плодородную  почву.  Сразу  же  после
этого..."
     На этом запись старого дипломата окончилась. Видимио, что-то помешало
ему даже завершить фразу. И в тот  же,  по  всей  вероятности,  день  пуля
снайпера на улице оборвала его жизнь.  Неизвестно,  кто  стоял  за  руиной
стрелка  -  мой  заказчик  статей  или  другие  люди.  Могло  быть  и  еще
интереснее: убили  одни,  а  материалом  воспользовались  другие,  первыми
оказавшиеся в нужном месте. Над этим предстояло еще подумать.  Я  взглянул
на часы. Назначенное мною  время  уже  миновало.  Курьер  опаздывал.  Зато
появился официант, чтобы убрать посуду  после  завтрака.  Он  постучал,  и
Наталья впустила его. Сейчас он как  раз  закончил  устанавливать  все  на
своей каталке и ждал, похоже, пока я  сниму  наушники  -  чтобы  подписать
счет. Я кивнул. Он приблизился. Я тут же узнал его.  Он  положил  на  край
стола сверточек размером со спичечную коробку.
     - Ваш заказ. Я уже понял: это и была  затребованная  мною  катушка  -
аппарат  для  обнаружения  заложенных  зарядов   на   достаточно   больших
расстояниях;  он  давал  мне  возможность  проверить  трассы   предстоящих
проездов. Я обязан был что-то предпринять в связи с моими  предположениями
и новой для меня информацией Липсиса.
     - Благодарю вас.
     Он кивнул, глядя на меня,  как  больная  собака.  Я  не  удержался  и
спросил:
     - Вы здоровы?
     - Я - да... - ответил он  уныло.  -  В  Москве  произошел  несчастный
случай.
     - С кем?
     - Только  что  сообщили:  на   улице   трагически   погиб   президент
Объединенных телекомпаний...
     - Каким  же  образом?  -  Он  ехал  в  своей  машине,  в  том   самом
бронированном "мерседесе", что подарил ему еще предыдущий президент...
     - И что случилось?
     - Машина взорвалась. Такое прискорбное происшествие! И когда только у
нас наступит нормальная тихая, безопасная жизнь?..
     Он смотрел мне прямо в глаза, и его взгляд выражал все,  что  угодно,
кроме сожаления и тоски по спокойной  жизни.  За  этим  человеком  я  знал
несксько   идеально   проведенных   операций   по   нейтрализдии   крупных
политических деятелей за рубежом. На сей раз дело сделал кто-то другой.
     Хотя - откуда мне знать? Не я выбираю людей для таких акций, мое дело
- лишь написать о случившемся.
     - Спасибо за новости.
     - Печальные новости, господин Вебер.
     - Очень печальные, разумеется.
     - С вашего  разрешения,  я  увезу  посуду.  Кстати,  ваша  машина  на
стоянке.
     Ключи в замке.
     - Сделайте одолжение, увезите. И еще раз  спасибо,  на  этот  раз  за
машину. - Был рад услужить.
     Он повернулся и, неслышно ступая, исчез вместе со своим  столиком  на
колесиках. Я спросил Наташу:
     - Ты готова? Нам пора.
     - Сейчас. Еще пять минут...
     Женщина остается женщиной - ей всегда не хватает пяти минут,  которые
на практике оборачиваются четвертью часа. Да, кстати о женщинах...
     - Наташа! Как же это ты пустила его, не сказав  мне?  А  если  бы  он
оказался...
     Она не позволила мне закончить:
     - Если бы он оказался - у него в спине сидело бы две, а может, и  три
пули. Почему, ты думаешь я не  успела  с  макияжем?  Я  отсюда  все  время
держала его на мушке.
     - Ты чудо,  а  не  женщина.  Но  ты  уверена,  что  справилась  бы  с
"браунингом"?
     - Не уверена. Поэтому я взяла твой "узи".
     На это я просто не нашел что ответить. Как было сказано в только  что
прослушанной мною записи, в семье управляет жена. Она не была мне женой, и
мы не составляли семьи, но в этот миг я подумал, что Аллах и на самом деле
милостив и милосерден. А значит, все еще возможно.
     - Машина внизу, - сказал я ей. - Пошли.
     - На вернисаж?
     - В конечном итоге. Сперва - небольшая прогулка по городу.

     Похоже было, что меня решили на  какое-то  время  оставить  в  покое:
машина оказалась в полном порядке. Правда, я и сам сделал для этого не так
уж мало: более или менее договорился с  Батистовым  и  не  расторг  устный
контракт  со  Стирлингом.  Значит,  ни  тот,  ни  другой  не  были  сейчас
заинтересованы в том, чтобы вывести меня из строя - навсегда или на время.
Однако они вряд ли были главными моими недоброжелателями. Я ехал медленно,
соблюдая все правила, и  до  дома  в  Чистом  переулке,  где  теперь  была
резиденция Первого, то есть Искандера, мы добирались  целых  сорок  минут.
После компактных европейских городов к московским расстояниям  каждый  раз
приходится привыкать заново. Возле дома я притормозил, но глушить мотор не
стал, мы постояли минуты три, пока я пытался представить себе,  как  некто
выйдет из этого подъезда, где будет в это время  стоять  его  машина,  где
расположатся телохранители и - самое главное - из каких окон или  с  каких
крыш будут прицеливаться чужие снайперы. В том случае,  конечно,  если  им
известно, что движение начнется именно отсюда. Потом я тронул  с  места  и
поехал  еще  медленнее  чем  до  сих  пор,  чтобы   скорость   не   мешала
осматриваться и думать. Я размышлял вот о чем:  сейчас  никто,  включая  и
меня самого, не знал предстоящего  маршрута  ин-тересующего  лица  по  той
причине, что маршрут вообще не был еще утвержден. Достоверно известен  был
лишь конечный пункт движения:
     Художественный театр на Тверском  бульваре.  Относительно  начального
пункта - того, где я только что был, - я сомневался, но  для  пользы  дела
следовало предполагать, что враги его знают. Однако от пункта А до  пункта
Б можно было добраться по самым разным маршрутам. Да и к театру тоже можно
подъехать со стороны Тверской, но  не  исключено,  что  кореж  подкатит  с
противоположной стороны - с Большой Никитской. То  есть  во  внимании  как
нападающих, так и обороняющихся оказывался огромный куок  центра  столицы.
Заложить заряды так, что кортеж обязательно наткнется хоть на один из них,
представлялось делом весьма нелегким. Но я никогда не страдал  недооценкой
противника и просто  обяан  был  проверить  все,  хотя  бы  маловероятные,
возможности действий с их стороны. Поэтому мы с Наташей  утюжили  все  эти
арбатские  переулочки  и  далее  -  Гнездниковские,  Бронне,  Тверские   и
Никитские. Своевременно полученная мною катушка, приведенная  в  действие,
ни разу не подала сигнала, что должно было свидетельствово: пока  никакого
минирования не производилось И очень хорошо: сработай  катушка,  могли  бы
пострадать и мы. Одновременно мини-камера, прилепленная  мною  к  лобовому
стеклу,  исправно  фиксировала  фасады  и  крыши;  в  этом  еще   придется
разобраться нашим специалистам.  К  концу  я  стал  уже  чувствовать,  что
начинаю уставать и - главное - злиться; тем более что наши люди уже дважды
прошли всеми этими маршрутами и еще самое малое столько же пройдут.  Но  я
издавна привык проверять сам, чтобы быть уверенным в качестве  работы.  Мы
потратили на эту прогулку два с половиной  часа.  И  мы  оба  одновременно
вздохнули с облегчением, когда снова выбрались наконец  на  Кольцо,  чтобы
направиться на вернисаж к Дому художника, что на Крымском валу.

     У входа на  выставку  оказалась  очередь.  Откровенно  говоря,  я  не
ожидал,  что  современное  исламское  искусство  вызовет  такой   интерес.
Впрочем, столь обширная экспозиция не  могла  не  привлечь  зрителей.  Тут
выставлялись картины, скульптура, изделия прикладного искусства не  только
из традиционно мусульманских стран, но и работы европейских и американских
художников, работающих в самых разнообразных манерах, подчас вроде  бы  не
удовлетворяющих этическим предписаниям истинной веры.
     Однако на самом деле ислам часто бывал более терпимым к иным взглядам
и традициям, чем это представляют себе несведущие. Единственным  критерием
отбора произведений для выставки было исповедание  автором  мусульманства.
Мне не очень понравилось, что, поставив машину, мы должны были  от  ограды
до  входа  идти  по  достаточно   открытому   месту;   не   люблю   хорошо
простреливаемых пространств. Все, однако, обошлось благополучно.
     В очереди мы, разумеется, стоять не стали: я нашел служебный  вход  и
без труда прошел вместе с Наташей через него: одно из моих  многочисленных
удостоверений личности сыграло нужную роль. Внутри  было  тоже  людно.  Мы
бродили, разглядывая экспонаты. Кое-что  тут  продавалось,  и  кто-то  уже
отсчитывал деньги. Посетители, как всегда, делились на одиночек,  медленно
или в хорошем темпе  дрейфовавших  от  полотна  к  полотну,  -  и  группы,
скапливавшиеся  вокруг  известных  людей,  оказавшихся  здесь.  В  группах
нередко разговор шел на темы, не имеющие отношения к выставке.
     Мы с Наташей попутно прислушивались. Я искренне обрадовался,  заметив
в центре одной из групп человека, занимавшего позицию в моем списке - того
самого  Долинского,  ученого,  чье  имя   было   покрыто   неким   налетом
таивенности, словно старое серебро патиной.
     Уже само присоединение его к  группе  создателей  новой  партии  было
многими воспринято как сенсация. Долинский, считавшийся  уже  многие  годы
крупнейшим в мире специалистом  по  философии  евразийства,  был  типичным
кабинетным ученым, на людях появлялся крайне редко, а после  автомобильной
катастрофы, в которой сильно  пострадал  он  сам,  жена  же  его  погибла,
ожидалось, что он и совсем замкнется. Почему-то было принято  считать  его
старым - для  широкой  публики  известный  ученый  почему-то  должен  быть
стариком, - и полагали, что он и поведет себя соответственно. На самом  же
деле ему недавно исполнилось сорок семь, так что был он, по сути дела, еще
молодым человеком, с удовольствием водившим машину и игравшим в теннис  на
своем  корте  на  даче.  Такой  возраст,  безусловно,  требует  и   другой
активности, кроме кабинетной. Так что меня как раз не  удивляло,  что  он,
оставшись вдовцом, стал искать какого-то побочного занятия  и  нашел  его,
прельстившись программой новой партии. Это  было  совершенно  естественно:
программа азороссов во многом  проистекала  из  того  самого  евразийства,
которым  он  давно  занимался,  и  уже  поэтому   просто   не   могла   не
заинтересовать его. Ну а кроме того, как ученый, он  не  мог  не  увлечься
возможностью раздобыть немалые ассигнования на науку - пусть и не  на  его
собственную, но на науку вообще.  Поговорить  на  все  эти  темы  было  бы
безусловно, интересно, и в  списке  жертв  моей  журналистской  активности
Долинский занимал одно из первых мест. Поэтому, едва завидев его  все  еще
плотно упакованную в  бинты  голову  и  темные  очки,  размером  схожие  с
автомобильными фарами,  я  со-рвался  с  места,  успев  проинструктировать
Наташу, что ей делать, и, протаранив  людское  скопление,  в  три  секунды
очутился рядом с ученым мужем.
     Он в это время пытался деликатно убедить какую-то  пожилую  девицу  в
том, что ее взгляды на роль Бердяева в евразийстве  никак  не  могут  быть
приняты всерьез. По всему облику девицы можно было безошибочно понять, что
и Бердяева, и само евразийство она видала в белых тапочках, главным же для
нее было то, что она - лично! - говорила не с кем-нибудь там,  а  с  самим
Долинским. Зрачки ее метались из стороны в сторону, как  теннисный  мяч  в
игре, - чтобы убедиться в том, что факт этот  кем  надо  замечен  и  будет
соответственно  оценен.  Для  того  же,  чтобы  кто-ни-будь  не  осмелился
пропустить такое  мимо  внимания,  она  каждую  свою  фразу  начинала:  "А
скажите, дорогой профессор Долинский..." Мне показалось, впро-чем, что ему
это не  было  совершенно  неприятно.  Великие  люди  обладают  и  великими
слабостями. Что касается меня самого, то мне достаточно было послушать  их
с минуту, чтобы понять: если я их перебью и отвлеку его внимание на  себя,
то мировая и даже  российская  наука  от  этого  никак  не  пострадает.  Я
оглянулся. Наталья стояла позади меня. Встретившись с ее взглядом, я  едва
заметно кивнул в сторону девицы, только что включившей свое очередное: "Но
послушайте, уважаемый профессор Долинский!.." Наташа опустила веки в  знак
того, что мое поручение  принято.  Сделала  шажок  вправо  и  шаг  вперед,
появляясь из-за  моей  спины.  И,  не  останавливаясь  более  ни  на  миг,
бросилась на честолюбивую соискательницу известности, как  делает  боксер,
чтобы войти в клинч и предохранить себя от ударов.
     - Таисия! Крошка моя! На лице девицы появилось странное  выражение  -
как если бы ее собеседник заговорил  вдруг  на  суахили.  Но  она  еще  не
успела, по-моему, сообразить, что, собственно, происходит, как  Наталья  и
действительно вошла в клинч, вместо ударов  нанося  противнице  громкие  и
сочные поцелуи.
     - Но позвольте... - девица попыталась оказать сопротивление.
     - Тасенька! Как я рада! Не ожидала встретить тебя  тут!  Ты  одна?  А
Экзакустодиан Пименович? Здоров?.. Экзакустодиан - это был, конечно,  удар
ниже пояса, за такие вещи полагается дисквалифицировать.  Наталья  перешла
на театральный шепот: - Слушай, только  что  узнала.  Вот-вот  подъедет  к
артистическому входу...
     - Кто?
     - Ах, неужели неясно? Он! Не могу же я орать,.
     - Он??
     - Поняла теперь?  Через  минуту  туда  будет  не  пробиться.  Мне  по
страшному секрету сказал старший охранник...
     Так  проходит  земная  слава.  Бедный  профессор  мгновенно  оказался
забытым и брошенным на волю волн. Он недоуменно моргнул - раз, другой.  На
третьем мигании я подхватил его под руку.
     - Профессор...
     Он покачал головой:
     - Каков темперамент, а? Куда это дамы бросились?
     - А, чепуха. Приехал какой-то патлатый артист, не знаю.  Но  я  очень
рад возможности побеседовать с вами. Позвольте представиться...
     Он выслушал меня внимательно. Я попросил об интервью.
     - М-м... Откровенно говоря, не знаю. Видите ли, я себя  чувствую  еще
не очень уверенно после... м-да. Ну и кроме того - я могу и люблю говорить
только о моем предмете - это...
     - Я в курсе, профессор. Но могу вам обещать: мои вопросы будут самыми
простыми, вам не придется задумываться всерьез.
     - Но, собственно, вы не услышите от  меня  ничего  интересного  -  во
всяком случае, для ваших читателей. Вряд ли евразийство  способно  всерьез
заин-тересовать немцев.
     - Наши читатели - русские, профессор, и  все,  что  касается  России,
вызывает у них самые живые отклики.
     - Ну, в таком случае - что бы вы хотели от меня услышать?
     - Может быть, пройдемте куда-нибудь в уголок? Здесь  слишком  неуютно
для хорошего разговора.
     Я отвел его в пустое  местечко,  где,  похоже,  собирались  поставить
какое-нибудь изваяние, но в последнюю минуту раздумали.
     - Итак, профессор... Полагаете ли вы, что нынешний путь развития,  на
который мы, судя по всему, вступим, был определен  уже  евразийцами  и  мы
сейчас лишь реализуем их идеи?
     - Гм... Думаю, что ощущение  неизбежности  такого  движения  возникло
значительно раньше. И дело не только в том, что немалая  часть  российской
аристократии имела восточные корни; но вот, к примеру...
     Вы Пушкина, конечно, помните?
     - Ну разумеется, как всякий русский...
     - "Сказку о царе Салтане"?
     - Могли бы и не спрашивать.
     - Очень русское произведение, верно? Но ведь Салтан - это султан!
     Отнюдь не православный го-сударь.
     - Вы полагаете? Хотя - вам, разумеется,  это  известно  лучше.  А  вы
придаете этому значение?
     - Несомненно. Потому  что  у  Пушкина  была  прекрасная  историческая
интуиция - думаю, ее можно так назвать. "Историческая"  -  не  обязательно
значит "обращенная в прошлое". Это понимали,  видимо,  и  другие:  недаром
написать "Историю  Петра  Великого"  было  поручено  ему,  а  не,  скажем,
Карамзину - всеми признанному историку.
     - Это чрезвычайно интересно. Скажите: именно такого рода  соображения
и привели вас в ряды сторонников - назовем вещи их  именами  -  исламского
государя? Современного Салтана?
     - Ну, я бы не сказал, что только эти.  И  даже  -  не  они  в  первую
очередь.
     Не совершайте стандартной ошибки, полагая, что ученым  чужды  мирские
интересы - политические, экономические... А также и  мирские  пристрастия,
симпатии и антипатии. Так вот... Меня побудила  примкнуть  к  возникавшему
течению восточной ориентации не пушкинская сказка, разумеется, и  даже  не
выводы и прогнозы евразийцев,  но  в  первую  очередь  -  понимание  самой
простой истины:  всякое  движение  нуждается,  чтобы  стать  по-настоящему
влиятельным и сильным, вовсе не только в двигателе и в запасе энергии.  Во
всяком организме, будь он естественным или искусственно созданным,  должно
иметься некоторое количество деталей, играющих в нем разные роли, -  иначе
он не будет  работать.  В  автомобиле,  например,  есть  мотор  -  силовая
установка. Без нее машина - железный лом. Но даже обладая самым прекрасным
мотором, машина  не  сможет  нормально  работать,  если  у  нее  не  будет
тормозов. То есть при каждой силе обязана состоять и антисила; трогаясь  и
набирая скорость, вы должны быть уверены что  обладаете  возможностью  при
надобности снизить ее или даже вовсе остановиться, а то и дать задний ход.
     - Но автомобиль по сравнению с  обществом,  в  особенности  нашим,  -
достаточно простой механизм...
     - Я привел такой пример лишь для  наглядности.  Я  ведь  сказал,  что
такого  рода  структура  свойственна  вообще  любой  мало-мальски  сложной
системе.
     В том числе и обществу в целом, и любому его подразделению.  В  любом
государстве  всегда  неизбежно  существует  тормоз:  оппозиция.  Хотя  при
тоталитарном режиме она вынуждена выдавать себя за что-то другое  и  почти
не имеет возможности выступать в качестве единой силы.
     Оппозиция - тормоз правительства. Но и  в  рамках  любой  организации
необходима своя оппозиция, там тоже есть своя правая и своя левая сторона.
Иначе организация эта, как тот же автомобиль, разовьет такую скорость,  на
которой перестанет быть управляемой. Так вот, я понял, что развитие ислама
в России, которое наверняка  ускорится  в  результате  деятельности  новой
организации, нуждается в тормозе. И я решил сыграть роль этого механизма.
     - Торможение организации изнутри?
     - Тормозящее влияние, кстати  сказать,  только  и  может  оказываться
изнутри; то, что находится вовне, - это уже  не  тормоз,  это  носит  иное
название: например, придорожный столб не является тормозом, хотя, конечно,
останавливает машину, когда она на него налетает. Тогда это не  остановка,
но авария, катастрофа...
     - А другие организаторы движения,  вы  полагаете,  не  могут  сыграть
такой роли?
     - Как говорят опытные  шоферы:  всякий  дурак  может  ездить  быстро,
искусство же заключается а том, чтобы уметь ездить  медленно.  Хотя  мотор
просит газа, газа... Все участники движения - я имею в виду  организаторов
- естественно, рассчитывают при новом государе занять определенные посты и
участвовать в выработке мнений монарха. Но, к  сожалению,  большинство  из
них сильнее заинтересовано в самом посте, чем в результатах своего влияния
на царя. Возьмите хотя бы... ну, предположим, Лепилина.  Опытный  политик.
Но из тех, кто не будет проводить свою точку зрения - за неимением оной, -
но будет поддерживать все, что угодно, лишь бы  в  конце  концов  получить
вожделенный титул, втиснуться в аристократию. Деньги у него есть, и потому
его эта проблема мало волнует. Но ведь  это  и  значит  -  пустить  машину
бесконтрольно ускоряться. Так бывает очень  часто  в  подобных  ситуациях:
стараются поскорее достичь каких-то ощутимых результатов и воспользоваться
достигнутым. Следовательно, нам грозит неоправданное ускорение внутреннего
развития - в данном случае  слишком  поспешная  исламизация.  Поспешная  -
вовсе не значит "принудительная", такую возможность я вообще исключаю;  Но
и естественные процессы нередко приходится сдерживать.  Потому  что  здесь
стремительность чревата и вовсе гибельными для нации послед