянули  за  ноги,  сидя  под
водой. Я должна на мгновение вынырнуть из воды, крикнуть "Прощай, Дуняха"  и
- исчезнуть навсегда.  Я  выныривала,  выплевывала  воду,  кричала  "Прощай,
Дуня