Филин,  показывая,  что  ритуал  встречи  считает
выполненным и хотел бы перейти к делу.
     - Итак, господин генерал...
     - Сергей Игнатьевич.
     - Да, конечно, извините... Сергей Игнатьевич, вопрос мой и  на  самом
деле банален. Вот вы, человек,  так  сказать,  совершенно  русский,  даже,
насколько я знаю, предки ваши были старообрядцами (он кивнул),  и  человек
военный (он повторил движение), - почему вы  вдруг  оказались  сторонником
претендента, так сказать, не типично русского и, во всяком  случае,  вроде
бы не православного? Не сказалось ли в этом отношение  старообрядчества  к
православию как к Церкви враждебной?
     Филин усмехнулся.
     - Слишком много психологии, - сказал он. - Не могу сказать,  конечно,
что наследие предков не имеет к моему выбору  никакого  отношения;  но  не
наследие религиозное. Ну да, я человек русский, хотя русские  вообще,  как
вы и сами знаете, - нация синтетическая. Как, скажем, и евреи. Какая кровь
только не примешивалась к нашей крови за столетия... Я считаю, что в  наши
дни русские - это такое же обобщающее понятие, как  и  американцы;  именно
нация, но не этнос. Во всяком случае,  для  всего  мира  это  так:  можете
происходить от кого угодно, но раз вы живете в этой стране,  являетесь  ее
гражданином, вспоены ее культурой - тоже издавна синтетической, кстати,  -
то вы русский. Не в этом дело. Для меня тут важнее  другая  сторона  моего
происхождения: вы ведь наверняка знаете и то, что я  из  военной  фамилии,
уже не менее чем в пятом поколении. И потому естественно, что  при  оценке
чего угодно - человека, организации, программы, политического действия - я
прежде всего, сознательно или подсознательно, оцениваю  все  это  с  одной
точки зрения: отношения к армии, к ее проблемам, к самому этому институту.
Вот чем я руководствовался. Потому что ведь и в наши дни - как и,  скажем,
полвека назад, да и век, наверное, тоже - были люди и есть, которые если и
не говорят впрямую, что армию надо упразднить, а оставить что-нибудь вроде
народного ополчения, стрелецкое войско своего рода. Молчать об этом у  них
ума хватает, но практически они стараются к  этому  привести:  не  убивать
армию, а просто уморить. Ни одно войско в мире никогда не существовало без
дотаций из государственной казны - даже и в те времена,  когда  ограбление
побежденных считалось совершенно законным делом. А  нас  уже  десятки  лет
держат на голодном пайке. Но ведь армия - это люди,  занимающиеся  даже  в
мирное время отнюдь не самым легким трудом. Раз армия у нас  добровольная,
значит, надо платить как следует. Везде и всегда лучшие  кадры  шли  туда,
где больше платили, это общеизвестно.
     Хотите иметь  хорошо  армию  -  давайте  хорошие  деньги.  И  хорошее
отношение.
     Прадед мой служил сто с лишним лет тому назад, тогда  это  называлось
Красной Армией. Так он, говорят, в старости с немалой тоской рассказывал о
годах, когда даже рядовым быть в  армии  считалось  почетным,  потому  что
народ любил армию - как идею, как защиту, как, в  конце  концов,  визитную
карточку страны. В чем нас никто не может упрекнуть - это в отсутствии вот
этого ощущения великой страны. Оно, наверное, у  нас  в  генах  издавна  -
иначе Россия так никогда великой бы и не стала. А ведь была; у  нас  давно
уже выработалась противоположная традиция: армия - это плохо, не то что не
почетно, куда там - даже унизительно, да и опасно сверх меры.
     Естественно, если начинаются политические или экономические перемены,
кадровая армия первой несет  потери.  И  даже  сегодня  детей  -  если  не
говорить о кадетах, конечно - воспитывают в таком духе. У старика было три
сына, два умных, а третий - офицер... Срам! Наполеон, кажется, сказал: кто
не хочет кормить свою армию - будет кормить чужую. И  в  армию  идут  люди
второго и третьего сорта - по способностям и по  моральному  уровню...  Во
всяком военном должно обязательно быть что-то от  рыцаря-монаха,  то  есть
над всей,  так  сказать,  материальной  частью  должно  возвышаться  нечто
другое,  должна  быть  одухотворенность,  иначе  этот  орден  деградирует,
офицеры превращаются в жулье, солдаты - в шантрапу. Так вот, если  идут  к
нам люди низкосортные, приземленные, то от  такой  армии  добра  ждать  не
приходится ни в мирное время, ни тем более в военное. А войны отменить так
пока и не удалось...
     - Да, -  согласился  я,  усмешкой  показывая,  что  воспринимать  мою
реплику надо не всерьез, - с войнами, как с деньгами: не отменили  вовремя
- вот теперь и маемся.
     Он тоже улыбнулся, показывая, что понял шутку.
     - Вот, по-моему, я вам и ответил: примкнул к этим людям  потому,  что
жду от нового государя правильного отношения к армии.
     - Но это вы лично, Сергей Игнатьевич. А  армия  в  целом  -  как  она
относится к возможным переменам?
     Он ответил не задумываясь:
     - Будет держать  разумный  нейтралитет.  То  есть,  сама  не  обнажая
оружия, постарается не допустить кровопролития ни с  чьей  стороны.  Армия
надеется на лучшее будущее.
     - И по-вашему, именно этот государь сможет оправдать  надежды?  А  не
другой претендент? Вы в этом так уверены?
     - Ну, если бы выбор был, скажем, из десятка, то я,  может  быть,  еще
подумал. Но ведь выбираем одного из двоих.
     - По принципу меньшего зла?
     - Да нет, отчего же? Я бы сказал - по принципу наибольшего  блага.  И
тот претендент - человек вроде бы весьма достойный и тоже имеет  отношение
к дому Романовых, хотя и не столь прямое, как Искандер.
     - Рискну спросить: а вы верите, что его  происхождение  соответствует
истине? Судя по уже обнародованным азороссами материалам.
     Он чуть поджал губы:
     - Ну что вам сказать... Лжедимитрии в российской  истории  -  явление
известное. Но ведь, с другой стороны,  -  он  чуть  прищурился,  -  четыре
жизнеописания Иисуса во многом не  совпадают,  и  тем  не  менее  верующий
сомнений не имеет. Как говорится - короля играет  свита.  А  что  касается
подлинности...  Например,  Петр  Алексеевич  был  ли  подлинно  Романовым?
Возможно, князь  Черкасский  своего  семени  подбросил,  а  иные  судят  -
патриарх Никон. Тоже, говорят, мастер был не только по реформенным  делам.
Так что же, Петр - не Великий после этого? Не государь?  Не  император?  О
потомках его уж и не говорю. Знаете, - он чуть  понизил  голос,  наверняка
несознанно, - я  так  полагаю:  вот  была  во  время  фирма  "Форд  моторс
компани"...
     - Так она и сейчас есть!
     - Знаю, конечно. Но была она сперва  -  и  долгое  время  -  семейным
предприятием. Так сказать, авто-царствующий дом Фордов. А со временем - со
временем стала нормальным  акционерным  обществом,  и  управлял  и  сейчас
управляет ею директорат, где, может, ни одного человека с фамилией Форд  и
нет более. Но фирма осталась, имя осталось - как  традиция,  как  гарантия
устойчивости и всего прочего, чему положено быть.
     - Однако это ведь как раз не монархия более, но скорее республика...
     - Олигархия - скажем так. Верно.  Но  там  же  наверняка  контрольный
пакет акций - в одних руках. Фордов ли, или какого-нибудь банка - так  что
правитель истинный есть, он просто на троне при пубпике не восседает.
     Но это там, у них, такого рода традиции имеют глубокие корни,  как  у
дуба, сколько ни старайся - не выдернешь. Мы же сегодня -  ель,  та  самая
елочка, что в лесу родилась. Вымахала  вроде  бы  здоровенная  -  а  корни
по-прежнему поверху идут, далеко  -  но  поверху;  а  те,  что  в  глубину
уходили, обрублены - вы сами знаете, когда. И в отличие от той же  Америки
для  нас  сейчас  задача  -   отрастить   этот   глубинный   корень,   его
подкармливать, беречь. Нам как раз нужен трон явный.
     - А исламизация вас не смущает?
     Филин пожал плечами:
     - Знаете  -  нет.  Скажу  почему.  И   из   истории,   и   по   своим
впечатлениям...
     Есть народы, дающие хороших солдат. Немцы, например, японцы. Русские,
конечно. Это все - в ретроспекции. Все мы за  свое  пристрастие  к  войнам
были наказаны, и больно. Немцы и японцы - на поле боя, мы, как  говорится,
- у себя дома. Мол, слишком гордились - оттого и разорились.
     На деле же произошел психологический, я считаю, слом у всех подобных:
то, что почиталось достоинством, стало именоваться недостатком. А  почему?
Да потому скорее всего что служить истово - а в армии тем  более  -  можно
только при четком, как дважды  два  или,  если  угодно,  как  "Отче  наш",
понимании - кому или чему служишь. Не слову. Не знаю, как назвать.
     Образу?  Идее?  Слово  "идея"  у  нас  давно   стало   едва   ли   не
ругательным...
     Так вот: я представляю себе, что мне надо  поднять  солдат  в  атаку,
гибельную, но тактически необходимую атаку, из которой вряд ли  кто-нибудь
из них  выйдет  живым,  и  уж  во  всяком  случае  ни  один  не  останется
невредимым. Какими словами я подниму их? За великую Россию? Но мы с каждым
годом все меньше верим в ее величие, слова эти стали уже  только  словами.
За православие? Не верю! Не пойдут! Мы разучились  верить...  Но  если  бы
командовать пришлось солдатами, исповедующими ислам, - я не сомневался  бы
ни мгновения: во имя Аллаха они пошли бы не дрогнув.
     Солдат, если хотите должен быть идеалистом - именно потому, что жизнь
дает ему не так уж много возможностей для этого... Не знаю, как по-вашему,
но для меня это - весьма убедительная  причина.  Да,  ислам  -  достаточно
строгая религия; но в армии строгость - необходимое условие существования,
и очень хорошо, когда служить приходят люди, заранее приученные к высокому
уровню требований...
     Он остановился, отпил кофе. Усмехнулся:
     - Ну, боюсь, что слишком далеко ушел в профессиональные соображения.
     Все это можно было бы сказать в немногих  словах.  Что  нужно  мне  -
человеку и военному? Одно: великая Россия. Что нужно великой России?
     Одно из первых, если не самое первое: великая армия. Что нужно армии?
     Люди  и  деньги.  Остальное  приложится.  И  если  приходит  человек,
который, я уверен, может дать стране и то, и другое, - я за него.
     Вот, пожалуй, так можно сформулировать. В мире ислама всегда  уважали
воина. Это меня устраивает.
     Я кивнул:
     - Ответ, я бы сказал, исчерпывающий.
     - Во всяком случае, я считаю, достаточный, - сказал  Филин.  -  Хотя,
конечно, причин для какого-то поступка бывает, как правило, больше  одной.
Просто сам человек не всегда понимает это.
     - Но вы-то понимаете, раз говорите так?
     - Я  всегда  старался  понять  объективные  мотивы   своих   решений.
Командир, если он настоящий командир, всегда должен отдавать себе отчет  в
них - что-бы по возможности исключать личное. Вот, например я понимаю, что
в моем приходе в лагерь Александра, сыграло  роль  то,  что  он  как-никак
служил в армии, причем - в нашей армии, в той самой, в которой всю жизнь и
я служу. А тот, другой претендент, солдатской каши не хлебал - и,  значит,
мне его понять труднее, и ему меня - точно так же... В своих убеждениях  я
должен быть твердым. Потому что я не просто гражданин Филин,  а  командир.
За мною - тысячи людей, мне подчиненных.
     Произнося последние  слова,  он  перевел  взгляд  на  молча  сидевшую
Наталью и улыбнулся:
     - Вот мы с вами как-то так... по-семейному сидим, за чайком-кофейком,
без суеты, и вы меня ни уколоть, ни подцепить не стараетесь - а  ведь  для
большинства журналистов такой вот разговор  -  только  повод  себя  самого
показать. А у  вас  как-то  не  так  -  непрофессионально,  я  бы  сказал,
получается.
     Он вдруг выстрелил в меня взглядом - неожиданно, навскидку:
     - Теперь у меня к вам вопрос. Оружием владеете?
     У меня на мгновение мелькнула идиотская мысль:  сейчас  он  предложит
мне поединок, победившему достанется Наталья.  На  пистолетах  или,  может
быть, на саблях, которых тут не было; или на мясорубках, может быть... Фу,
маразм.
     - Стрелять приходилось, - ответил я осторожно.
     Наташа быстро  глянула  на  меня  и  потупилась;  наверное,  ей  тоже
почудилось, что она тут как-то замешана.
     - По мишеням, я полагаю? На меткость?
     В жизни мне приходилось стрелять не по одним только  мишеням;  но  об
этом распространяться вряд ли следовало. Но и изворачиваться не хотелось.
     - Приходилось.
     - Скажем, из пистолета? Серьезного, не дамского.
     - Бывало. "ПМ" вас устраивает?
     Он только усмехнулся.
     - Обойму - прицельно, на поражение - выпускаете за сколько?
     Я почувствовал, что начинаю злиться. Злым  я  себе  не  нравлюсь;  да
репортеру  и  не  пристало,  он  -  всего  лишь  проводник  и   накопитель
информации, а не аналитик. Но все же - что это вдруг ему вздумалось?
     - Три секунды. Сейчас.
     - Раньше, значит, бывало и быстрее?
     - Чего не бывает в молодости...
     - Верно. Что же: норма профессионала...
     - В наше время журналистика, репортаж - занятие небезопасное.
     - Ну да, конечно, журнали-истика...
     Он протянул последнее слово, глядя  куда-то  в  сторону,  отвлеченно,
словно думал в эти секунды уже о чем-то другом. Потом посмотрел  на  меня,
чуть наклонив голову набок, шевельнул губами -  словно  бы  медля  принять
некое решение. Нет, не похоже было, что он хотел как-то поставить  меня  в
неловкое  положение;  да  и  зачем?  Мог  ведь  и  вообще   со   мной   не
разговаривать, послать по телефону ко всем чертям.
     Генерал  тем  временем,  похоже,  пришел  к  какому-то  определенному
выводу.
     - Так вот, мы о причинах говорили.  Но  вы  как-то  сразу  перешли  к
претенденту. К Александру. А ведь по логике надо было иначе: сперва всегда
возникает идея, а потом уже начинаешь думать о методике ее реализации.  Вы
же не очень интересовались тем, как я пришел прежде  всего  к  самой  идее
восстановления  монархии  в  России.  Или  это  кажется   вам   совершенно
естественным: многие, мол, пришли, вот и Филиь 8 том числе. Так?
     - А разве нет?
     - Ну, ну... Так нельзя, господин Вебер, я  ведь  не  поверю,  что  вы
такой простодушный. А как только я перестану верить, то пропадут все  ваши
труды впустую, весь нынешний вечер.
     А он оказался хитрее, чем я предполагал. Он уже совсем близок  был  к
тому, чтобы запустить руку в меня поглубже и  вывернуть  наизнанку;  этого
нельзя было допустить. И я почувствовал, что внутренне собираюсь в  комок,
готовясь к серьезной схватке.
     Схватки, однако, не получилось - потому что вмещалась третья сторона.
     Наталья совершенно неожиданно для нас обоих улыбнулась и  безмятежным
тоном произнесла:
     - Сергей  Игнатьевич,  вам  ведь  очень  хочется  что-то  откровенное
сказать, и вы так усердно готовите почву для этого... А вы просто возьмите
да скажите. Понимаете ведь, что читателю будет сообщено только то, на  что
будет дана ваша санкция. А то смешно смотреть, как два  неглупых  человека
петляют друг вокруг друга, финт за финтом...
     Филин рассмеялся - неожиданно громко, весело, искренне.
     - Воистину - что бы мы делали без женщин... - И сразу посерьезнел.  -
Вы, конечно, правы, мадам. Есть желание сказать - но, как  говорится  -  и
хочется, и колется, и мама не велит... Дело все в том, что до половины я в
вас, господин Вебер, разобрался:  вы  не  очень  репортер  или  не  только
репортер - это мне  ясно,  а  вот  кто  на  самом  деле  -  остается  пока
неустановленным. Я не спрашиваю, потому что вы не скажете, это мне ясно.
     Но человек вы серьезный...
     Он неожиданно поднялся. Подошел к  письменному  столу.  Нагнулся.  Из
нижнего выдвижного ящика,  поколдовав  немного  с  замком,  вынул  кожаную
папку. С ней вернулся к нам. Не раскрывая, положил  на  столик,  раздвинув
чашки.
     - Вот... возвращаясь к причинам. В любой  моей  биографии  нимало  не
скрывается тот факт, что и отец мой. Филин Игнатий  Леонтьевич,  тоже  был
генералом, а точнее - это я "тоже генерал", он в звании был старше меня.
     И должности  занимал  под  конец  значительные:  был  и  заместителем
министра, и - под конец -  начальником  Генштаба,  а  до  того  командовал
важными округами. И было  это  в  самые,  не  боюсь  сказать,  критические
времена - и для армии, и для всей России.  Мой  отец  и  его  товарищи  не
могли, конечно, не болеть душой и об одном, и о другом. Они...
     Я осмелился перебить его, чтобы сократить предисловие:
     - Это мне известно: в установлении Второго Генералитета  батюшка  ваш
сыграл немалую роль. Сие никогда тайной не было.
     - Это верно. Однако мотивация их  до  конца,  во  всей  полноте,  так
никогда и не раскрывалась - просто потому, что рано было,  и  сегодня  еще
рано, и только после избрания на царство настанет время сказать и об этом.
Вы отлично понимаете, почему. Для честолюбивых  людей  участие  в  великом
политическом  акте  должно  выглядеть  совершенно   естественным,   а   не
спровоцированным, не пассивным... Каждому хочется  быть  фигурой  в  руках
Истории - но претит оказаться такой фигурой  в  руках  другого  смертного;
хотя история ведь только через смертных и осуществляется. Скажете: так Бог
велит - и все довольны, и выполняют. Но попробуйте  сказать:  так  захотел
генерал Акимов, скажем...
     Тут я невольно вздрогнул. Не  ожидал.  И  боюсь,  это  от  Филина  не
укрылось.
     Но он не прервал фразы:
     - ...и все мгновенно начнут размышлять: а кто он такой, этот генерал,
чтобы мною манипулировать? И дело забуксует.
     Он положил ладонь на кожаную  папку,  побарабанил  по  ней  пальцами,
потом поднял ее и протянул мне.
     - Вот здесь - несколько любопытных документов. Копии, конечно.
     Посмотрите на досуге. Думаю, они  окажутся  вам  полезными.  Если  не
пригодятся - уничтожьте, возвращать не надо. Но - только, так сказать, для
внутреннего пользования. До поры до времени. Как говорится,  из  части  не
выносить. Да берите, она не заминирована.
     Он передал мне папку жестом, каким высокие руководители,  только  что
подписав  важное  международное  соглашение,   обмениваются   аутентичными
экземплярами. Я  принял  ее.  Раскрыл.  Там  было  несколько  машинописных
листков стандартного формата, скопированных вроде бы на ксероксе. Я сложил
их аккуратно, сунул в карман, обложку вернул ему. Пока я умещал бумаги  во
внутреннем кармане, генерал успел углядеть кое-что. И спросил:
     - Вам, кстати, не жарко? Могу переключить кондишен.
     - Спасибо, - отказался я. - Я вообще мерзляк.
     - А Наталья... Как, кстати, отчество?
     - Лучше просто Наташа.
     - Хорошо... Наташа не замерзнет? Не боитесь?
     Я покраснел: тут он, конечно, был прав. А я  об  этом  и  не  подумал
всерьез. Свинство, безусловно.
     - Виноват, - сказал я. - Исправлюсь. Но вообще-то, пока я на ходу...
     Филин покачал головой:
     - Никто же не веси часа, как сказано. Впрочем, это поправимо...
     Он снова подошел к столу,  нажал  кнопку.  Старший  лейтенант  возник
почти мгновенно.
     - Саша, посмотри, у нас там, в барахле, лишнего жилета  не  найдется?
Для дамы.
     Лейтенант взглянул на нее, оценивая.
     - Найдем, господин генерал.
     - Вот и принеси.
     - Спасибо, - сказала Наташа. - Только мне и в самом деле не холодно.
     - Отставить разговоры! - приказал генерал. -  Утепляться  надо,  пока
еще не стало холодно. Или, наоборот, слишком жарко...
     Тут она наконец поняла. Старший лейтенант Саша вернулся и подал  даме
свернутый бронежилет, как богатый букет.
     - Пожалуйста.
     - Свободен, - сказал Филин.
     - Ну-ка, красавица, облачайтесь. Ну-ну, без всяких. Мы отвернемся.
     Кивком он пригласил меня, и мы отошли  к  окну  Он  слегка  раздвинул
жалюзи, взглянул вниз.
     - Все спокойно вроде бы, - сказал я.
     Он кивнул.
     - Будь иначе, ребята предупредили бы.
     - Разве там кто-нибудь есть?
     - Ну-ну, гость. Не играйте в наивность.
     - Не буду. Извините.
     - Об этих  моих  бумагах.  Когда  познакомитесь