евским. Шофер безмолвно крутил баранку. И вдруг,  почти  неожиданно  для
самого себя, я сказал ему:
     - Погоди к отелю. Сделаем колечко. Хочется посмотреть - давно  я  тут
не бывал. Развернись, выскочи на Смолягу, по Дубль-Арбату в центр,  и  уже
оттуда через Пречистенку - назад.
     Ни слова не  сказав,  он  пошел  на  разворот,  чтобы  спуститься  на
набережную.
     После непростых маневров мы выбрались на Кольцо. Я  держал  газету  в
руках, но не читал. Мне хотелось видеть. Видеть и думать. Я доверяю первым
впечатлениям. От них зависят  решения.  А  они,  в  свою  очередь,  должны
повлиять на действия. Которые, хочешь не хочешь, придется совершать.

     С первого  взгляда  можно  было  безошибочно  определить,  что  город
сделался наряднее, хотя и не чище, или, вернее сказать, -  стал  выглядеть
богаче.
     Народу на улицах было полным-полно - всяких цветов; одевались  отнюдь
не бедно, но и не столь ярко, как в  мои  времена;  в  красках  и  покроях
ощущалась некая сдержанность. Снова вуалетки, снова бритые головы.
     Бород стало побольше, несколько изменился их  фасон  -  мне,  недавно
побывавшему,  как  уже  упоминалось,  на  Аравийском  полуострове,  он  не
представился странным. Число машин, пожалуй, выросло,  но  если  прежде  в
Москве  преобладала  европейско-японско-американская  техника,  то  сейчас
отечественной стало значительно больше - не старых,  доезжавших  век  свой
одров,   но   современных   -   нижегородских,   московских,    уральских,
красноярских,  минских,  кенигсбергских  и  еще  каких-то,  мне  и   вовсе
неизвестных. Витрины выглядели цивилизованно, хотя судить о ценах  я  пока
не мог. Транспорт  в  своем  движении  придерживался  правил,  что  всегда
является  убедительным  признаком  соблюдаемого  порядка  и   спокойствия;
милиции, однако,  виднелось  много  и,  судя  по  автоматам,  какими  были
вооружены городовые, она готовилась -  в  случае  нужды  -  к  решительным
действиям.
     Ничего удивительного: шейха Абу Мансура Мухаммада ожидали с  часу  на
час, а врагов - не шейха лично, а его миссии - было вряд  ли  меньше,  чем
сторонников. Нищих я не видел - впрочем, это практически и  невозможно  из
окошка машины, - а вот хмельных заметил бы, но их, похоже, не было  вовсе,
что весьма характерно и интересно, да и приятно к тому же. И во  множестве
киосков бутылки со спиртным занимали куда меньше места, чем  раньше,  зато
всяких прохладительных виднелось множество - и не только  западных.  Среди
прохожих стал, надо полагать, несколько  больше  процент  азиатов-туристов
или, может быть, иммигрантов, еще не успевших сменить национальные бурнусы
и галабии на здешнюю одежду или не пожелавших подобного переоблачения.  Ну
что же - Москва всегда была городом разноплеменным.
     Мы ехали по Центру, который в любом городе наиболее  консервативен  и
менее подвергается перестройкам; и тут ничего такого, что бросалось  бы  в
глаза, я не заметил. Что-то ремонтировалось,  другое  строилось  заново  -
однако в этом ничего удивительного не заключалось, разве  что  архитектура
новостроек изменилась. Что-то появилось в ней, с трудом уловимое,  но  все
же восточное, как бы из  "Тысячи  и  одной  ночи",  со  старых  персидских
миниатюр  в  современном  истолковании.  Но  когда  мы   выкатывались   на
Пречистенку и задержались перед светофором, я углядел нечто и не  утерпел,
чтобы не спросить водителя (хотя и без него все было ясно,  потому  что  с
той стороны валил народ - закончился намаз, видно; многие были  в  зеленых
повязках на лбу):
     - Это на чем же полумесяц: на Христе Спасителе, что ли?
     - Ну, откликнулся он голосом, лишенным эмоций.
     - А пристраивают что?
     - Каланча эта? Вроде их колокольни  -  только  не  звонят,  а  кричат
сверху.
     - Минарет?
     - Вот-вот. Откупили они его, что ли, - не помню уж, что говорилось...
     За большие деньги. Черт знает сколько у них денег.
     Я тоже знал - примерно, - но не сказал,  а  снова  приблизил  лицо  к
оконцу. По сравнению с былыми временами вывески на английском почти  сошли
на нет; зато возникло нечто новое: струящиеся  справа  налево  куфи  -  на
стекле, в металле, а то и в неоне. Примерно - прикинул я -  одна  арабская
вывеска на два десятка русских и одна латиницей - на полсотни.
     Раз-другой я заметил еще некий шрифт, и вовсе  не  ожидавшийся:  алеф
бет.
     То были уже  существенные  признаки  возможных  в  недалеком  будущем
перемен.
     Мы ехали уже мимо российского Министерства  иностранных  дел.  Здание
ремонтировалось. Деньги, значит, появились у властей и на такие дела...
     И не только на ремонт, но даже - что они, совсем спятили, что  ли?  -
на пальмы, что без особого успеха пытались расти в некоторых местах Кольца
- и на Смоленской тоже. Может, вскоре  и  Красное  море  начнем  рыть  под
Москвой - название-то, можно сказать, национальное...
     Пока  я  пожимал  плечами  и  крутил  головой,  удивляясь  неизбывной
российской  лихости  в  намерениях,  мы  свернули  вправо,  через   минуту
оказались на Бородинском мосту - здесь никаких перемен я не увидел, только
покосился налево вверх, на эстакаду, на которой мы недавно находились, - и
наконец достигли цели.
     Вслед за лбом в униформе, катившим чемодан, я вошел в холл.
     Рецепционист,  кроме  ключа,  вручил  мне  три  конверта:   побольше,
поменьше и третий - совсем маленький, все -  адресованные  именно  мне,  и
никому другому: господину  Веберу  Виталию  Владимировичу,  корреспонденту
русского  журнала  "Добрососедство",  издающегося  в  Аугсбурге,  Бавария,
Германия.
     Я вскрыл большой, заранее догадываясь о его содержимом. Так  и  есть:
официальное приглашение на прием,  коему  предстояло  совершиться  сегодня
вечером в Кувейтском посольстве в связи с  государственным  визитом  шейха
Абу Мансура Мухаммада, главы  правительства  названной  страны.  Маленький
конверт я вскрывать не стал, отложив  ознакомление  с  его  содержимым  на
потом. На ощупь там угадывался лишь один листок бумаги.  Что  же  касается
среднего, то его следовало вскрывать, фигурально  выражаясь,  при  красном
свете: крохотная эмблема в левом верхнем уголке - затейливо  переплетенные
буквы "Реан" - предупреждала о необходимых предосторожностях.
     Лифт, казалось мне, полз слишком медленно. Наверное, я устал.  Совсем
некстати,  надо  сказать.  Наконец   посыльный   ушел,   получив   законно
полагавшуюся мзду. Это в России умели не хуже, чем в любой другой  стране,
цивилизованной или не очень. Я проверил, хорошо  ли  он  закрыл  за  собой
дверь. Он закрыл плотно. Хвала Аллаху, Господу миров! И можно стало -  мне
давно уже не терпелось, - оставшись  в  одиночестве,  расслабиться,  чтобы
собраться с мыслями.
     Я немного передохнул в кресле, вертя в пальцах  запечатанный  конверт
неизвестного происхождения. Вряд ли он был способен  взорваться.  Придя  к
такому выводу, я аккуратно вскрыл его.
     Это было, к сожалению, не письмо от Ольги  -  а  ведь  именно  его  я
подсознательно и ждал. И не официальное. На хорошей белой бумаге  от  руки
было написано лишь несколько строк.
     "Вит! Обязательно нужно увидеться до вечера. Срочно, важно. Сейчас же
позвони..."
     Дальше  следовал  номер  телефона.  Подпись:  "И.  Липсис".  Дата   -
сегодняшняя. Время - я глянул на часы -  за  час  десять  минут  до  моего
появления в отеле.
     М-да, подумалось мне. Что потом - неизвестно, а пока - Липсис.
     Действительно - апокалипсис... Откуда его черти взяли? И зачем?
     Я еще раз внимательно осмотрел конверт. Веберу. То есть  мне.  Однако
очень любопытно: откуда Изе известно, что Вебер - это я или же что я - это
Вебер? Оч-чень интэрэсно, как говаривал, по слухам, в свое  время  товарищ
Сталин.
     Ну ладно. А чего же хочет от бедного странника "Реан"?
     Конверт я вскрыл в темной ванной, пользуясь  инфракрасным  фонариком,
какой имелся в моем кейее вместе со всяким другим дорожным барахлом.
     Да, эта цидуля тоже адресовалась именно мне, хотя в ней меня Виталием
Владимировичем не именовали. Текст был следующим:
     "Редактирование откладывается. У автора  температура.  Предполагается
двустороннее воспаление. Просьба принять все меры по сохранению  здоровья.
Все полномочия".
     Прочитав, я включил нормальный свет и несколько  секунд  наблюдал  за
тем, как бумажка с текстом таяла в воздухе, как капля воды на  раскаленной
плите.
     Известие было очень неприятным. Хотя,  правду  сказать,  и  не  вовсе
неожиданным. Уже вокзал навел меня на кое-какие  мысли.  Новый  повод  для
размышлений и выводов. И, конечно же, действий.
     Но не сию минуту. Надо, надо перевести дыхание.  В  наши  дни  лучший
отдых, как известно, - перед ящиком. Я глянул на часы. Самое время.
     Щелкнул пультом. Шло какое-то чтение -  на  арабском;  был  теперь  и
такой канал. Я переключился на новости.
     К  только  что  подрулившему  к  стоянке  самолету   с   изображением
кувейтского флага на стабилизаторе - то был "Ту", никак не "боинг"  -  как
раз подали трап. Почетный караул застыл, как нарисованный. Выход открылся.
Шейх Абу Мансур - во всем национальном - спускался по ступенькам медленно,
достойно, снижался, а не спускался. Вот  ступил  на  ковер.  Распахивались
объятия. Но меня интересовал не столько сам шейх, сколько  следовавшая  за
ним свита. Лишь некоторых я  не  опознал,  но  и  тех,  кого  узнал,  было
достаточно, чтобы понять: визит серьезный. Четверо  денежных  людей  -  из
самых больших - и трое представителей другой профессии;  эти  на  передний
план  не  лезли,  но  я  их  углядел.  Ну  что  же,  значит,  есть   смысл
воспользоваться тем приглашением, что содержал в себе конверт побольше.
     Так. Теперь можно и выключить. Позвонить Лип-сису?  Ничего,  Изя,  не
вспотеешь. Мы с тобой, конечно, старые приятели и давненько  не  виделись,
хотя временами и находились неподалеку друг от друга, но это еще не повод,
чтобы так, сразу, едва приехав, мчаться к тебе.
     Интересно, конечно, кой черт занес тебя от Стены Плача в Москву -  но
мое любопытство потерпит, да и ты обождешь еще. Сейчас  время  просмотреть
газету: на новом для себя  месте  следует  побыстрее  зарядиться  полезной
информацией. Что такого случилось, пока я ворочался с боку на бок в  своем
купе? А, "Известия"?
     Нет, ничего особо занимательного. Примерно то же, что и во всем мире.
"Дом  Романовых?  Но  какой  подъезд?"  "Английский   пример   убедительно
доказывает закономерность прихода к сочетанию монархии и  социалистических
идей, испанский - возможность успешной реставрации.
     Однако насколько европейский опыт приемлем  для  России?"  Ну  и  так
далее.
     Ну, что европейский опыт неприемлем, в этом мы вроде бы  должны  были
убедиться давным-давно; россиянин -  не  европеец,  в  нем  слишком  много
татарина. Пользоваться же собственно русским  методом.  -  тоже  не  сулит
ничего хорошего: его самая характерная черта - вдруг сворачивать  с  пути,
на котором вот-вот уже должны возникнуть хорошие результаты,  и  бросаться
черт знает куда, в очередной раз начинать все сначала.
     Почему? Да потому,  что  терпения  не  хватает.  Хочется,  чтобы  все
сделалось сразу. Желательно - само собой.  Только  произнести  заклинание,
всего и делов.  Надо  лишь  в  памяти  найти  его.  Или,  выражаясь  более
современно, принять решение (постановление, указ, закон,  как  угодно).  А
надежда на заклинания,  на  джинна  из  кувшина  -  куда  более  восточное
явление, чем европейское. Значит, нечего и заглядываться на Запад.
     Не знаю, какие еще мысли пришли бы мне в голову, если бы в  следующий
миг газета не вспыхнула ярким и голубым, необычным для бумаги пламенем.
     Сразу вся. К счастью, пальцы мои приучены к высоким температурам, так
что удалось, шипя сквозь  зубы  и  невнятно  чертыхаясь,  дотащить  ее  до
ванной; иначе пришлось бы  платить  за  безнадежно  испорченный  ковер.  Я
пустил душ, с пальцами же проделал известные действия,  предохраняющие  от
развития  ожога.  Событие  это  меня   почему-то   не   удивило:   видимо,
подсознательно я ждал чего-то в этом духе - свидетельства о том,  что  мой
приезд не прошел  незамеченным.  Предупреждения,  вот  чего  я  ждал  -  и
дождался: для серьезного покушения это было слишком наивно. Даже смешно.
     Однако  вместо  того,  чтобы  посмеяться  над  чьей-то  проделкой,  я
неожиданно для самого себя зевнул; с  возрастом  отвык  спать  в  поездах,
ничего не поделаешь. Сейчас недурственно  было  бы  отдохнуть.  Но  сперва
следует позвонить. То-то удивится некто, услыхав мой голос. Тут все,  кому
положено, наверное, давно решили, что меня и на  свете  нет  -  во  всяком
случае, в активной жизни. Однако же жив курилка, жив, жив, не умер...
     Ухмыляясь при этой мысли, я набрал номер. И уперся в автоответчик.
     Прослушал вежливое предложение высказать все, что  у  меня  на  душе.
Этим  пренебрег.  Шутки  с  ответчиком  давно  известны:  цифровая   схема
работает, а хозяин сидит, покуривая, впитывает  информацию,  чтобы  успеть
как следует приготовиться к личной встрече, и думает при этом:  дурак  ты,
дурак - в твой, разумеется, адрес. Так что я ограничился тем,  что  назвал
номер, и присовокупил, что старый-престарый дружок ожидает звонка  поздним
вечером.
     Потом я долго сидел и чесал в затылке.  Полагают,  что  это  действие
помогает работе мысли. Ее ясности. Ясности мне сейчас не хватало.
     Потому что, с одной стороны,  мне  нельзя  было,  по  всем  правилам,
делать того, что, с другой стороны, сделать очень хотелось. В конце концов
я убедил себя в том, что я ведь хочу позвонить Ольге не  потому,  что  мне
так уж не терпится ее увидеть и  серьезно  поговорить  на  важную  (как  я
полагал) для нас обоих тему; нет, никоим образом не потому. А лишь по  той
причине, что она должна была увидеться со мною на вокзале (конечно,  ни  в
коем случае не вступая в контакт, просто увидеть меня и сделать так, чтобы
я увидел ее), - там ей следовало передать  мне  кое-какую  информацию  при
помощи  давно  разработанного  кода  движений,  ничего  не  значащих   для
постороннего, но полных смысла для посвященного. Тогда я знал бы, в  каком
порядке совершать ближайшие действия. Электроника  тут  не  годилась:  все
доступные нам частоты могли контролироваться чрезмерно  любопытными  и  не
очень дружелюбными людьми. Ольга не пришла, и  мне  совершенно  необходимо
было выяснить - почему: может быть,  с  ней  беда,  а  возможно  -  что-то
изменилось  в  обстановке.  Да,  я  определенно  должен  позвонить  и  все
выяснить. И никто не вправе  будет  упрекнуть  меня:  все  иные  источники
информации откроются для меня только завтра - и то не сразу...
     Разумеется, разговор должен быть предельно общим: не знаю, как  с  ее
телефоном, но уж здешний-то,  гостиничный,  наверняка  прослушивается.  Ни
слова о деле. Убедиться, что она в порядке,  и  назначить  свидание  -  не
называя, конечно же, места встречи его общепринятым именем (улица, номер и
прочее),  но  пользуясь  лишь   своего   рода   шифром   -   криптографией
воспоминаний. Наконец, решившись, я набрал номер.
     Я долго слушал унылые гудки. Но никто так и не отозвался.
     Оставалось только положить трубку, прилечь на диван и  посетовать  на
еще одну неурядицу  -  из  числа  тех,  которыми  бывает  наполнена  жизнь
моллюсков.

     Наверное, тут надо объяснить такую терминологию. Ею пользуюсь  только
я один и изобрел ее для собственного удовольствия и употребления.
     Моллюски - это те, кто оставил российские воды  и  перекантовался  за
границу. То есть в свое время поработал ногами. Моллюсков  я  разделяю  на
брюхоногих и го-ловоногих. Брюхоногие -  это  те,  чьи  нижние  конечности
пришли в движение по приказу брюха.  Улитки,  которым  подумалось,  что  в
жизни надо плыть не против струи - хотя только так можно выйти на редан, -
но в струе, и все дело в том, чтобы выбрать  уютное,  тепленькое  течение,
где корм вкуснее, и стоит  он  дешевле  (относительно  заработка),  и  быт
устоялся во всех отношениях по сравнению с вечной российской неразберихой.
В отличие от них у головоногих команду ногам подавала  голова,  которую  в
России  не  смогли  приставить  к  делу,  загрузить  и,  конечно,  воздать
соответственно. Голова - такой организм: если в ней что-то  есть,  она  не
успокоится, пока это "что-то" не пойдет в работу.
     Говорят, что дурная голова ногам покоя не дает; на  деле  чаще  всего
она не дурная, она просто другая и от брюха зависит не в первую очередь.
     Головоногих я оправдываю, брюхоногих - нет, хотя сам вроде  бы  уехал
именно по житейским причинам; во всяком случае, так принято  думать,  и  я
никого не собираюсь разубеждать. Но даже если не знать  тех  причин  моего
убытая, которые оглашению не подлежат, - некоторая  головоногость  в  моих
действиях двадцатилетней давности все-таки  просматривается.  Мне  приятно
так думать.
     А  вообще-то  быть  патриотом  России  куда  легче,  находясь  за  ее
пределами, чем живя в ней. И если бы...

     Но тут ударил в колокола телефон.
     - Алло!
     - Тал, ты? Привет! Это Изя...

     Я назначил ему встречу достаточно далеко. Мы  окопались  в  небольшом
ресторанчике "Восток" - не в центре, но и не на окраине, в самый раз.
     За черт  знает  сколько  лет,  что  мы  не  виделись,  Изя  почти  не
изменился, разве что кудри чуть поредели и на шее  возникла  пара  морщин.
Однако, учитывая возраст, выглядел он прекрасно. Теннис, наверное,  диета,
разные экзотические способы омоложения... Судя по его  прикиду,  он  нашел
меня не за тем, чтобы попросить сотню евро взаймы.
     Я заказал винный кебаб и тамийю, он - мак-любе и иракские голубцы, на
десерт оба взяли пахлаву и  кофе.  Отправив  официанта,  я  начал  наконец
разговор.
     - Откуда ты узнал, что я здесь? Точнее: что здесь именно я?
     - Отвечать вопросом на вопрос - моя привилегия, - сказал Изя  Липсис.
- Ты же не еврей. Хотя в наше время - кто может знать?
     - Никто не может. Итак - каким же образом?
     - Очень просто. Приехал по делам. Позвонил Северину. Его  не  застал,
но мне передали, что ты тоже разыскиваешь его. Зачем  он  тебе?  Ты  начал
продавать компьютеры? Кто твой поставщик?
     Северин, давний наш знакомый, возглавлял торговую фирму;  но  мне  он
был нужен совсем по другому поводу.
     - Я ничего не продаю. Кроме, может  быть,  родины,  но  это  нелегко:
большая конкуренция. Так откуда же ты узнал, кто такой Вебер?
     Липсис поджал губы. Потом неожиданно ухмыльнулся:
     - Не стану отвечать, поскольку ответ может  быть  использован  против
меня. Да ты и сам понимаешь. Я, естественно, понял и лишь кивнул.
     - Ну а чем я могу заменить тебе Северина?
     - Не заменить. Но помочь в том, что ему не под силу.  Мы  с  ним  уже
говорили об этом. Он не может.
     - Не может - чего?
     - Объясню чуть позже. Так,  сразу  -  против  правил  хорошего  тона.
Сперва поговорим о том о сем, как здоровье, как бизнес, как  что  -  а  уж
потом...
     Мы обождали,  пока  официант  устанавливал  еду  на  столе.  Затем  я
поинтересовался:
     - Ты уверен, что не ошибся адресом? Я здесь двадцать  лет  не  был...
Чем же я-по сути чужестранец - могу тебе способствовать?
     - Ты не был, верно, - согласился он. - Но Салах Китоби  приезжал,  не
так уж давно. А вы с ним - старые приятели, не так ли?
     - Встречались в свое время, - ответил я осторожно.
     - Вот именно, - сказал он. - Встречались. А мне вот не  пришлось.  Но
тем не менее у меня есть к нему рекомендации. И будь он здесь -  помог  бы
мне. А раз его нет - я полагаю, не откажешь ты. Хотя бы ради моего давнего
знакомства - с ним и с тобою.
     - Интересно... - Я попытался проговорить это слово  как  можно  более
неопределенно. - А могу ли я полюбопытствовать,  у  кого  ты  получил  эти
рекомендации?
     Он помолчал,  разрезая  румя