отовить биографию. И последовательно вести его по ней.  И
в смысле образования. И воспитания. Такого, чтобы и в Букингемском  дворце
чувствовал себя как дома. Соответственно политес,  теннис,  гольф,  охота,
яхта, музыка, лошади, языки. Обкатать на службах. Ему и в армии надо будет
послужит,  в  офицерских  чинах  -  пусть  и  небольших,  и  в   экономике
поднатореть, и желательны какие-то спортивные успехи... Словом,  надо  эту
личность сформировать такой, чтобы люди сразу увидели -  законный  монарх,
прирожденный лидер. Для этого,  кстати  говоря,  нужна  и  привлекательная
внешность. Вот тогда у нас будут все шансы. И  чтобы  смог  ни  в  чем  не
замараться. Уж будьте уверены, все телестанции и все газеты мира будут его
рассматривать на просвет. Не допускать никакой женитьбы - до воцарения. Ну
и так далее.
     2-й. Это ты не своего ли младшего имеешь в виду? По-моему, ему сейчас
как раз десять.
     6-й. Типун тебе на язык. Я от него отказываться не собираюсь. А  ведь
пришлось бы. И мать не согласилась бы. Да и потом - своим  детям  я  желаю
спокойной жизни. А у этого, пока неизвестного, может быть что угодно -  но
покоя ему не видать...
     4-й. А может,  чем  черт  не  шутит,  и  правда  поищем  -  и  найдем
подлинного Романова, по той самой линии, от Алексея  Николаевича.  Мог  же
выжить...
     3-й. Будем искать и в этом направлении. Конечно.
     2-й. Все это будет стоить кучу  денег  -  еще  до  того,  как  начнут
появляться хоть какие-то видимые резуль таты.  Но  кто  станет  вкладывать
такие суммы втемную?
     1-й. Господин чрезвычайный-полномочный, ты говорил...
     6-й. Да. И если мы тут разговаривали всерьез, то в скором  времени  у
меня будет возможность неофициально побеседовать на эту тему с  серьезными
людьми. Думаю, очень серьезными.
     3-й. Это не там ли, куда ты должен  получить  назначение?  Под  тремя
пальмами?
     6-й. Давайте на этом закончим.
     3-й. Интересная поездка будет.
     4-й. Кстати, о поездках: Татьяна  просила  узнать..."  (Тут  разговор
переходит на бытовые темы, нас  не  интересующие,  а  вскоре  кончается  и
пленка. Но то, что нас интересовало, мы успели услышать.)

     Завершив операцию купли-продажи, я попрощался с  антикваром,  пересек
улицу и перед тем, как нырнуть в метро, задержался  возле  мусорной  урны,
куда переправил ненужную более  газету  и  заодно  обозрел  прилегающее  к
станции   пространство.   Ничего   существенного   не    заметил.    Нагло
продефилировал мимо контролера,  даже  не  пытаясь  предъявить  пенсионную
книжку: облик убедительно свидетельствовал о моем возрасте. Внизу меня  не
поджидали никакие приключения; либо меня не вели вовсе,  либо  вели  очень
профессионально, совсем незаметно. И уже через несколько минут я,  посетив
согласно замыслу туалет, где вернул себе нормальный облик, спокойно  вышел
на  поверхность  под  длинной,  лет  пятьдесят  тому  назад   построенной,
традиционно выгнутой горбом стеклянной крышей вокзала - в непосредственной
близости от перронов и свернул налево, к  крайнему.  Все  элементы  своего
маскарада, кроме очков, я оставил в боксе камеры хранения.
     До назначенного времени оставалось еще восемь минут, и я  неторопливо
пошел вдоль длинного и,  похоже,  вконец  опустевшего  состава.  Пекинский
скорый прибыл с четверть часа тому назад, и пассажиры успели уже схлынуть,
поездная команда занялась, видимо, наведением  порядка  в  вагонах,  чтобы
сэкономить время в отстойнике. Так что заметить любого, кто  возникнет  на
этом перроне, было бы  легче  легкого,  даже  не  оборачиваясь,  а  просто
пользуясь зеркальными  очками.  Состав  заслонял  от  меня  все  остальные
перроны, но и меня - от возможных взглядов оттуда. Я дошел  до  последнего
вагона, так никого и не заметив. Значит, удалось прийти чистым.
     Назад я шел еще медленнее. И когда  поравнялся  с  третьим  от  конца
спальным, далеко впереди, у электровоза, появилась  женщина,  остановилась
на мгновение и быстро, решительно двинулась ко мне Чем ближе мы  подходили
друг к другу, тем менее уверенными становились мои шаги. Я ждал Ольгу.  Но
эта женщина, похоже, совершенно не имела с нею ничего общего.
     Она была, по-моему, пониже ростом, чем та, кого я  жаждал  увидеть  и
обнять. Если Ольга всегда выде лялась  стройной,  гибкой  фигурой,  легкой
походко (мы тогда звали ее "балериной"), то сейчас даже просторный балахон
не мог до конца скрыть у этой жен-щины отвислый  живот,  что  же  касается
походки, то шедшая мне навстречу просто ковыляла, переваливалась на  ходу,
как утка. Конечно, человек способе преображаться - если требует дело -  до
полной не узнаваемости. Но для этого надо быть профессионалом или хотя  бы
пользоваться услугами квалифицированных костюмера и гримера. Прежде  всего
гримера - потому что и черты  лица  этой  женщины  сперва  показались  мне
чужими. По всем правилам,  мне  нужно  было  круто  повернуться  и  быстро
уходить: вместо Ольги мне явно подсунули кого-то другого может быть,  даже
переодетого женщиной киллера, он уже через несколько  секунд  окажется  на
дистанци неприцельного, через карман, выстрела. Я  же  был  безоружен.  Но
какая-то сила заставляла  меня  идти  и  идти  вперед  -  до  того  самого
мгновения, когда мы осте новились лицом к лицу. И она сказала:
     - Здравствуй, Вит. Я очень рада... Она сказала это голосом  Ольги.  В
последующие  две  секунды  я  понял,  каково   приводится   реставраторам,
тщательно и медленно,  сантиметр  за  сантиметром,  расчищающим  от  слоев
копоти, грязи и чужих мазков подлинный лик, постепенно освобождающийся для
того, чтобы можно было увидеть его первозданную красоту. Это тяжкий  труд,
в особенности если на него отпущены считанные мгновения. И мне не  удалось
бы справиться с этой работой, если бы не ее глаза - конечно, уже не  такие
искрящиеся, как в наши времена,  но  по-прежнему  безошибочно  узнаваемые,
заявляющие громко и неоспоримо: это я, взгляни же, это я!..
     Это и на самом деле была она. Ольга поняла, что я все-таки ее  узнал.
И виновато улыбнулась:
     - Видишь, Вит, какая я? На вокзале - там, на Европейском -  я  прошла
мимо, но ты не узнал...
     Мне оставалось лишь опустить голову.
     - Зато этот тип узнал, - продолжала она. - И мне  пришлось  побыстрее
уйти.
     Потому что он... - Она запнулась.
     - Кто - он? - спросил я негромко, но требовательно.
     Она вдохнула, чтобы ответить. Но вместо слов я услышал легкий стон. И
Ольга начала медленно оседать к моим ногам.
     В первый миг я не понял. Решил, что сердце. Подхватил ее, но не  смог
удержать  сразу:  она  оказалась  страшно  тяжелой.  Откуда-то,  как   мне
подумалось, из-под плаща высочилась тоненькая струйка крови.  Похоже,  что
пуля - если была пуля - осталась в теле. Выстрела я не слышал. Но, еще  не
успев разогнуться, понял, что второго  выстрела  я  могу  не  услышать  по
совершенно другой причине.
     К счастью, дверь вагона, напротив которой мы остановились,  оказалась
хотя и закрытой, но не запертой. Я распахнул ее. Проводника не было видно,
я втащил Ольгу на площадку. Захлопнул дверь.  Волоча  ногами  по  грязному
полу - коврик был уже снят, - добрался до первого купе.
     Напрягаясь, приподнял ее и уложил на мягкий диван.
     Однако через несколько  секунд  я  убедился  в  тем,  что  Ольге  уже
совершенно ничего не нужно. Пуля вошла не в спину, как я подумал  вначале,
а в затылок.
     Я вздохнул. И словно этот звук послужил сигналом, поезд тронулся.
     В противоположном конце вагона зазвучали шзи.  Вероятно,  возвращался
проводник. Я решил было задвинуть дверь. Потом понял, что это не нужно.
     В коридоре наверняка остались  следы  крови;  проводник  заметит  их,
поднимет тревогу и, во всяком случае, приготовится к неожиданностям.
     Мне следовало действовать с опережением. Я встал лицом  к  двери,  на
самом пороге, занес  над  головой  сцепленные  кисти  рук.  Поезд  набирал
скорость. Поравнявшись с дверью нашего купе, проводник начал  поворачивать
голову. Я шагнул вперед и нанес удар. Бедняга вырубился без звука.
     Мне нужно было в считанные секунды решить,  как  действовать  дальше.
Хотя думать тут, собственно было не о чем.
     Ольга была мертва. И хотя очень нехорошо было по отношению к  ней,  к
ее телу, к памяти о ней оставить ее вот так, другого выхода  я  просто  не
видел. Меньше всего сейчас мне нужно было затевать знакомство с милицией и
доказывать, что к убийству ее я не имею отношения. Я подставил ее под пулю
- да это скорее всего так и было. Потому что убить хотели наверняка не ее.
И на пути пули, летящей в меня, оказалась Ольга. Не знаю, успел ли  киллер
увидеть свою ошибку, если целился действительно в меня?
     Но  для  того,  чтобы  втолковать   все   это   милицейским   операм,
понадобится, кроме расхода времени, рще и в какой-то мере раскрыться перед
ними; а этого сейчас делать никак не следовало. Мои дела были важнее.  Тем
более что если кто-то и найдет стрелка, то уж не они, во всяком случае.
     Сейчас надо было исчезнуть. Обдумать все можно и потом.
     - Прости, Оля, - сказал я, глядя на нее. - И прощай.
     Попрощался, потому что знал: на ее похоронах  меня  скорее  всего  не
будет. А если и приду, то погляжу издали.
     Я вышел на площадку. Отворил дверь. Поезд шел не очень быстро.  Перед
тем как спрыгнуть, я убедился в том, что купленной кассеты  со  мною  нет,
что она действительно оставлена  в  боксе,  как  и  все  прочее.  Так  что
рисковал я разве что шеей. Я поднял мостик, спустился на нижнюю подножку и
прыгнул так, как когда-то учили: вперед,  сильно  оттолкнувшись.  Повезло,
даже не упал и вовремя разминулся с мачтой контактного провода.  И  быстро
пошел, чтобы поскорее покинуть полосу отчуждения.
     В гостиничный номер я вернулся без особых происшествий в  пятом  часу
дня. По дороге заглянул в камеру хранения Казанского  вокзала  за  вещами;
воротившись в отель, зашел было  пообедать,  чтобы  потом  никуда  уже  не
выходить из номера; но из благого намерения ничего не получилось:  я  смог
лишь поковырять вилкой заказанный кусок мяса с жареным луком, но  в  горло
кусок не полез. Я даже не видел толком, что мне подали, потому что  вместо
столика перед глазами несмываемым стол-кадром стояло все  то  же:  асфальт
перрона и медленно оседающая на него Ольга  а  затем  -  стеклянная  башня
нового здания вокзала куда мгновенно метнулся мой взгляд в поисках убийцы.
Но там никого, разумеется, не было видно. И снова  -  перрон,  и  снова  -
Ольга... В конце концов я оттолкнул от себя все съедобное,  расплатился  и
хотел  уже  встать  и  топать  восвояси,   чтобы   воспользоваться   новым
приобретением.
     Мне нужно было поработать -  не  для  собственного  удовольствия,  но
чтобы хоть как-то привести в  порядок  нервы,  а  также  и  мысли,  сильно
разболтавшиеся после того, как умерла Оля. От этого лучше всего излечивает
работа.
     В  пути  до  гостиницы   мне   никак   не   удавалось   как   следует
сосредоточиться.
     Я понял, что если я и  не  пол  ный  идиот,  то,  во  всяком  случае,
личность совершенно безответственная. И добро бы это  еще  касалос  только
меня!
     Я собирался встретиться с Ольгой. А накануне вечером в меня стреляли.
     Чья это работа - выбор предоставлялся достаточно широкий. А если меня
подкараулили в темноте и к тому же в месте, где я мог бы не оказаться,  то
нетрудно сразу сообразить тут, в отеле, как бы я ни преображался, за  мной
при глядывают и будут приглядывать, будут провожать Так и получилось. И  я
подставил невинную женщину. Она не играла  никакой  роли  в  наших  делах.
Одноразовая просьба, к тому же почти  сразу  отмененная,  не  в  счет.  Но
женщина  всегда  считается  слабым  местом  точкой  давления  на  мужчину,
наживкой, на которую его выманивают... Я надеялся, что  если  за  мной  от
гостиницы  пойдут,  то  я-то  ускользну,  хороший  газетчик  должен  уметь
внезапно  появляться  и  исчезать.  Но  если   мой   разговор   с   Ольгой
прослушивался, то установить ее адрес было делом простым. И они повели ее,
чтобь выйти на меня там, где я меньше всего ожидал  этого.  То  есть  -  я
виноват в ее гибели, и только я.
     Вернуть ее я не в силах, и никто другой  -  тоже.  Но  разобраться  в
случившемся - моя обязанность. Еще одно дополнение к планам и диспозициям.
Сказано в суре  восемнадцатой,  называемой  "Пещера",  в  айяте  семьдесят
третьем: "Неужели ты убил чистую душу без отмщения за душу?"
     И далее, в восемьдесят третьем: "Мы укрепили его на земле и дали  ему
ко всему путь, и пошел он по одному пути".
     Значит, дело это от меня не уйдет. Но всему  свой  черед,  и  довлеет
дневи злоба его.
     С такими мыслями вернулся я  в  свой  номер,  как  уже  сказано,  без
осложнений.
     Мне предстояло прежде всего разобраться в истории вопроса, с  которым
была связана купленная за немалые деньги запись.
     После попытки 2013 года,  которая  осталась  в  истории  с  названием
"Кефирный путч", мысли о реставрации монархии, казалось, исчезли столь  же
незаметно, как перед тем возникли. Россиянам и без того приходилось думать
о  множестве  вещей,  куда   более   актуальных.   Инфляция,   с   которой
предполагалось  покончить  еще  лет  за  двадцать  до   того,   продолжала
существовать и расти не очень торопливо, зато непреодолимо;  она  уверенно
обгоняла  рост  доходов.  Экономика  по-прежнему  хромала  на  обе   ноги.
Промышленность лихорадило, она то как бы взвивалась на дыбы,  удивляя  мир
и,  похоже,  удивляясь  сама  великолепным  темпам  роста  продукции,   то
небольшое время спустя неизменно  падая,  качество  произведенных  товаров
по-прежнему  не  дотягивало  до  мирового  Уровня.  Там  же,  где   России
действительно  было  что  показать  -  в   оружейной   и   аэрокосмической
промышленности и, наконец,  в  продуцировании  идей,  -  ее  всеми  силами
старались не выпустить на мировые рынки. Если  же  это  представлялось  уж
никак невозможным, в игру вступал кто-то из "Великой  триады",  как  тогда
уже  называли  три   глобальные   финансово-промышленные   группы   стран:
североамериканскую, дальневосточную и европейскую.
     Вступая  в  игру,  члены  "триады"  -  кому   первому   удавалось   -
инвестировали не такие уж  большие  деньги  в  создание  транснациональных
(российско-чьих-то еще) компаний - и, пользуясь ими, как  насосом,  качали
прибыль в свою пользу благодаря большому  и  многогранному  опыту  в  этой
области.
     Что касается русских партнеров, то отдельные люди, работавшие в  этих
компаниях, сколачивали  неплохие  состояния,  которые  хранились,  правда,
отнюдь не в отечественных банках. Страна же в целом теряла все больше.
     Государство  пыталось  огрызаться,   прошло   несколько   крупных   и
многошумных  процессов,  успешно  вытеснявших  из  телевизионных  программ
традиционные бесконечно-серийные  мыльные  оперы  (тоже,  кстати,  главным
образом  не  российского  происхождения).  Обвинители   были   сокрушающи,
защитники - великолепны, судьи  -  величавы,  приговоры  -  сдержанны,  но
деньги  все  равно  не  возвращались.  Именно  к  тем  временам  относятся
пресловутые "бунты пенсионеров", которые на самом деле,  конечно,  бунтами
не  были,  они  походили  скорее  -  если  пользоваться   сравнениями   из
исторического ряда - на демонстрацию 9 января 1905 года: людей выталкивала
на улицу безнадежность. В отличие от  тех  давних  времен  в  стариков  не
стреляли  и  даже  не  очень  разгоняли:  ясно  было,  что  -   вследствие
преклонного возраста и незавидного здоровья - далеко им не уйти и долго не
продержаться. Так и получалось  каждый  раз,  а  всего  этих  бунтов  было
четыре. Бессмысленные, они тем не  менее  способствовали  очередной  смене
власти, когда на место фашистов пришли интеллигенты. Событие, на положение
дел в стране  (если  говорить  не  о  содержании  пропаганды,  а  о  вещах
реальных) никак не повлиявшее, да и не способное  повлиять.  Так  обстояло
дело к 2017 году...
     Прежде чем по-настоящему углубиться в работу (или в  отдых,  в  конце
концов, бывает трудно отличить одно от другого), я  неспешно  обошел  свои
апартаменты не постеснялся даже заглянуть под кровать; затем убедился, что
дверь надежно-заперта  изнутри,  и  прилепил  к  ней  маленькую  коробочку
"сторожа" с ревуном - он поднял бы шум при малейшей попытке отпереть замок
снаружи даже не отмычкой, а ключом;  и  в  довершение  подготовки  опустил
жалюзи и зажег настольную лампу. Все эти меры были предприняты потому, что
некто, не попав накануне в цель в темном переулке,  вполне  мог  повторить
попытку и средь бела дня - через окно из снайперской винтовки или изнутри,
бесшумно войдя через незапертую дверь. Эта угроза казалась мне  достаточно
существенной, и нежелание подставлять себя под пулю смогло отбить  у  меня
охоту  прогуливаться  по  городу  -  во  всяком  случае,   без   серьезной
необходимости. Только приняв все меры безопасности, я вернулся к делам.
     Итак, две тысячи семнадцатый  год.  Сам  я  помнил  его  не  во  всех
подробностях, и сейчас было трудно отличить, где кончались мои собственные
впечатления, а где начиналась информация, почерпнутая  позже.  Собственно,
это не имело значения: и  к  тому,  и  к  другому  я  всегда  относился  с
осторожностью,  зная,  что  и  собственной  памяти  не  каждый  раз  можно
доверять, а уж чужим свидетельствам - тем более.
     Приближавшееся столетие исторического  события  не  многих  оставляло
неравнодушными. Только тех, кто еще интересовался политикой и историей.
     Подавляющее большинство жителей России, целое столетие  блуждавшей  в
поисках самой себя, к славной траурной годовщине уже настолько отупели  от
проблем выживания, что им было не до юбилеев. Разве что в праздник местами
давали дармовую жратву и выпивку, но такое бывало редко.
     Россияне, даже самые активные из них, на самом деле  черпали  уже  из
последних резервов сопротивляемости, и с ними, по сути, можно было  делать
что  угодно.  Как  в  том,  вековой  давности  анекдоте,  когда   согласно
последнему указу правительства все жители обязаны были в массовом  порядке
по веситься в публичных местах. Там,  в  анекдоте,  единственной  реакцией
населения после оглашения указа было: "Веревки  свои  нести  или  профсоюз
обеспечит?" Возникни подобный указ в семнадцатом году - реакция  могла  бы
быть до мелочей схожей.
     С одной стороны, такое население вполне устраивает если не любую,  то
почти любую власть, поскольку при отсутствии у народа  собственных  мнений
править можно как угодно.  Тем  более  что  внешне  все  обстоялс  тихо  и
благопристойно. После пенсионеров никто уже на улицы не  выходил;  бывало,
кто-то где-то держат голодовку - никем  не  поддержанная,  она  быстро  за
тухала, да и державшие ее заранее не верили в успех а объявляли только  из
того чисто подсознательногс ощущения, что надо что-то делать, потому  что,
если ничего не делать, - это еще хуже. Так называемое мировое общественное
мнение тоже этими проблемами не особенно интересовалось: вроде бы никакого
нарушения гражданских прав не происходило, никому  не  затыкали  ртов,  не
сажали  за  политику,  да  и  голодных  смертей  в  массовом  порядке   не
наблюдалось; а что бедность - так она  везде  есть,  а  что  в  богатейшей
стране - тысяча извинений, но ведь это Россия, чего  же  вы  еще  ожидали,
леди и джентльмены? Там никогда не было цивилизованного порядка, и если он
и возникнет, то (увы, увы!) не так скоро -  при  далеких  потомках,  может
быть... Даже когда попытка  группки  отчаявшихся  людей  в  очередной  раз
заблокировать железнодорожную  магистраль  стратегического  значения  была
пресечена  при  помощи  внутренних  войск,  шума  в  мировом  масштабе  не
последовало. Крови было не много, до крайностей дело не  дошло,  поскольку
нарушители порядка, собственно, и  не  сопротивлялись,  они  и  не