дозревающие  соседние  овцы.   И  действительно,  она,  обольщая   соседей
неискренней лестью и ложью, привлекает их на свою сторону и затем толкает на
безумия. И действительно, она  страстно жаждет отцовских объятий  и в  то же
время  при помощи  гнусных  соблазнов  силится  лишить  тебя благосклонности
понтифика,  являющегося  отцом  отцов32.  И  действительно,  она  противится
велениям Господа, боготворя идола собственной прихоти  и, презирая законного
короля своего, она  не стыдится, безумная,  обсуждать  с чужим королем чужие
законы,  дабы быть свободной в дурных  деяниях. Да сунет злодейка  голову  в
петлю, в которой ей суждено задохнуться! Ибо преступные замыслы вынашиваются
до той поры, пока охваченный ими  не совершит  противозаконных поступков. И,
несмотря   на   незаконность  этих   поступков,  наказание,   которое   ждет
совершившего их, нельзя не признать законным.
  Итак,  откажись от какого бы то ни было промедления, о новый сын Исайи,
и  почерпни  веру в себя в  очах Господа Саваофа,  перед  лицом  Которого ты
действуешь, и срази этого Голиафа пращой мудрости твоей и камнем силы твоей,
и после его падения ночь  и мрак  ужаса  повиснут над лагерем филистимлян, и
обратятся  в  бегство  филистимляне, и  Израиль  будет освобожден.  И  тогда
наследие наше, потерю которого мы не переставая  оплакиваем, будет полностью
нам возвращено. И, как ныне,  вспоминая о священном  Иерусалиме, мы стенаем,
изгнанные  в  Вавилон33, так  тогда,  обретя гражданские  права,  отдыхая  в
состоянии полного мира, счастливые, мы вспомним испытания смутной поры.
  Писано в Тоскане, близ  истоков Арно34, апреля семнадцатого  дня в  год
первый35 счастливейшего прихода божественного Генриха в Италию.
  VIII
  ИМПЕРАТРИЦЕ МАРГАРИТЕ
  Славнейшей  и милосерднейшей владычице, госпоже Маргарите Б aбaнmcкoй1,
волею  провидения  Господнего августейшей  королеве  римлян,-- Герардеска ди
Батифолле2, милостью  Божьей  и  императора  палатинская графиня в  Тоскане,
свидетельствует  нижайшее  почтение и столь же  должную,  сколь преданнейшую
покорность.

  Любезнейшее   послание,   которым   благосклонно  удостоила  меня  Ваша
Светлость,  порадовало  мои  глаза,  и  руки  мои  приняли его с  подобающим
почтением. И  в  то  время как  содержание  письма,  проникая  в  мой разум,
наполняло  его  сладостью,  душу читающей  охватило такое пламя преданности,
какое  никогда  не  сможет  погасить  забвение   и  какое  невозможно  будет
вспоминать  без  радости. Ибо  кто я,  кто я  такая, чтобы могущественнейшая
супруга кесаря3 снисходила до разговора со мной о супруге своем и о себе (да
будет их  благополучие вечным!)?  В самом  деле,  ни заслуги, ни достоинства
пишущей не давали оснований для оказания ей столь великой чести.  Но верно и
то, что именно так следовало поступить той, кто  стоит  на  верхней  ступени
человеческой иерархии4  и  должна  служить  для  нижестоящих  живым примером
святой человечности.
  Не в силах человеческих воздать Богу достойную хвалу, но, несовершенный
по природе,  он может иногда молить всемогущего Господа  о  помощи. И  пусть
двор  звездного  царства  будет  потревожен справедливыми и  чистосердечными
молениями,  и пусть усердие  молящей  заслужит благоволения  Вечного Владыки
Вселенной,  и да вознаградит Он столь великую снисходительность. Да прострет
Он десницу Своей милости для  исполнения надежд цезаря  и Вашей  августейшей
особы, и да поможет Бог,  для блага человечества подчинивший власти римского
императора все народы,  и  варварские,  и  цивилизованные,  прославленному и
победоносному  Генриху возродить  род человеческий  к  лучшей жизни  в нашем
безумном веке.
  IX
  ИМПЕРАТРИЦЕ МАРГАРИТЕ
  Светлейшей и благочестивейшей владычице госпоже Маргарите, волею Божьей
августейшей королеве  римлян,--  преданнейшая ей  Герардеска  ди  Батифолле,
милостью Божией и императорским соизволением  палатинская графиня в Тоскане,
смиренно преклонив колена, свидетельствует должное почтение.

  С  наивысшим благоговением,  на  какое  я только  способна,  я получила
дарованное мне Ваше царственное послание  и  почтительно с ним ознакомилась.
Но я  предпочитаю,  как  лучшему из посланий, доверить  молчанию  то,  какая
радость озарила мне душу, когда я дошла до слов, из которых узнала о славных
успехах, счастливо  сопутствующих Вам в Италии1   ибо не хватает слов, чтобы
выразить это, когда разум  и  тот  подавлен и  как  бы охвачен  восторженным
опьянением.  Да восполнит  воображение  Вашего  Высочества2  то,  чего  не в
состоянии выразить смирение пишущей.
  Но хотя полученные известия были восприняты мною с несказанной радостью
и благодарностью,  тем не менее  надежда,  разрастающаяся все шире, несет  в
себе основания для будущей радости и упований на торжество справедливости. И
действительно,  я надеюсь,  веруя в Небесное провидение,  которое,  по моему
твердому  убеждению, никогда  нельзя  обмануть  или остановить и которым для
рода  человеческого  предусмотрен  единый  Владыка,  Что  счастливое  начало
царствования  Вашего  перейдет   в  неизменное  и   еще   более   счастливое
процветание. Так что, молясь о делах нынешних, равно как и о грядущих, я без
колебаний  обращаюсь к  милосерднейшей и августейшей императрице,  если  это
уместно, с  мольбою о том,  чтобы она  соблаговолила принять меня  под  свое
надежнейшее высокое  покровительство, дабы я всегда была защищена  (и верила
всегда, что защищена) от любого злого несчастья.
  Х
  ИМПЕРАТРИЦЕ МАРГАРИТЕ
  Достославнейшей   и   милосерднейшей   владычице   госпоже   Маргарите,
Божественным  провидением августейшей королеве римлян,-- преданнейшая  ей Г.
ди Батифолле, милостью Божьей и милостью  императора  графиня палатинская  в
Тоскане,  с  величайшей  готовностью  приносит  в  дань  себя  саму  и  свою
добровольную покорность.

  Когда послание Вашей Светлости появилось перед очами той, что пишет Вам
и  счастлива  за Вас,  моя  искренняя  радость подтвердила,  насколько  души
верноподданных радуются великим успехам  своих владык  ибо из содержащихся в
нем  известий я с полной отрадою сердца узнала, как десница Всевышнего  Царя
помогает    сбыться    чаяниям    кесаря    и    августейшей    императрицы.
Засвидетельствовав свою верность, я дерзаю выступить в роли просительницы.
  И  посему,  уповая  на  благосклонное  внимание  Вашего  Высочества,  я
смиренно  молю  и  покорно прошу Вас соблаговолить  вновь взглянуть  глазами
разума  на искренность моей  преданности, уже не раз подтвержденную. Но коль
скоро в некоторых местах королевское послание, если я не ошибаюсь, содержало
отвечающую  моим  желаниям просьбу сообщить Вашему  Королевскому Высочеству,
если  представится  случай  направить  посланника,  что-нибудь  о  себе,  я,
несмотря  на  то   что  это   представляется  мне  в   определенной  степени
самонадеянным, покорюсь исключительно ради самой покорности Вам. Узнайте же,
милосердная  и светлейшая  владычица  римлян, ибо Вы  повелели так, что  при
посылке  настоящего письма  любимейший  мой  супруг  и  я пребывали милостью
Божьей  в  отменном  здоровье, радуясь  цветущему  здоровью  наших  детей  и
счастливые  более  обычного  настолько,  насколько  признаки  возрождающейся
империи предвещали приближение лучших времен.
  Отправлено из замка Поппи1 18 мая в  год первый  счастливейшего прихода
императора Генриха в Италию.
  XI
  ИТАЛЬЯНСКИМ КАРДИНАЛАМ
  [Итальянским кардиналам -- Данте Алигьери из Флоренции1.]

  "Как одиноко  сидит  город, некогда  многолюдный!  Он стал  как вдова2
великий между народами...". Жадность владык фарисейских3, которая одно время
покрыла  позором  старое  священство, не только отняла у потомков  Левия  их
назначение, передав  его другим, но и навлекла  на избранный  город  Давидов
осаду  и  разорение.  Глядя  на  это  с  высоты  своего  величия,  Тот,  Кто
единственно  вечен  через  посредство Святого  Духа  просветил  в  меру  его
восприимчивости достойный Господа ум пророчествующего человека4  и последний
вышеупомянутыми и, увы, слишком часто повторяемыми словами оплакал развалины
священного Иерусалима.
  Мы  же, исповедующие5  Отца и Сына, Бога и Человека, Мать  и  Пречистую
Деву,  мы,  для кого  и  ради спасения которых Христос сказал тому, кого  Он
трижды вопрошал о любви: "Петр, паси овец Моих"  (то есть священную паству),
принуждены  ныне скорбеть6, не оплакивая вместе с Иеремией будущие  беды,  а
взирая на  существующие,  над Римом овдовевшим  и  покинутым, над тем Римом,
который  после стольких победных торжеств Христос и словом и делом  утвердил
владыкой мира, а Петр и  апостол  язычников Павел кровью своей освятили  как
апостолический престол7.
  Не  меньше,  увы, чем зрелище ужасной  язвы ереси, нас огорчает то, что
распространители  безбожия  -- иудеи, сарацины  и  язычники --  глумятся над
нашими субботами и, как известно,  вопрошают хором: "Где Бог их?" -- и  что,
быть может, они приписывают это своим  козням8 и власти владыки отверженных,
действующим наперекор ангелам-защитникам  и, что еще ужаснее, иные астрологи
и  невежественные  пророки утверждают, будто  необходимость  указала  вам на
того, кого, злоупотребляя свободой воли, вы хотели бы избрать.
  В  самом деле, вы, находящиеся в первых рядах  центурионы  воинствующей
церкви,   не  считая  нужным  направлять  колесницу  Невесты   Распятого  по
начертанному пути, сбились, подобно  неумелому вознице Фаэтону, с  дороги. И
вы9,  которые  должны  были  через непроходимую  чащу  земного паломничества
осторожно провести  идущее  за  вами стадо,  привели  его  вместе с  собой к
пропасти.  Разумеется, я  не  предлагаю примеры,  которым надлежит следовать
вам, чьи спины, а  не лица обращены  к колеснице Невесты и кого, несомненно,
можно сравнить с теми, на  кого было указано Пророку и кто дерзко отвернулся
от  храма   вам,  которые презираете  огонь,  посланный небом туда, где ныне
пылают ваши жертвенники, возжженные от чужих искр  вам, продающим голубей  в
храме,  где  вещи,  которые  не  подобает  измерять ценою  денег,  сделались
продажными во вред тем, кто его посещает. Но подумайте  о биче, подумайте об
огне!  Не искушайте терпения Того, Кто ждет  вас с покаянием. Если пропасть,
на самом краю  которой вы находитесь ныне, породит в вас сомнение, что скажу
я на это, кроме того, что вы решили избрать Алкима, следуя воле Димитрия?10
  Возможно, вы  воскликнете с  гневным упреком: "А  кто он такой, что, не
боясь кары,  неожиданно  постигшей  Озу, дерзает придерживать  наклонившийся
ковчег?"11 Я всего-навсего одна  из ничтожнейших овец  на  пастбищах  Иисуса
Христа   и  я не  имею  в стаде  никакой  власти, ибо  у  меня нет богатств.
Следовательно, не благодаря  достоянию, а милостью Божьей являюсь я тем, кто
я есть. И  "ревность по доме Твоем снедает меня"12. Ибо даже из уст  грудных
детей  и  младенцев  прозвучала  угодная  Богу  истина   и  рожденный слепым
разгласил  истину эту, которую фарисеи не только  замалчивали, но  по своему
коварству  силились исказить. Вот в чем  оправдание  моей  смелости. И кроме
того, со мною  заодно  Учитель  знающих, который, излагая  моральные  науки,
провозгласил,  что истина  превыше  всех друзей13.  Не самонадеянность  Озы,
совершившего грех, в котором кое-кто мог бы упрекнуть и меня, как если бы  я
из  дерзости взялся не  за  свое дело,  руководит  мною  ибо он  придерживал
ковчег,  тогда  как мое  внимание сосредоточено на брыкающихся  и увлекающих
колесницу в непроходимые дебри быках14. А о колеблющемся ковчеге позаботится
Тот, Кто открыл  некогда всевидящие очи  для спасения корабля, колеблющегося
на волнах.
  Мне не кажется поэтому, будто я обидел кого-то настолько, чтобы он стал
браниться   скорее,  я  заставил  вас  и  других,  лишь по званию  пастырей,
покрыться краскою смущения  (если,  конечно, в мире еще остался стыд), ибо в
предсмертный час Матери-Церкви среди множества берущих на себя  роль пастыря
стольких  овец,  неухоженных  и  плохо охраняемых  на  пастбищах,  раздается
одинокий голос, одинокий жалобный голос, да и тот светский.
  И  что  тут  удивительного? Каждый избрал себе в жены  алчность15,  как
поступили и  вы сами,-- алчность, которая никогда, в отличие от бескорыстия,
не  порождает  милосердия  и  справедливости,  но  всегда  порождает  зло  и
несправедливость. О нежнейшая Мать, Невеста Христова, которая от воды и Духа
рождаешь сыновей, тебя  же  позорящих! Не  милосердие,  не Астрея16 а дочери
Вампира стали твоими невестками.  А примером тому, что за  детей они рожают,
служат  сами  же дети,  за  исключением епископа  из Луни17.  Григорий  твой
покоится  в  паутине18,  Амвросий19  лежит  забытый  в  шкафах  клириков,  и
Августин20  вместе  с ним,  рядом  пылятся  Дионисий21, Иоанн  Дамаскин22  и
Беда23   а  вместо  них  вы  обращаетесь  к некому  "Зерцалу", Иннокентию  и
епископу  Остии24. А почему бы не так? Одни искали Бога как  конечную цель и
как высшее добро, другие гонятся за пребендой25 и за выгодой.
  Но не  думайте,  о  Отцы,  будто я  единственная  на  всей земле  птица
Феникс26.  Ибо  о том, о чем я  кричу во весь  голос, остальные либо шепчут,
либо бормочут, либо думают,  либо мечтают. Чего  же они скрываются? Одни  --
это верно  -- растеряны от удивления  неужели  же они вечно будут  молчать и
ничего не скажут своему Создателю? Жив Господь: ибо Тот, Кто расшевелил язык
Валаамовой ослицы27, и для нынешнего скота является Господом.
  Вот  я  и  заговорил  -- вы  меня вынудили. Стыдитесь  же, что  укор  и
увещевания обращены  к вам снизу, а не с неба,  дабы, раскаявшихся,  оно вас
простило.  С  нами  поступают справедливо,  стремясь поразить нас  там,  где
возможно пробудить  наш  слух  и другие чувства, чтобы стыд  породил  в  нас
раскаяние -- своего первенца, а оно в свою очередь -- желание исправиться.
  И дабы достойное славы  благородство сопутствовало  этому  стремлению и
поддерживало его, нужно,  чтобы  вы увидели глазами  разума, каков он, город
Рим, лишенный  ныне и того и другого светоча28,  пребывающий в одиночестве и
вдовстве,  способный  вызвать  сострадание у самого Ганнибала.  И слова  мои
обращены  главным образом к вам, которые детьми  узнали священный Тибр.  Ибо
если столицу Лациума подобает любить и  почитать всем итальянцам как  родину
собственных гражданских установлений, тем более справедливо вам почитать ее,
коль скоро она еще  и  ваша родина29. И если перед лицом нынешних  несчастий
итальянцев сразила скорбь и смутило чувство стыда, как не краснеть вам и  не
предаваться  скорби,  раз  вы являетесь причиной  ее неожиданного  затмения,
подобного затмению солнца? И  прежде всего  ты, Орсини30,  ты виноват в том,
что твои лишенные сана коллегии31  остались обесславленными и только властью
апостолического  Иерарха им  были возвращены  почетные  эмблемы воинствующей
церкви,  которые их, быть может  преждевременно  и  несправедливо, заставили
снять.  И  ты  тоже,  последователь  высокой  затибрской  партии32,  который
поступил точно так же, дабы гнев усопшего понтифика  пустил в тебе ростки  и
они стали бы твоей неотъемлемой частью, как привитая к чуждому стволу ветка.
И  ты  мог,  как  если  бы  тебе  недостаточно  было  трофеев,  собранных  в
завоеванном  Карфагене, обратить  против  родины славных  Сципионов эту свою
ненависть и твой здравый смысл не воспротивился ей?
  Но  положение,  несомненно, может  быть  исправлено (лишь  бы  шрам  от
позорного  клейма  не обесславил  священный престол  настолько,  что  явится
огонь, щадящий  нынешние небеса и землю), коль скоро все вы, виновники столь
глубокого беспутства,  единодушно и  мужественно будете бороться за  Невесту
Христову,  за  престол  Невесты, которым  является Рим, за  Италию  нашу  и,
наконец, за всех  смертных -- ныне  паломников  на земле  дабы  на  поле уже
начавшегося  сражения, к которому  со  всех сторон, даже  с  берегов Океана,
обращаются озабоченные взоры,  вы  сами,  предлагая  себя  в  жертву,  могли
услышать:  "Слава в вышних!"  -- и дабы позор, ожидающий гасконцев, которые,
пылая столь коварною жаждой, стремятся обратить в свою пользу славу латинян,
служил примером потомкам во все будущие века.
  XII
  [ФЛОРЕНТИЙСКОМУ ДРУГУ]
  Внимательно  изучив  Ваши  письма,  встреченные  мною  и  с  подобающим
почтением,  и с чувством признательности, я с благодарностью душевной понял,
как заботитесь Вы и печетесь о моем возвращении на  родину. И я почувствовал
себя обязанным Вам  настолько, насколько редко  случается  изгнанникам найти
друзей. Однако, если  ответ мой на Ваши письма окажется не таким, каким  его
желало бы видеть малодушие  некоторых людей, любезно прошу Вас тщательно его
обдумать и внимательно  изучить, прежде чем составить  о  нем  окончательное
суждение.
  Благодаря  письмам Вашего и моего племянника и  многих друзей  вот  что
дошло до  меня в связи с  недавно вышедшим во Флоренции декретом о  прощении
изгнанников: я мог бы быть прощен и хоть сейчас вернуться на родину, если бы
пожелал уплатить  некоторую сумму денег и согласился  подвергнуться позорной
церемонии. По правде говоря, отче, и то  и другое смехотворно и недостаточно
продумано  я хочу сказать, недостаточно продумано теми, кто  сообщил  мне об
этом, тогда как Ваши письма, составленные  более  осторожно и осмотрительно,
не содержали ничего подобного.
  Таковы,   выходит,   милостивые  условия,  на  которых  Данте  Алигьери
приглашают  вернуться  на  родину,  после  того  как  он  почти  добрых  три
пятилетия1  промаялся   в   изгнании?  Выходит,   этого  заслужил  тот,  чья
невиновность очевидна всему  миру? Это  ли награда за усердие  и непрерывные
усилия,  приложенные  им   к  наукам?  Да   не   испытает  сердце  человека,
породнившегося  с  философией, столь  противного  разуму унижения, чтобы  по
примеру Чоло2 и  других  гнусных  злодеев  пойти  на искупление позором, как
будто он какой-нибудь преступник! Да не  будет того, чтобы человек, ратующий
за справедливость, испытав на себе зло, платил дань как людям достойным тем,
кто свершил над ним беззаконие!
  Нет, отче, это  не путь к  возвращению на родину. Но если сначала Вы, а
потом  другие  найдете  иной  путь,  приемлемый для славы  и чести  Данте, я
поспешу  ступить  на  него.  И  если  не  один из  таких путей не  ведет  во
Флоренцию,  значит, во Флоренцию  я  не войду никогда! Что  делать? Разве не
смогу я в  любом другом месте наслаждаться созерцанием солнца и звезд? Разве
я не смогу под любым небом размышлять над сладчайшими истинами, если сначала
не  вернусь  во Флоренцию, униженный, более того, обесчещенный в глазах моих
сограждан? И конечно, я не останусь без куска хлеба!3
  XIII
  К КАНГРАНДЕ ДЕЛЛА СКАЛА
  Благородному  и  победоносному  господину,  господину  Кангранде  делла
Скала,  наместнику  священнейшей  власти кесаря в  граде  Вероне и  в городе
Виченца1,--  преданнейший  ему  Данте  Алигьери,  флорентиец  родом,  но  не
нравами,  желает  долгих  лет счастливой жизни,  а имени его  -- постоянного
преумножения славы.

  Воздаваемая Вашему великолепию  хвала, которую неустанно распространяет
летучая молва, порождает в людях настолько различные мнения, что в одних она
вселяет  надежду  на лучшее  будущее,  других  повергает  в ужас,  заставляя
думать,  что   им  грозит  уничтожение.  Естественно,  подобную  хвалу,  что
превышает любую иную, венчающую какое бы то ни было деяние  современников, я
находил  подчас преувеличенной  и  не  соответствующей  истинному  положению
вещей. Но  дабы излишне  длительные сомнения не удерживали меня в неведении,
я, подобно тому как царица Савская2 искала Иерусалим, а Паллада -- Геликон3,
я  искал и обрел Верону,  желая собственными глазами  взглянуть на то, что я
знал понаслышке.  И там  я стал свидетелем Вашего великолепия   я стал также
свидетелем  благодеяний  и  испытал их  на себе  и как  дотоле  я подозревал
преувеличенность в  разговорах,  так узнал  я впоследств