ороший, мощный, а когда через  усилитель
- то слышно за версту. Медные трубы он не прошел, гонор огромный,  и  многие
коллеги его не любят. Он сказал мне, что не станет сниматься, если в картине
будет Окуджава. А Окуджава спросил - будет  ли  Розенбаум?  Обоим  я  сказал
неправду и буду снимать того и другого. Бог и зрители меня простят...
   Сегодня в гигантском спорткомплексе "Измайловский" у него  ДВА  концерта.
Первый - в 15 часов, а он прилетел из Симферополя в 14.30. И прямо из машины
- на сцену. Поет с предельной отдачей. На первом  концерте  я  наметил,  что
именно снимать, снимали на втором.
   Розенбаум - новое колено в бардовском жанре. Он себя не называет таковым,
но если учесть, что бард - это поэт, который поет свои песни, то он  таковым
является. А что новое колено - так он ни на кого не  похож.  Барды,  которые
поют хорошо, собирают полные залы и получают за это деньги. Те же, что  поют
плохо, бездарные песни, да еще детонируют - те поют  друг  перед  дружкой  и
хотят сниматься.
   "То, что слишком глупо, не говорят, а поют" (Вольтер).

   8 июля. Сегодня по ТВ еще раз "В огне брода нет". Это моя любимая картина
- и по смыслу, по необычности героини, по режиссуре,  по  игре  Глузского  и
особенно замечательной Чуриковой. О чем и сказал ей, встретив у нас на  Икше
в поле.
   От Головицера открытка из Нью-Йорка с Марлен Дитрих в  фильме  "Желание",
который я видел лет сорок назад. Пишет, что Шмаков очень плох,  и  надеется,
что мы в полном здравии и, сидя в ромашках, по-прежнему наблюдаем за  белыми
пароходами. Наблюдаем.

   13  июля.  Снимал  Булата  Окуджаву.  Каждый  раз  убеждаюсь,  какой   он
замечательный. В самом начале, в пятидесятых, когда он был еще не  знаменит,
Л.Ю. пригласила его и просила петь. Это было прекрасно  -  он  пел  много  и
охотно, многие песни я уже  знал  наизусть  по  записям.  Она  подарила  ему
какие-то книги с надписями и  коробку  шоколада.  Потом  они  несколько  раз
перезванивались, а когда она получила диск из Франции с его записями, то  он
к ней приехал за ним, ей прислали два экземпляра, она  специально  попросила
для него.
   Как-то, слушая его запись, она сказала: "Как он все знает про любовь!"
   У него очень симпатичная квартира - масса книг и всяких грузинских  вещей
- ковриков, утвари. Висит много  фотографий,  что  я  так  люблю  -  родные,
друзья, писатели. Большая  терраса  вся  в  зелени.  Мы  с  ним  говорили  о
Лермонтове, которого он считает в какой-то степени бардом - ведь он тоже пел
свои стихи под гитару. И вправду - почему нет? Потом говорили о "Курсиве..."
Берберовой, у него на столе я увидел ее зарубежное издание, с закладкой.  Он
ее читает, и ему нравится.
   Спел две очень, конечно, хорошие песни. Потом его  жена  угощала  нас  на
террасе. Он удивительно спокойный, любезный, искренний.

   15 июля. Был у нас Жан Риста, душеприказчик и наследник Луи  Арагона.  На
нем я увидел золотой перстень с топазом, который носил Арагон. Арагон  купил
его  у  антиквара,  как  кольцо   Байрона   -   с   какими-то   документами,
подтверждающими сей факт. Незадолго до смерти, когда Арагону стало плохо, он
отдал кольцо Риста, но просил, чтобы  тот  надел  его  только  после  смерти
Арагона.
   У Риста трехэтажный дом под Парижем, набитый книгами, мебелью и картинами
Арагона  и  Эльзы,  в  числе  которых  и  картина  Пиросманашвили,   которую
разыскивают грузины.
   Жан Риста в последние годы был секретарем Арагона, сейчас занимается  его
изданиями, время от времени печатает  отдельные  номера  прокоммунистической
газеты "Леттр Франсез". Эльзу он не знал, но, по его  словам,  ее  авторские
права принадлежат ему. Однако ни мне, ни Бенгту Янгфельду,  который  издавал
переписку Эльзы с Маяковским, он эти права не показал, хотя мы  просили  его
несколько раз, Бенгт даже через адвоката.
   Ему около сорока лет, он красивый, но хитрый и скользкий. В 1986 в Париже
он меня принимал хорошо, но мы к нему относимся с недоверием и не любим его.

   20 июля. Были в гостях у Игоря Виноградова,  они  принимали  Мариолину  с
сыном. Сын взрослый, архитектор, в восторге от московской архитектуры модерн
(югенд), но в ужасе от Москвы.
   В  июльском  номере  "Детской  литературы"  опубликована  часть   маминых
воспоминаний.
   Потрясающая документальная повесть Жигулина "Черные камни" -  о  заговоре
воронежских школьников против режима в 1946-1953-м годах.
   В той же "Звезде" беседа Сталина и Жданова с ленинградскими писателями  и
редакторами, которая послужила основой  для  Постановления  об  Ахматовой  и
Зощенко.  Не  говоря  о  невежестве,  поражает,  как  все  писатели   дружно
закладывали друг друга.
   Тягостное впечатление от опубликованной в  "Московских  новостях"  беседы
Сталина с Эйзенштейном о второй  серии  "Ивана  Грозного".  Понятно,  почему
вскоре разорвалось сердце Сергея Михайловича. Давно было понятно.
   Тонем в печатном слове. Замечательная повесть "Факультет ненужных  вещей"
Домбровского.

   13-22 сентября. Съемки в Болгарии с бардами. С каждым  годом  в  Болгарии
все хуже и хуже, но все равно лучше, чем у нас.
   Сценарист Бебов хочет снимать только  Лайзу  Миннелли  и  Лайму  Вайкуле,
которые никак не укладываются  в  антивоенных  бардов.  Он  повез  группу  в
городок Копривштица, очаровательное  селение  в  горах,  но  где  с  бардами
напряженка. Уж кому, как не ему, болгарину, следовало найти нам  для  съемки
певца-болгарина в Болгарии. Нашел. Безголосый и некрасивый  военный(!)  поет
что-то антивоенное. Что он поет? Переведите. Никто не  может,  не  понимают,
путаются. Наконец местный учитель перевел: "В  пивной  сидят  офицеры,  пьют
желтое пиво, один стреляет в воздух и говорит, что разнесет голову  каждому,
кто сунет нос в Болгарию". Я чуть не заплакал - больше он ничего не поет.  Я
отменил съемку, и все во главе с Тончевым побежали пить желтое пиво, а  я  в
отчаянии стал любоваться восхитительным пейзажем и наслаждаться тишиной.
   Когда наутро я пригрозил, что уеду в Москву, так как у  них  нет  бардов,
которые поют антивоенные песни (а еще сами и затеяли!), то  нас  повезли  по
ухабам в какой-то очередной живописный городок, где есть как раз то, что мне
нужно.  Это  оказался  самодеятельный  (небесталанный)  спектакль,   который
скопировал насколько мог "Гамлета" Любимова, и  герой  напевает  под  гитару
"Гул затих. Я вышел на подмостки" - только не в начале, как на Таганке, а  в
конце спектакля. Мало того, что я просмотрел всего "Гамлета"  на  болгарском
языке, опять я остался с носом. Тут уж я во все стороны написал докладные  и
улетел в Москву - пока не найдут или не обучат кого-нибудь.

   13 октября. Снимал бардов в Москве.
   Во Французском посольстве состоялась передача-обмен письмами Эльзы Триоле
и Лили Брик. Ксерокс писем Э.Т. отдали в Парижский  архив,  а  ксерокс  Л.Ю.
получил наш ЦГАЛИ. Письма  Э.Т.,  которые  хранились  у  Л.Ю.,  мы  с  Инной
перепечатывали несколько лет, и машинописные копии остались у нас.
   Теперь и в том и в другом архиве полная (сохранившаяся) переписка сестер.
В посольстве было как-то неторжественно,  обносили  шампанским  в  стаканах!
Потом устроили ужин вскладчину в Доме архитектора.
   В  половине  двенадцатого  явилась  Мариолина  с  Петром,  которого   она
заманила-таки в Москву. Приехали они от Питирима, с которым Мариолина  водит
компанию. Петр славный. Мариолина навезла подарков целый мешок - и Питириму,
и нам - и все оставила в левой машине! Хохочет и ужасается.
   В  "Огоньке"  брехня  Влада  Микоши  про  Вертова,  типичное  "сочинение"
мемуаров, которые, как известно, пишутся, а не сочиняются.

   17-22 октября летали в ГДР по съемкам  бардов.  Снимали  трех  интересных
людей в доме у Эккехарда Мааса, которого я откуда-то  давно  знаю.  Дом  его
очень своеобразный, вроде параджановского, какие-то  рыбацкие  сети,  пивные
бочки... Он давно переводит Окуджаву и сам сочиняет и поет. Два других немца
тоже оказались талантливыми и пели под аккордеон и фисгармонию.  Не  все  же
гитары!
   Из Западного Берлина приезжал повидаться  Натан  Федоровский,  мы  с  ним
долго обедали, он рассказывал, как Параджанов выступал в Мюнхене: "Жизнь мне
испортили евреи". Тогда ползала, в том числе и друзья, что  приехали  с  ним
повидаться, поднялись и ушли. Мне об этом уже рассказали в Москве.
   Натан ужасно милый,  интересный,  добрый.  Как  жаль,  что  мы  не  можем
видеться чаще.

   25 ноября. 14 ноября полетел в Софию с Риммой монтировать  и  снять  двух
бардов, которых они с грехом пополам наскребли. Взял с собою пишмашинку и  в
номере печатал дикторский текст, который пойдет за двумя фамилиями (в титрах
и в бухгалтерии). Бебов не может связать двух слов и не  понимает,  что  это
такое. Он вообще впервые делает кино и все время ведет себя как зритель.  Но
я уже давно увяз в этой картине, и сейчас менять его бессмысленно, тем более
что на моей стороне, как говорил Шкловский, только перо и бумага, а на его -
армия и флот (болгарские).
   Обед нам доставляли в монтажную, и я почти ничего не ел,  такая  баланда.
Оказалось, что за стеной находится тюрьма и,  особенно  не  утруждаясь,  нам
оттуда и приносили тюремную похлебку. Елки-палки!
   По картине был военный худсовет (!), который ругал  болгарских  бардов  и
оператора Волкова, который, и правда, снял неинтересно и робко. Всё приняли,
и в Москве уже назначено озвучание.
   Замечательная  переписка  В.Шаламова  с   Б.Пастернаком.   Шаламов   умен
особенно.

   1 декабря  с  помпой  прилетели  Франсуа-Мари  Банье  и  Дэвид  Роксаваж.
Привезли  Инне  целый  чемодан   туалетов   от   Ива   Сен-Лорана,   красоты
необыкновенной. Остановились в отеле, но все дни проводили у  нас.  Инна  их
возила по городу, служила шофером, а я поваром и судомойкой.
   Франсуа-Мари - писатель и фотограф, поклонник Л.Ю., приятель Сен-Лорана и
Горовица, Сильваны  Мангано  и  Каролины  Монакской,  золотая  молодежь  (на
пределе) Парижа. Его приятель Дэвид - английский  лорд,  студент,  отец  его
пятится перед королевой с жезлом, когда она идет садиться на трон. Непыльная
работка. Дэвид очаровательный, без комплексов, а Франсуа в духе Параджанова,
истеричен. Но тем не менее мы очень  весело  колбасились  неделю,  пировали,
приходили гости. Они поехали в Ленинград, мы их направили к Юре Красовскому,
который говорит по-французски и великолепно знает город, дали "передачу" для
Юры - водку, закуски, конфеты - чтобы было чем их угостить, и они  вернулись
в восторге. Много нас фотографировали. А их мы сосватали Валерию Плотникову,
и он сделал великолепные фотографии.
   Проводили их с грустью 9 декабря.
   Рязанов вернулся из Америки с выступлений очень довольный и через три дня
умчался в Каир. Но на третий день у него там сильно повысилось  давление,  и
он срочно прилетел обратно.

   13  декабря.  На  малой  сцене  МХАТа  (черт-те  сколько  ступеней,  пока
доберешься) смотрели "Эквус" П.Шеффера. Очень хорошо поставлено и оформлено.
Играют по-разному, лучше всех младший  Любшин.  Пьеса  замудрена  редактурой
Виталия  Вульфа,  почти  как  все   его   переводы.   Исключение,   пожалуй,
"Сладкоголосая птица юности".  Кстати,  спектакль  во  МХАТе  со  Степановой
гораздо интереснее, чем голливудский фильм с Лиз Тейлор.
   Потом еще "Круг" в театре Маяковского. Некогда запрещенная пьеса Моэма  -
Оскар Уайльд для бедных. Артисты все хороши.
   "Контракт на убийство" Мрожека в ЦТСА. И пьеса талантливая, и  поставлена
по-хорошему театрально (А.Вилькин). Оба артиста  -  ансамбль  (Ф.Чеханков  и
И.Ледогоров). Инициатор всего Федор.
   Из писем Эльзы Триоле, которые отбираю для издания:
   "Насчет поездок я поняла: следует ехать в одну страну зараз и  ненадолго,
чтобы не разбегались глаза, не портился желудок и не было возни с багажом".
   "Постоянное желание одиночества - благоразумная защита организма".  (Тут,
правда, одиночество вкупе с Арагоном,  одиночество  семьи.  Ведь  как  много
времени съедают ненужные люди, и чем дальше, тем больше.)
   "Все, что к нам попадает, немедленно пропадает в чудовищном ворохе бумаг,
которые некуда даже рассовать".
   Это про нас.
   "Читаю новые книги, хорошие - в шкаф, плохие - в мешок. Как только  мешок
наполняется - вон!"
   Хорошая мысль. У нас вместо мешка - передняя.
   1989
   7 января. Звонила  какая-то  тетка  из  Тбилиси,  что  Параджанов  просит
простить его на два часа и прийти на премьеру в Дом кино.  Инна  ей  сказала
всё, что она о нем думает.
   - Это ему передать?
   - Непременно и дословно.
   Передали, но с гуся вода. Ибо через  два  дня  звонок  из  Дома  кино  ПО
ПРОСЬБЕ ПАРАДЖАНОВА, чтобы я... представил на премьере его и его картину.  Я
мог бы на этом поставить точку, но я ставлю три восклицательных знака!!!
   Смотрел  "Воительницу"  в  Сатире.  Поскольку  очень  люблю  Лескова,  то
понравилось. Текст замечательный, и поставлено  хорошо  (Б.Львов-Анохин),  и
сценография изобретательная (А.Сергеев). Вера Васильева играет интересно, но
в трагической части "не тянет" - ведь всю жизнь играла комедии.
   Смотрели     "Три     сестры"     в     постановке     Петера     Штайна.
Реалистично-натуралистично, долго-долго. Станиславский был бы в восторге.
   В Доме кино очень хорошая картина "Защитник Седов"  по  рассказу  Изольда
Зверева. Сценарий написала его дочь Маша. Снято как кино тридцатых годов.

   12  февраля.  Берлин  -  Гамбург  -  Берлин.  В  Берлине  жил  у   Натана
Федоровского в новой огромной квартире, благополучие и комфорт. И галерею он
купил неподалеку, большая, красивая, в  старинном  доме.  Был  там  вернисаж
художницы Колетт, смешной тетки, похожей на  Ахеджакову.  Какие-то  странные
скульптуры, инсталляции и коллажи. Много композиций из телефонных аппаратов,
перепачканных краской. Впечатление такое, что был ремонт, аппараты заляпали,
снесли в одну комнату, свалили кое-как в кучу и позвали всех на вернисаж.  И
еще  она  любит  композиции  из  клубней  картофеля  и  кукол  с  маленькими
электролампочками. И понял я, что мог бы прожить всю  дальнейшую  жизнь,  не
видя всего этого.
   Вернисаж многолюдный, шампанское, угощение.
   [С Петером Штайном встретился в набитом баре "Paris", поздно  ночью.  Был
там с Натаном. Штайн очень веселый, разлюбезный, чем-то  угощал.  Я  сказал,
что видел "Трех сестер" в Москве, он радостно  сообщил,  что  в  90-м  снова
приедет с ними в Москву. "Да, но тогда их должно быть уже четыре", -  сказал
я с надеждой. Эта нехитрая шутка так ему понравилась, что  он  подавился  от
смеха...]
   Потом ездил в Гамбург, где гостил  у  своего  троюродного  брата  Германа
Вебера (отцовская линия из Тифлиса). Очень мне  понравилась  вся  семья,  он
юрист в университете, говорит по-русски, дети Борис и Зарик  кончают  школу,
жена Геза очень немка, очень строгая и чистюля, со мною любезна  и  смеется.
Мать  Римсо,  которая  эмигрировала  из  Тифлиса  в  начале  20-х,  живет  в
пансионате для престарелых. Я помню  ее  имя  с  глубокого  детства,  когда,
понижая голос, говорили: "Эта дура Римсо". Оказалась не дура - несколько  ее
родных на Кавказе репрессировали, а здесь они вон  как  живут.  Возили  меня
туда-сюда, очень славные.

   13 марта. 25 февраля  вернулся  из  Берлина,  а  27-го  меня  привезли  с
инфарктом в 52-ю больницу, где я и пишу - сегодня уже разрешили  выходить  в
коридор. Много читаю - Набокова "Дар" второй раз - чтобы разобраться, но  не
разобрался. Не могу сосредоточиться. В "Новом русском слове"  уничижительный
некролог о Е.Суркове* "Двуликий", подписано Семен Марков. Инна  думает,  что
это Сеня Черток. Он уехал в Израиль и оттуда сводит со всеми счеты и плюется
из-за кордона.
   "Художник не тот, кто вдохновляется, а тот, кто  вдохновляет"  (Сальвадор
Дали). Гм-м-м...
   Камю "Посторонний" - скучновато. "Чума" лучше. Вышел третий номер "Дружбы
народов" с моими публикациями (картинки, вступление, "Из воспоминаний" Л.Ю.,
статья отца о письме Сталину). И очень интересные статьи Л.  Лазарева  и  К.
Симонова.
   Вышла наконец  многострадальная  книга  Инночки  "Бросившие  вызов"  -  о
молодых режиссерах японского кино.  Она  так  долго  выходила,  что  молодые
успели одряхлеть, а некоторые даже и умерли от старости...
   Анатолий Найман "Рассказы об Ахматовой". Там, где он описывает  ее  и  ее
жизнь, - интересно. Но  его  рассуждения  -  мелкая  философия  на  глубоких
местах. Не удержалась от сплетен и А.А. (эпизод с Романом Якобсоном и Л.Ю.).
Ничего этого не было и быть не могло.
   По ТВ игровой фильм Сокурова "Разжалованный". Даже если учесть, что я  не
полный дурак, то все равно ничего не понятно. Его же документальный фильм  о
войне "И ничего больше". Даже если учесть, что я в документальном кино  тоже
не совершенный профан, то не увидел в его работе ничего нового про войну, ни
нового взгляда, ни своей концепции.  Ничего,  кроме  претенциозности.  Дутая
фигура, не "мой" режиссер.

   31 марта. Сегодня хоронили Мариса Лиепу на Ваганьковском... Какой молодой
- 53 года!
   Я помню его буквально с первого шага на сцене Большого, когда он там  еще
и не служил. Это было в 1955  году,  я  снимал  там  заключительный  концерт
декады латвийского искусства, Марис танцевал в голубом плаще  с  серебряными
звездами, он  был  худенький  и  длинноногий.  А  познакомился  я  с  ним  у
Плисецкой, он с группой балетных зашел за нею, и они ушли куда-то  в  гости.
Был он очень хорошенький.
   Через какое-то время его пригласили  в  труппу  театра  Станиславского  и
Немировича-Данченко. Я видел его там в  балете  "Жанна  д'Арк"  с  Элеонорой
Власовой, он танцевал Лионеля, а несколько позже в  "Корсаре",  поставленном
как-то невнятно. Мы в  эти  годы  бывали  друг  у  друга,  он  иногда  после
репетиции приезжал на такси к нам на Разгуляй, мы  вместе  обедали,  он  был
веселый, шутил с моей мамой, уезжал на  спектакль.  Он  держал  диету  и  ел
мясное или рыбу и много зеленого салата, который мама готовила  в  изобилии,
когда он приходил. Он тогда снимал комнату в коммуналке у Никитских Ворот  у
какой-то старушки, которая ему и стряпала.  Я  был  там  у  него  пару  раз,
однажды  он  устроил  шикарное  суаре,  пригласил  Оксану  Головню  и   Диму
Радовского. Все было на золоте и серебре, венецианские бокалы, он уже  тогда
собирал антиквариат. Попросил нас расписаться на обоях, мы что-то  написали,
я рассказал о надписи Льва Толстого на  книжке,  которую  недавно  увидел  у
Любови Орловой, - "Дорогой Любочке от Льва Толстого". Он попросил,  чтобы  я
тоже написал ему такое же. Я и написал на стене "Дорогой Любочке и Марису от
Льва Толстого", все мы смеялись, молодые были и  подшофе.  Теперь  этот  дом
снесли с лица земли.
   Совпало так, что летом 60-го года я отдыхал на Рижском взморье, а он  жил
у родителей в Риге. У него  что-то  болело  (у  балетных  всегда  что-нибудь
болит), он лежал, и я его навестил. Дом был свой,  отдельный,  у  него  была
комната  на  втором  этаже,  обставленная  современной  мебелью,  что  тогда
обращало внимание. Замысловатая горка с множеством цветов. Вошла его сестра,
совсем на него непохожая, она полила цветы, и они  перекинулись  несколькими
словами по-латышски. Марис потом сказал: "Она сердится,  что  я  не  поливаю
горшки. А я забываю". Потом позвали ужинать, Марис натянул шерстяные  гетры,
закутал поясницу,  и  мы  спустились  вниз.  Мама  была  серьезная,  а  отец
улыбчатый, и центром всего был Марис. Вскоре я увидел его на пляже, он жил в
санатории и пригласил меня на вечер в "Лидо" - собралась  шикарная  компания
его знакомых, он был элегантен,  в  бабочке.  Он  сам  шил  эти  бабочки  из
галстуков, в Москве подарил мне одну под цвет светло-серого  пиджака,  очень
красивую, я ее долго носил, даже сфотографирован с нею...
   Потом я был у него по поводу каких-то съемок в доме с окном на  Поклонную
гору. В те годы он делил отрезок жизненного пути с редакторшей  телевидения,
некрасивой и