была  для  китаянки  необычна  -  высокая,  полная,  с   ярко
раскрашенным лицом, в европейском платье. Вид ее поражал. В данном случае  в
память врезались и ситуация, и внешность исполнительницы.
   Но чаще всего объяснения "чудным мгновеньям"  все  же  ищу  в  выдающемся
мастерстве, а подчас  и  в  гениальности  исполнителей.  Бывает,  что  и  не
вспомнить, в чем там дело, но вдруг раздвинется занавес (о, это будет  много
позднее) и...
   ...и быстрым шагом выйдет Любовь Добржанская из правой верхней  кулисы  к
центру, где стоят золоченое  кресло  и  низенький  стол  с  медным  подносом
("Средство Макропулоса" в постановке Б.Львова-Анохина). За ее спиной  гремят
аплодисменты, она - примадонна, которая только что спела свою коронную  арию
(в "Норме"? "Медее"?)  и  вернулась  в  артистическую  уборную  -  красивая,
возбужденная успехом. Развевались просторные одежды изумрудного цвета, грудь
украшала масса золотых цепей и ожерелий.  Она  закидывала  руки  за  голову,
резким  движением  разрывала  нитку,  скрепляющую  бусы,   и   бросала   их,
разорванные, на медный поднос. Они падали с резким  звуком.  Она  же  в  это
время произносила монолог. Фраза - и резкий звук сброшенного ожерелья, фраза
- и резкий звук падающей цепи... Она как бы ставила точку пули на  очередной
фразе, покуда с последним разорванным украшением монолог  не  кончился.  Это
было здорово придумано  и  сыграно  шикарно!  Отдыхая,  она  откидывалась  в
кресле, слушая объяснение в любви страстного поклонника, который стоял перед
ней, преклонив колено,  -  его  играл  красавец  Зельдин.  Любовный  монолог
завораживал зрителей,  как  вдруг  раздавался  легкий...  храп!  Это  уснула
Добржанская, утомленная оперой, страстью кавалера  и  прожитыми  -  согласно
Чапеку - тремя сотнями лет, уснула - к недоумению Зельдина и вящему восторгу
зрителей!
   Точно  сегодня  вижу  я  беспомощную  улыбку,  когда  тихо  -  словно   в
замедленной съемке - опускалась  на  стул,  потрясенная  жестокой  пощечиной
мужа, Фаина Раневская. Это было в спектакле "Лисички", в 1944 году, два года
назад. Она играла тетку,  которая  пьет,  скрывая  унижения...  Не  выдержав
публичного оскорбления, она вдруг раскрывается перед всеми. Сидя за  роялем,
наигрывая пошлый вальсок, она раскачивается в такт музыке, говорит  страшные
слова и улыбается  окружающим  своей  знаменитой  улыбкой,  а  слезы  текут,
текут...

   P.S. 1998. И все это я не могу забыть уже полвека...  Но  еще  раньше,  с
довоенной поры, я помню, как в том же Театре Революции пела в затихшем  зале
Бабанова: "Вот мое сердце открыто - если хочешь,  разбей  его".  Как  стояла
она, каменея, у двери прихожей, невольно подслушав любовный разговор мужа  с
другой женщиной... Это было на премьере "Тани"  в  1939  году  (!).  Сегодня
спектакль оброс легендами и ушел в историю.

   А Цецилия Мансурова с ее неповторимыми модуляциями голоса! В "Много  шума
из ничего" она играла сцену  с  Бенедиктом-Симоновым.  ...Беатриче-Мансурова
стоит на ступенях, он внизу. Она велит ему поехать куда-то с поручением, он,
согласившись, просит лишь об одной милости. Какой же?  Бенедикт,  запинаясь,
лепечет, что, мол... поцеловать руку Беатриче... явно не надеясь  на  успех.
Не успевал он кончить фразу - буквально, как Мансурова резко протягивала ему
руку. Это было словно выстрел. Пораженный Симонов стоял истукан истуканом  -
от неожиданности и столь быстрого  исполнения  его  желания  он  не  решался
прикоснуться к протянутой руке. А Мансурова в нетерпении трясла ею,  как  бы
подгоняя оторопевшего Бенедикта. "Ну-ну! Ну же! - как  бы  говорила  она.  -
Целуйте поскорее руку, и  -  за  дело!  Поторапливайтесь!"  Это  было  очень
смешно, и зал каждый раз разражался аплодисментами - я видел спектакль  раза
три. Мансурова была замечательная актриса, "персоналите", с большим чувством
юмора, эксцентрична и любила неожиданности.
   Если уж речь зашла о вахтанговцах... "Сирано де  Бержерак"  в  постановке
Николая Охлопкова. И спектакль яркий,  и  Сирано-Симонов  замечательный,  по
своим данным как бы и не подходящий к этой роли,  но  именно  "как  бы".  Он
убеждал абсолютно. Как  сейчас  вижу  финал  картины  -  "Поцелуй  Роксаны".
Декорация являла собою огромную фигуру сидящей женщины с мандолиной в руках.
Ее гриф поднимался к самым колосникам. Мандолина  была  украшена  бантом,  и
концы его спускались до земли, это были два больших полотнища. В их складках
прятался Сирано, суфлируя Кристиану. В самой мандолине - балкон Роксаны.  По
ступеням-коленям сидящей фигуры Кристиан поднимался за поцелуем Роксаны. Это
было восхитительно - рыжеволосая Мансурова в серебристом платье и  белокурый
красавец Кольцов, слившиеся  в  объятьи,  а  внизу,  в  полумраке,  медленно
раздвигая концы свесившегося банта, как бы раздвигая занавес, тихо появлялся
Симонов:

   О, жизни дивный пир,
   Ты, поцелуй любви, ты, упоенье рая!
   Как нищий, голоден и сир,
   Как Лазарь, крохи подбирая
   От пира дивного... И этим счастлив я!
   Да, да, здесь радость и моя:
   Ведь на его устах она целует
   Все те слова, что я ей говорил...

   Застыли в поцелуе Роксана и  Кристиан.  Точно  распятый,  раскинув  руки,
замер Сирано. Затихнет щемящая музыка мандолины, опустится занавес, медленно
погаснет свет, и уйдут в незабываемое  мое  прошлое  "Сирано"  и  "Лисички",
"Макропулос" и "Баядерка" - со всеми замечательными артистами, о  которых  я
попытался вспомнить.

   Январь. Новый год встречали у меня, было человек 15.  Устроили  маленькие
столики, а-ля фуршет, Саратовский играл на рояле, а мы пели и  танцевали  до
утра.

   [15 февраля. Сдал все зачеты и экзамены. Режиссура - 4 и актерское  -  4.
Азаров сдал актерское на 2, была страшная трагедия - он подал  заявление  об
уходе и рыдал у меня на плече. Но  все  обошлось,  опять  занимается.  10-го
пошел в первый раз в жизни голосовать за депутатов в Верховный Совет СССР. Я
голосовал за Сталина, чем очень горжусь! Все мне завидуют.
   Познакомился с Раневской. Абсолютное очарование!]

   20  апреля.  У  нас  ввели  работу  с  актерами.  Я  выбрал  отрывок   из
"Воскресения" и пригласил Бондареву из мастерской Бабочкина,  а  Нехлюдов  -
режиссер с курса Кулешова Сысоев. Все никак не мог их соединить  вместе,  то
он  занят,  то  она.  Наконец  начали  репетировать,  ребята  сказали,   что
получается неплохо. Но что скажет Козинцев? Ждем его со страхом.

   10 сентября. На экзамене по режиссуре в конце первого  семестра,  весною,
был страшный разнос. Несколько человек с курса (и  я  в  том  числе)  сильно
закачались, но все же уцелели. От Козинцева досталось даже Хохловой, но  это
не при нас - мы подслушали!
   Летом Л.Ю. купила мне курсовку на Рижское взморье, две недели я питался в
доме отдыха ВТО, жил у одной латышки, а за  стенкой  -  Маргарита  Алигер  с
двумя маленькими девочками. В столовой сидел за одним  столиком  с  Евгением
Долматовским и Зускиным с  семьей,  они  все  время  подтрунивали  друг  над
другом, а потом и надо мной, я только  улыбался,  но  не  отвечал,  так  как
смущался. Л.Ю. дала мне поллитровую банку сливочного масла, чтобы я мазал на
хлеб - там плохо кормили, а после купания аппетит был зверский. Л.Ю. с отцом
жили в Дубултах, а я в Майори.
   Мне очень там понравилось,  на  море  я  был  впервые.  Когда  мы  ездили
смотреть Ригу, то ездили по  городу  на  извозчике(!),  такси  не  было.  На
взморье  было  много  знакомых  -  Азаров,  Карповская,  Лина  Лангман,  Рая
Кирсанова с сестрой, с ними мы играли в "ма"*.  Иногда  играли  вчетвером  с
Ксаной Асеевой ("Оксана, жемчужина мира"**), и она ухитрялась жульничать.  Я
стеснялся, а Рая ее уличала.
   Латыши нас не любят и часто не отвечают - делают вид, что не понимают. На
стенах в Риге кой-где  встречаются  свастика  и  немецкие  лозунги  недавних
военных лет - латыши их не стирают.

   12 октября.  Мы  должны  по  режиссуре  поставить  что-то  современное  с
актерами, это будет курсовая работа за третий  курс.  Я  только  что  прочел
"Спутников" Пановой и загорелся. Предложил Азарову и Феоктистовой, одному не
осилить, мы позвонили Козинцеву, и он очень одобрил, ему  повесть  нравится.
Мы тут же приступили к инсценировке, и нам дадут актеров с курса  Пыжовой  и
Бибикова. К лету надо показать на площадке.
   1947
   Новый год встречали шикарно - в ресторане  "Метрополь".  У  Маринки  есть
скучный поклонник, который ее пригласил в ресторан, но она  согласилась  при
условии, если мы будем там вчетвером  -  они  и  мы  с  Линой.  Его  отец  -
богатейший  венеролог,  оплатил  столик,  машину  и  пр.,  и  мы  совершенно
по-царски колбасились всю ночь напролет - я такого шикарного угощения, какое
было там сервировано, не видел никогда. Масса иностранцев, вечерние туалеты,
но все вместе взятое не помешало спереть у Лины сумку - в ней  была  ерунда,
но жаль самой сумки. Вот вам и светская жизнь. А весело было очень.
   В институте кавардак, Козинцев нас забросил, так как стал снимать "Лекаря
Пирогова"  (в  прокате  -  "Пирогов".  -  В.К.)  Мы  начали  репетировать  с
актерами-бибиковцами, дело идет со скрипом по многим причинам.

   11 января. Измучились со "Спутниками", понимаем,  что  повесть  новая  по
форме, без обычной завязки, кульминации и развязки, что идею не взять за уши
и не вытянуть на свет Божий, а как же тогда  ставить  задачи  самим  себе  и
актерам? Козинцева нет, спросить некого.  Чувствуем  себя  дураками.  Вот  в
"Воскресении" все ясно - зло плохо, раскаяние хорошо, прощение еще лучше,  а
любовь Катюши подсознательна. Пиши инсценировку и ставь.  А  с  Пановой  все
по-другому. Очень жизненно, талантливо, но как делать - непонятно. И  тут  я
узнаю, что она  проездом  в  Москве.  Позвонил  ей  в  "Метрополь",  говорю:
студент, то-се, ставим "Спутники" и много вопросов.
   - Какие, например?
   - Ну вот хотя бы, какова главная идея? Ведь нужен замысел, а он нечеткий.
   - Как же вы беретесь ставить повесть, когда не можете уяснить ни идею, ни
замысел?
   - Мы ее ставим, потому что она нам нравится. И в замысле в  конце  концов
разберемся, но просим нам помочь, если можно.
   Она, чувствуется, удивилась, усмехнулась и назначила встречу на завтра.
   Приходим с Азаровым в "Метрополь". Виля хоть приодет,  а  я  в  старье  и
смущаюсь. Панова нас встретила в прихожей, предложила сесть  в  гостиной,  а
сама  продолжала  разговор  по  телефону.  И  мы   пока   ее   разглядывали:
большеротая, гладко  причесана,  в  строгом  костюме  со  знаком  Сталинской
лауреатки. Потом подсела к нам, улыбнулась и спросила,  в  чем  затруднение.
Виля начал что-то плести, чего и я не понял, она слушала внимательно, но  не
дослушала и  крикнула  какую-то  Олю,  чтобы  та  принесла  яблоки.  "Ешьте,
пожалуйста, не стесняйтесь", мы взяли по  одному.  Не  дослушав  Вилю,  она,
видимо, поняла, в чем дело, и стала говорить, что повесть ее для  постановки
малопригодна, так как там нет драматургии, к которой мы  привыкли,  а  есть,
мол, драматургия жизни - вы читали Дос Пассоса? -  что  писала  она  ее  под
свежим впечатлением от увиденного, что в войну она была и в тылу у немцев, и
работала в санпоезде, и навидалась всего, и думала не об идее, а  о  правде,
которую так трудно написать, и что часть персонажей у нее реальные  люди,  а
часть придуманные  и  что  "идея  сама  собой  должна  возникнуть  из  всего
рассказанного, если уж она нам так нужна", - закончила она с улыбкой.
   Вообще-то мы сами знали, что она нам поведала  (кроме  Дос  Пассоса),  но
думали, вдруг она скажет - сделайте так-то и так-то. И еще  хотелось  с  нею
познакомиться. Последнее нам удалось, а вот рецепта мы  не  услышали.  Потом
она предложила нам чаю, мы отказались, и она расспрашивала, что мы делали  в
войну и что происходит у нас во ВГИКе.  На  наш  же  вопрос  Вера  Федоровна
ответила, что в санпоезде проработала недолго и  что  с  малолетними  своими
детьми (или родственниками, я не понял) скиталась  по  оккупированной  зоне.
Под конец она вызвалась прочитать нашу инсценировку,  но  предупредила,  что
завтра вечером уезжает в Ленинград и если мы  ей  принесем  ее  сегодня  или
завтра утром, то к вечеру она сможет с нами встретиться и что-то сказать. Мы
обещали позвонить ей и прийти, но бумаги у нас были  в  таком  расхристанном
состоянии, да еще и недописанные, что давать ей их в таком виде было  стыдно
и бессмысленно. И мы не позвонили ей. Она проводила нас до лифта и  пожелала
удачи.

   P.S. 1997. В  конце  1947  года  мы  сдали  курсовую  работу  "Спутники",
поставили ее со студентами Пыжовой и Бибикова,  и  она  получила  одобрение.
Вскоре мы поехали  на  практику  в  Ленинград  и  там  я  позвонил  Пановой,
рассказал, что работа получилась, и она поздравила нас. "А идею вам  удалось
обнаружить?" - спросила она смеясь.

   14 января.  У  нас  читает  лекции  С.М.Эйзенштейн,  "теория  режиссуры".
Интересно, очень остроумно, я все записываю и зарисовываю в особую тетрадь.

   12 марта. Ночью в павильоне с Тамарой  Феоктистовой  снимали  отрывок  из
"Спутников" - воспоминание Данилова о Фаине (играли  Женя  Ташков  и  Наташа
Птушко). Сняли 11 планов, по-моему, благополучно. Снимать было интересно.
   Сессия трудная, один диамат  чего  стоит!  Из  12  человек  сдали  только
Рязанов и Лятиф, причем Лятиф после этого стал заикаться. На  других  курсах
тоже полные завалы. Дело в том, что наш  институт  прохватили  в  газете  за
плохое преподавание наук марксизма, новый завкафедрой Степанян  ввел  жуткие
строгости. Когда ходили пересдавать,  то  девчонки  от  страха  заперлись  в
уборной, мы пытались открыть дверь, поднялся крик, и сдавать  пошли  первыми
мальчишки. Половина снова засыпалась, я, конечно, тоже. Пойдем  третий  раз.
Женская уборная не помогла, и три девчонки тоже получили незачет.
   У нас часть ребят уезжает на практику к Козинцеву на "Ленфильм"  ("Лекарь
Пирогов"). Мы же должны закончить постановку "Спутников" и  тоже  поехать  в
Ленинград.

   20 мая. Только что  привезли  материал  снятых  "Спутников".  Как  долго.
Впечатление у нас плохое. Актеры играют беспомощно, что  особенно  видно  на
крупных планах. По свету снято в разных  тональностях,  и  каждый  монтажный
стык бьет по глазам. Сделал для себя ряд выводов.
   Степанян нас казнит и  не  хочет  принимать  зачет!  Что  же  будет?  Ира
советует пойти в Елоховский собор и поставить  там  свечу  святому  Науму  -
покровителю наук. Но победит ли святой марксистское учение? А  Ирка  резонно
заметила, что он не должен побеждать, а наоборот, марксизм  его  победит,  и
Степанян даст зачет.

   22 мая. Мучаемся с проклятыми  "Спутниками",  иной  раз  не  знаешь,  как
поступить с актером. Азаров все время спорит и  с  нами,  и  с  артистами  и
бесконечно говорит.
   Сегодня  смотрели  прогон  Пыжова  и  Бибиков,  похвалили  работу,  а  на
следующий день Бибиков почти все  перепоставил  на  свой  вкус.  Я  не  стал
спорить и уговорил Вилю с Томой, так как  Бибиков  все  равно  сделает,  как
захочет, а во-вторых, это получается лучше.
   Бибиков очень энергичный, быстро все решает, все ребята его  слушаются  и
моментально  делают  так,  как  он  предлагает.  Курс  у  него  способный  -
Мордюкова, Савинова, Тихонов, но  они  у  нас  не  заняты.  А  Пыжова  сидит
величественно  (так  и  чувствуются  у  нее  под  кофтой   роскошные   плечи
Огудаловой), внимательно смотрит, ничто от нее не ускользает, говорит  тихо,
мало, всегда в самую точку, и все замирают. Она мне очень нравится.
   20 июня. Сдали сессию, даже марксизм с  Божьей  помощью  -  буквально.  Я
поставил свечу святому Науму. Еле нашел его в Елохове, оказалось, что он  не
отдельно, а на иконе "Всех святых", их там написано много. И тем не менее!
   Скоро поедем в Ленинград! Выясняем, как быть с  продуктовыми  карточками,
там дадут или брать с собою?

   25 сентября. За постановку "Спутников"  Азарову,  Феоктистовой  и  мне  в
конце семестра поставили пятерки. Июль, август были на практике у  Козинцева
на "Ленфильме".

   О, сколько значенья придано
   Походке, улыбке, взору! Мих. Кузмин

   В то время как мы жили в Ленинграде, туда приехал  на  гастроли  Камерный
театр   Таирова.   Там   служила   пианистка   Сильвия    Горовец,    мамина
аккомпаниаторша, друг нашей семьи. И  она-то  мне  оставила  контрамарку  на
спектакль "Мадам Бовари" с Алисой Коонен. Она еще давным-давно волновала мое
воображение  красивым  необычным  именем,  славой,  слухами,  амплуа   femme
fatale*. До войны в  "Правде"  печатался  репертуар  московских  театров  на
текущий день и  против  спектакля  Камерного  театра  стояло  "С  уч.  Алисы
Коонен". "Негр", "Адриенна Лекуврер", "Мадам  Бовари"...  Кто  участвовал  в
спектаклях ГАБТа или МХАТа, не писали, а тут - пожалуйста.
   В те годы я следовал театральным вкусам  родителей,  у  которых  Камерный
театр был не в чести. Про Таирова какой-то остряк сказал, что он "фиолетовое
дерьмо. Хоть и дерьмо, мол, а мимо  не  пройдешь,  приглядишься  -  все-таки
фиолетовое!" Но в 1940 году я увидел "Оптимистическую трагедию". с  Наталией
Эфрон. Фиолетовое оно там или нет, но мне понравились и декорация Рындина, и
занавес в виде раздвигающейся стены, и вообще мне было интересно, хотя пьесу
я плохо понял, только понял, когда комиссарше приказали "ложись!".  Подумал:
"Ну и ну..."
   Про Коонен говорили разное: одним она очень нравилась, другие злословили:
"Старушенция сошла с ума, играет любовные сцены,  смеется,  целуется...  Как
можно?" Оказалось, что можно. И даже незабываемо. И вовсе не  "старушенция".
Хотя Алисе Георгиевне в ту пору было за пятьдесят, на сцене была  прелестная
молодая  женщина,   пленительная,   страстная,   необузданная,   страдающая,
отчаявшаяся и страшная в своей смерти.
   "Мадам Бовари" с "уч. Алисы Коонен" я потом смотрел несколько раз. Коонен
играла не госпожу, а мадам Бовари. Она была  приподнята  над  провинциалкой,
это была элегантная парижанка -  туалеты,  манеры,  позы...  Но  стремления,
идеалы, мечты - все было удивительно по Флоберу: "В этот  час  тысячи  таких
женщин томятся в маленьких городках Франции, мечтая об  избраннике  с  лицом
ангела и душой поэта", - слышала Эмма таинственный голос неизвестного.
   "Сценический вариант Алисы Коонен". Он был сделан ею блестяще, дух романа
бережно сохранен, и зритель с тревогой следил за фабулой.  Спектакль  Таиров
поставил изобретательно  -  и  по  музыке  (Кабалевский),  и  по  декорациям
(Рындин), и по свету (Самойлов). Слева и справа стояли трехэтажные дома  без
передней стены, и жизнь семьи Бовари, их соседей вся была на виду.  Действие
подчас проходило в нескольких местах одновременно.
   Каждое появление героини было в другом платье. По-моему, их были десятки.
За кулисами стояли  ширмы,  где  на  Коонен  набрасывались  костюмеры  -  до
гримуборной бежать было некогда. Я это видел,  когда  один  раз,  с  помощью
Сильвы, смотрел спектакль из-за кулис.
   ...Вот идет она из глубины сцены под руку с Шарлем, в розовом  платье,  в
большой розовой шляпе - красивая, молодая,  очаровательная.  В  улыбке  есть
что-то  от  Марлен   Дитрих.   Движется   замечательно.   Голос   необычный,
завораживающий, не похожий ни на чей. Незабываемый.
   Она садится возле камина, какой-то разговор. Затем немного музицирует.  В
зале напряженная тишина. На протяжении всего спектакля - как  только  Коонен
уходила - слышались шевеление, кашель, шепот. Как только  она  появлялась  -
зал замирал. Так весь вечер.
   В каждой картине, сказав последнюю реплику, Коонен тут же  исчезала.  Или
моментально наступала темнота. Или падал  занавес  -  после  нее  ничего  не
оставалось.  Это,  разумеется,  было  рассчитано  и  давало  нужный  эффект.
Мейерхольд говорил: "Чем ближе вы стоите к  двери,  тем  эффектнее  уход.  В
кульминациях все решают  секунды  сценического  времени  и  сантиметры  пола
сцены. Эту алгебру сценометрии не презир