Василий Катанян
    Лоскутное одеяло

    [издательство ВАГРИУС, www.vagrius.com]

	Несколько слов о книге:

Дружба с великими людьми обязывает ко многому. Обязывает вдвойне, если
берешься о них писать. Друг — биограф не беспристрастный, он многое
знает и обо всем имеет свое суждение.
Известному литератору и кинодокументалисту Василию Васильевичу Катаняну
(1924—1998) судьба подарила дружбу со многими выдающимися людьми нашего
столетия. Незадолго до смерти вышла его книга «Прикосновение к идолам»,
в которой автор рассказывал о Владимире Маяковском и Лиле Брик, Майе
Плисецкой и Сергее Параджанове, Аркадии Райкине и Сергее Эйзенштейне.
Однако огромный объем интереснейшего материала, к сожалению, в этот
том не вошел…
Книга «Лоскутное одеяло» составлена из фрагментов дневниковых записей,
которые В. Катанян вел почти всю жизнь, - о литературе и кино, политике и
повседневной жизни. Великое в них соседствует с домашним, трагическое —
со смешным.
Уникальные подробности из жизни великих проиллюстрированы не менее
уникальными фотографиями из архива автора. Предисловие к книге написал
давний друг автора, замечательный кинорежиссер Эльдар Рязанов.



   "МОЙ ПЕРВЫЙ ДРУГ, МОЙ ДРУГ БЕСЦЕННЫЙ..."
   На встречах со зрителями, в том числе в  США,  я  несколько  раз  получал
записки примерно такого содержания: "В некоторых ваших  фильмах  встречается
фамилия Катанян. Почему? Это выдуманная фамилия или вас что-то  связывает  с
конкретным человеком?"
   И в "Иронии судьбы", и в "Забытой  мелодии  для  флейты",  и  в  "Привет,
дуралеи!" персонажи произносят фамилию Катанян.  Когда  по  сюжету  сценария
требовалось упомянуть какого-либо человека, мы с Брагинским всегда вставляли
в диалог фамилии наших друзей. Естественно, если речь шла  об  упоминании  в
хорошем смысле, а не в дурном. Это  были  наши  авторские  забавы,  домашние
радости.
   Так вот, Вася Катанян был моим самым дорогим, самым светлым другом...
   Однокурсники - Станислав Ростоцкий и Зоя Фомина, Вениамин  Дорман  и  Лия
Дербышева, Виллен Азаров и Василий Левин  -  называли  его  ласково  Васька,
Васенька,  Васисуалий.  Вася  был  среди  нас  самым  элегантным   и   самым
остроумным. Элегантность его была  прирожденной.  Все  мы  в  1944-45  годах
ходили черт-те в чем, в залатанных штанах и заштопанных рубашках.  Но  Вася,
носивший обноски, как и остальные, выделялся франтовством: напялит  на  себя
немыслимый берет или накинет какой-нибудь яркий шарф и прямая ему дорога  на
подиум - показывать моды нищих. Хотя слово "подиум" мы тогда не знали.  Васе
была свойственна особенная пластика  -  отточенные,  почти  балетные  жесты,
грациозная походка, а  его  длиннущие  ноги  как  бы  говорили  о  том,  что
принадлежат аристократу. Но куда все это  девалось,  когда  он  шел  сдавать
сессию?  Элегантность  испарялась,  перед  экзаменатором  сидел  испуганный,
замордованный студент, косноязычно что-то мямливший. Это оставалось для  нас
загадкой. Мы готовились к каждой сессии, как правило, вместе -  Зоя  Фомина,
Виля Азаров, Вася Катанян и я. Знали мы предмет  одинаково,  Вася  иной  раз
лучше нас, но сдавали зачеты и экзамены по-разному. Мы трое  получали  почти
всегда пятерки, а несчастный Вася не вылезал из троек. Он почему-то  всегда,
всю жизнь робел перед начальством, а педагог, принимавший экзамен,  был  для
Васи,   несомненно,   начальником.   Особенно    Катанян    пасовал    перед
марксистско-ленинской теорией. Надо сказать, что кафедры марксизма-ленинизма
были во всех институтах в те годы на особом привилегированном положении:  за
ними  стояла  власть,  Сталин,  Министерство  государственной  безопасности,
коммунистическая партия и тому подобные страшилки.  Двойка  по  политической
дисциплине тогда приравнивалась к неблагонадежности.
   Педагогов этих кафедр студенты не любили, да они во ВГИКе  в  большинстве
своем были еще какие-то увечные.  Например,  заведующий  кафедрой  марксизма
Пудов -  хромой,  глава  кафедры  политэкономии  Козодоев  -  одноглазый,  а
преподаватель марксистско-ленинской эстетики (надо же!) Козьяков был  вообще
слепой. Студенты сложили байку, будто хромой  Пудов  и  одноглазый  Козодоев
вместе принимали экзамен. И Пудову понадобилось выйти из аудитории. "Хорошо,
- сказал Козодоев, - только ты быстро:  одна  нога  здесь,  другая  там".  -
"Ладно, - согласился Пудов и добавил: - А ты тут смотри в оба".
   Шутка была жестокой, но все эти так называемые ленинцы  в  отношениях  со
студентами вели себя как садисты.
   Так что, как говорится, "ты - мне, я - тебе".
   Наш сокурсник Лятиф Сафаров после зачета у  Степаняна,  который  особенно
славился  своими  издевательствами,  заикался  три  месяца.  Потом  заикание
прошло.
   А Васе садист Степанян задал такой вопрос:
   - Что такое дальтонизм?
   Затюканный  педагогом  Вася,  погрязший  в  мало  ему  понятных  терминах
"эмпириокритицизм", "махизм" и прочих, только таращил глаза на экзаменатора.
   Тот улыбнулся высокомерно:
   - Как вам не стыдно, Катанян. Это же из области медицины.
   И сладострастно влепил Васеньке двойку. Но, честно говоря,  Вася  терялся
на любых экзаменах, даже таких, как история театра или литературы...
   Помню трагический  случай,  который  произошел  с  моим  другом  и  нашей
однокурсницей  Наташей  Соболевой  на  экзамене  по  актерскому  мастерству.
Будущие режиссеры обязаны были уметь играть. Актерское мастерство у нас  вел
Владимир Вячеславович Белокуров, легендарный Валерий Чкалов из  одноименного
фильма Калатозова и несравненный Чичиков из мхатовских "Мертвых душ" Гоголя.
   Вася и Наташа подготовили  отрывок  из  булгаковских  "Дней  Турбиных"  -
знаменитую сцену Шервинского и Елены Тальберг. Они играли блестяще, пожалуй,
талантливее  всех  на  курсе.  Но  на   экзамене,   когда   начался   прогон
приготовленных студентами отрывков, Вася  с  Наташей  для  храбрости  выпили
чекушку водки. Разумеется, без закуски. А их отрывок, как лучший,  Белокуров
поставил напоследок. Так что очередь до них дошла не  скоро.  За  это  время
исполнителей развезло, и когда наконец они вышли на сцену,  вернее  сказать,
выползли,  они  с  трудом  и  вяло  пробубнили  текст,  доблестно   провалив
замечательную сцену, которую прекрасно играли на репетициях.
   По главному предмету  -  кинорежиссуре  -  Вася  тоже  учился  далеко  не
блестяще. Первые работы, которые мы должны приготовить,  были  литературные.
Сначала  надо  было  выбрать  какое-то   учреждение   и   написать   о   нем
документальный очерк.  А  потом  на  основе  собранного  материала  сочинить
сюжетную новеллу. Среди учреждений, которые предпочли  студенты,  -  вокзал,
морг, пожарная команда, "Скорая помощь" и т.д. -  Вася  выбрал  психбольницу
для алкоголиков. Его документальные заметки об алкоголиках были полны юмора,
и мы, однокурсники, дружно ржали, когда  он  читал  на  занятиях  свой  опус
вслух. Несмотря  на  это,  ему  поставили  тройку,  да  еще  и  отругали  за
несерьезность.  Думаю,  из  Катаняна  мог  бы   получиться   непревзойденный
комедиограф, но после такого отпора Вася перестал сочинять что-либо веселое,
а стал как  все.  Только  скучнее,  ибо  вынужден  был  наступить  на  горло
собственной песне.
   Самое поразительное, что, то ли в силу лености, то ли  беспечности,  Вася
никогда не был в психбольнице для алкоголиков. Он с  моцартовской  щедростью
все сочинил. Документальный очерк с замечательными подробностями он  выдумал
от начала до конца. Никто не заподозрил, что мы  имеем  дело  с  талантливой
фантазией, а вовсе не с копией действительности.
   На втором курсе мы как режиссеры ставили отрывки из классики.  Васисуалий
выбрал сцену  свидания  в  тюрьме  Катюши  Масловой  и  князя  Нехлюдова  из
"Воскресения" Л.Н.Толстого.  Был  конец  сорок  пятого  года,  и  во  ВГИКе,
незадолго до этого вернувшемся  из  эвакуации,  катастрофически  не  хватало
мебели. И постановщик, сумев раздобыть только один  стул  и  один  стол  для
своей декорации, посадил Катюшу на стол,  а  Нехлюдова,  которого  изображал
Виллен Азаров, на стул. Всем курсом мы посмотрели отрывок Катаняна.
   - Ну, во-первых, - сказал Г.М.Козинцев и  показал  на  Азарова,  -  князь
находится в сильно младенческом состоянии. Его надо немедленно рассчитать. А
во-вторых, Катанян, почему вы посадили Маслову на стол?
   Вместо того чтобы честно признаться, что он не смог  достать  нужную  для
сцены мебель, режиссер Вася решил запудрить мозги мастеру.
   - Я хотел показать, что Катюша морально выше Нехлюдова.
   Козинцев парировал немедленно:
   - Тогда водрузили бы ее на шкаф!
   И  он  показал  на  пустой  книжный  шкаф,  который  почему-то  стоял   в
аудитории...

   В конце сороковых годов наша кинематография выпускала 6-8 фильмов в  год.
И перспективы для самостоятельной работы у нас  не  было  никакой.  Козинцев
стал   уговаривать   нас   перейти   на   отделение   документального    или
научно-по-пулярного кино.
   - Лучше самостоятельно работать и  делать  фильмы  из  жизни  ткачих  или
насекомых, чем бегать за  бутербродами  для  постановщика  в  художественном
кино.
   Логика, за которой стояла суровая жизненная  реальность,  в  его  словах,
конечно, была. И студенты, составлявшие второй эшелон курса, дав  слабину  и
отказавшись от честолюбивых надежд, поддались уговорам мастера.  Среди  тех,
кто перешел к нашему  педагогу  по  документальному  кино  Арше  Ованесовой,
прекрасному режиссеру хроники, оказались я,  Зоя  Фомина,  Лия  Дербышева  и
Василий Катанян.
   Итак, мы стали режиссерами-документалистами. Пришли мы  в  кинохронику  в
1950 году, когда документальное кино не имело никакого отношения ни к жизни,
ни к документу, ни к правде.
   Вертовские  традиции  были  позабыты.  Никому  не  приходило   в   голову
использовать скрытую камеру. Если кого-то сняли небритым или плохо одетым  -
эти кадры выбрасывались еще в монтаже. У  наших  кинохроникеров  образовался
совершенно противоестественный для репортера инстинкт. Если во время  съемки
оператор видел через глазок камеры какой-то непорядок, ну, например, начался
пожар,  перевернулась  машина,  возникла  драка  и  т.д.,  он  автоматически
выключал камеру, прекращал съемку, ибо знал  -  это  не  пойдет,  зачем  зря
тратить пленку. Тогда как любой  западный  хроникер,  повинуясь  нормальному
журналистскому  инстинкту,  в   подобные   моменты   автоматически   включал
киносъемочный аппарат.
   В 1954 году мне и Васе предложили сделать фильм об острове  Сахалин.  Нам
всегда  нравились  люди  необычные,  события  из  ряда  вон  выходящие,  где
проявлялись    незаурядные    качества    людей,    их    мужество,    воля,
самопожертвование, дружба, и  мы  с  удовольствием  взялись  за  работу  над
фильмом о далеком восточном острове.
   Команда, которую мы с Васей собрали, отправляясь на далекий остров,  была
молодежной  и  оказалась  очень  дружной.  Все  участники  этой   экспедиции
вспоминали в последующие годы съемки на Сахалине  как  праздник.  Розыгрыши,
шутки, вечеринки, романы,  атмосфера  братства  и  взаимовыручки  -  так  мы
работали на Сахалине.
   Дальневосточная  экспедиция  была  счастливым   периодом   нашей   жизни.
Каждодневная работа над киножурналами и выпусками новостей после возвращения
с  Дальнего  Востока  невольно  толкала  к   стереотипности   мышления.   Мы
чувствовали, что постепенно утрачиваем  свежесть  взгляда,  начинаем  думать
штампами. Готовые рецепты,  годящиеся  на  все  случаи  жизни,  стали  часто
подменять творческие поиски.
   И я понял - мне надо уходить в художественное кино.
   Вася не хотел переходить на "Мосфильм". Но он нашел свою, особую  нишу  в
насквозь политизированном документальном кинематографе. Он добился,  правда,
не сразу и с большими трудностями, права делать биографические ленты о людях
искусства. И сумел в своем творчестве уйти  от  высокопарной  патриотической
трескотни и погрузиться в творческие миры Аркадия Райкина  и  Поля  Робсона,
Майи  Плисецкой  и  Людмилы  Зыкиной,   Сергея   Эйзенштейна   и   Всеволода
Вишневского, Родиона Щедрина и  Тамары  Ханум.  Конечно,  ему  не  удавалось
совсем уйти от идеологического "нужника",  и,  делая  какую-нибудь  заказную
"вампуку", он очень страдал и проклинал свою профессию...
   Долгие  годы  из-за  какого-то  навета  Вася  был  невыездным,  его   без
объяснения причин не выпускали за границу. Я, будучи уже довольно популярным
субъектом, добился аудиенции у начальника ОВИРа, и  Васе  наконец  разрешили
ездить за рубежи  нашей  страны,  откуда  он  каждый  раз  дисциплинированно
возвращался. Вообще я не знаю другого такого законопослушного человека,  как
Вася. При этом он, конечно, ненавидел советский строй, но никогда не боролся
с ним, он боялся. Страх сидел в нем, как почти в каждом из нас,  но  в  Васе
его, пожалуй, сконцентрировалось  больше.  Его  политическую  позицию  я  бы
охарактеризовал так: тайный пассивный антисоветчик... Но  вернемся  лучше  к
историям, которыми так богата жизнь моего товарища.
   Хотелось бы поведать о Василии Катаняне как о защитнике Родины...  Первое
сентября 1944 года, наш первый учебный день во ВГИКе. Весь курс, а нас  было
тогда около 20 студентов, явился  на  первый  день  занятий  по  возможности
нарядно одетым. Себя помню в первом в моей жизни костюме, справленном мне  к
началу учебы родителями с большим материальным напрягом. Девять часов  утра.
Первый предмет "Военное дело". Юношей отделили от девушек, и  военрук  повел
парней на стадион, кажется, "Буревестник",  что  находился  позади  ВГИКа  в
нескольких минутах ходьбы. Моросил  дождь.  Военрук  вывел  нас  на  беговую
дорожку стадиона  и  скомандовал:  "Ложись!"  Однако  никто  не  лег.  Тогда
последовали отборные выражения, перемешанные с угрозами выгона из института.
И мы все покорно плюхнулись в  своих  лучших  одеяниях  на  грязную  беговую
дорожку.
   - По-пластунски вперед - марш! - скомандовал военрук.
   Я помню до сих пор его имя и фамилию: Павел Мацкин.
   И мы поползли. Так нас встретил ВГИК.
   Почему-то это всем нам крайне не понравилось. Мы ожидали совсем другого.
   К следующему занятию бывшие фронтовики и инвалиды войны принесли справки,
что они освобождены от занятий по военному делу. Остальные  парни  раздобыли
заверенные медицинские справки, что они все больны такими недугами,  что  их
участие в военных упражнениях попросту немыслимо. Болезни у  всех  оказались
чудовищными, страшно вспомнить. Только два студента не сумели раздобыть себе
липовых документов - Вася Катанян и Элик Рязанов. Когда, придя на  следующее
занятие, Павел Мацкин увидел вместо 12-14 парней только двоих, он в  сердцах
воскликнул:
   - С двумя студентами я вести занятия не намерен!
   И покинул аудиторию.
   Так случилось, что  на  нашем  курсе  предмет  "Военное  дело"  выпал  из
программы. В те годы студент покидал стены родного вуза,  пройдя  весь  курс
военных наук, а  также  армейские  двухмесячные  сборы,  в  чине  лейтенанта
запаса. Но так как мы с Васей не обучались  военному  ремеслу,  то  в  наших
военных билетах осталась запись (цитирую):  "Рядовой,  годный,  необученный.
Солдат".
   Однако военкомат не дремал и время от времени присылал  повестки  о  том,
что надо пройти двухмесячные сборы, чтобы  стать  лейтенантом.  Мы  с  Васей
после окончания ВГИКа работали на Центральной студии документальных  фильмов
и каждое лето разъежались в экспедиции на три-четыре, а то и больше  месяцев
в разные районы Советского Союза. В это время приходили повестки о  явке  на
сборы, но мы отсутствовали. Мы не отлынивали,  не  скрывались,  не  избегали
этого жребия. Просто мы были молодыми, активными, и студия не позволяла  нам
сидеть в Москве. Я так ни разу и не встретился с повесткой, а у  Васи  такая
встреча произошла. И мой друг отправился зарабатывать лейтенантство  куда-то
во  Владимирскую  область.  Трудно  представить  себе  человека   более   не
подходящего для армии. Швейк со своим  якобы  идиотизмом  попросту  отдыхает
рядом с Васей. Хотел бы я, чтобы читатель  взглянул  на  фотографию  бравого
солдата Катаняна. Из солдатчины Вася мне писал:
   "Спим в  палатках  по  сто  человек,  тело  к  телу.  Если  один  захотел
перевернуться на другой бок, то остальные девяносто девять вынуждены сделать
то же самое...
   Когда ты читаешь в газете в сводке погоды "...Заморозки на почве...",  то
знай: это заморозки на мне..."
   Лучшими днями своей боевой жизни Вася считал те  две  недели,  когда  его
направили денщиком в  семью  какого-то  старшего  лейтенанта.  У  Васи  была
типичная внешность, как говорят сейчас,  "лица  кавказской  национальности",
хотя армянином он был только наполовину. Когда жена  офицера  увидела  перед
собой нескладного долговязого "чучмека", на  котором  форма  сидела  как  на
корове седло, она спросила:
   - А ты по-русски разумеешь?
   Вася ходил с лейтенантшей на базар, носил за ней  корзину  с  продуктами,
утирал сопли двум офицерским ребятишкам, сажал их на горшок, вытирал попки и
пересказывал им перед сном диснеевские  сказки.  Семья  старлея  полюбила  и
оценила солдата. С прекрасным отзывом о проведенном  армейском  учении  Вася
получил чин лейтенанта запаса, хотя до конца жизни он так и не знал,  откуда
из ружья вылетает пуля - со стороны приклада или со стороны дула...

   Однажды году эдак в  1957  мы  переезжали  на  дачу,  которую  снимали  в
Загорянке. Вася приехал, чтобы помочь нам погрузить  на  грузовик  всяческие
шмотки, корыта, детскую  кроватку,  матрасы,  стулья,  продукты,  постельное
белье и так далее, которые перевозились на летний сезон. Наша дочь  Ольга  -
ей было лет шесть - сидела в коридоре на сундуке, на котором по ночам  спала
ничья бабушка, а взмыленные мы - Вася, моя жена Зоя и я - сновали мимо Ольги
на улицу к грузовику.
   Вдруг нагруженный скарбом Вася остановился и назидательно сказал:
   - Вот, Оля, запомни! Не трудно  родить  ребенка,  трудно  пятнадцать  лет
вывозить его на дачу.
   И, отирая пот, двинулся из коммуналки на лестничную площадку...
   В этой же передней произошла и другая сцена. Ранним утром  раздалось  три
звонка, это нам. Заспанный и встревоженный,  я  ринулся  ко  входной  двери.
Ничья бабушка мирно посапывала на сундуке. 1951 год - время тревожное, жив и
процветает Берия, и ранний звонок, конечно, не сулил добра.
   - Кто там? - хрипло спросил я.
   - Вам телеграмма!
   Я ни от кого не ждал телеграммы.  Ясно,  что  случилось  нечто  плохое  -
почтальон принес дурную весть. Я распахнул  дверь,  расписался  спросонок  и
вскрыл телеграмму. Она была из Ашхабада.
   Текст гласил:
   "Сбрил усы целую Вася".
   Катанян в это время работал ассистентом Романа  Кармена,  который  снимал
документальную ленту "Советский Туркменистан".
   И еще он мне писал оттуда:
   "Если ты слышишь по радио, что в Ашхабаде плюс 38 градусов, то знай,  это
температура внутри ашхабадского холодильника..."
   Где-то году в 1947 занятия по  истории  русского  искусства  проходили  у
нашего курса в Третьяковской галерее. А в то время Васин  отец  -  известный
литературовед, специалист по Маяковскому, автор многих книг о  замечательном
поэте, муж Лили Брик - справил себе новое зимнее пальто. Старую шубу Василий
Абгарович  подарил  своему  сыну  Васе-маленькому.  Кстати,  у  моего  друга
сохранились детские книги, подаренные ему Маяковским. Васе  тогда  было  лет
пять. На одной из книг поэт написал: "Маленькому Васе от  большого  Володи".
Но вернемся к шубе с отцовского плеча.  Пальто,  конечно,  оказалось  сильно
поношенное, но оно было изнутри подбито мехом енота. В прежние времена такие
одеяния носили народные артисты уровня Собинова или Шаляпина. Короче, вид  у
шубы с изнанки был дорогущий, буржуазный.  И  каждый  раз,  когда  кончалось
занятие  в   Третьяковке   и   студенты-голодранцы   заполняли   раздевалку,
гардеробщик в униформе пытался подать Васисуалию манто, надеяс