ело, а он отмахивался с
напускной грубостью, радуясь, что с ним так нянчатся.
   Карета въехала под арку больничных ворот, и Бэббит сразу превратился  в
ничто.  Перед  ним,  как  в  кошмаре,  промелькнула  вереница   коридоров,
устланных пробковыми матами, двери, за которыми виднелись старухи, сидящие
на  кроватях,   потом   лифт,   потом   -   предоперационная   с   молодым
врачом-практикантом, презирающим всех мужей на  свете.  Бэббиту  позволили
поцеловать жену. Он видел, как худая сестра наложила маску на рот  и  нос,
он весь съежился от сладкого предательского запаха. Потом его выставили  в
лабораторию, и, сидя на высоком табурете, неподвижно, как  оглушенный,  он
хотел только одного - снова увидеть ее, повторить, что он всегда ее любил,
ни единой секунды не любил  другую,  ни  на  кого  не  взглянул.  Во  всей
лаборатории он видел только какой-то  разлагающийся  препарат  в  банке  с
помутневшим спиртом. Его тошнило, но он не мог отвести глаз от  банки.  Он
больше страдал от  вида  препарата,  чем  от  ожидания.  Мысли  плавали  в
пустоте, непрестанно возвращаясь к этой страшной банке. Он хотел удрать от
нее  и  отворил  дверь  направо,  надеясь  попасть  в   обычную,   деловую
канцелярию. И вдруг понял, что перед ним - операционная. Он  сразу  увидел
все - доктора Диллинга,  непохожего  на  себя  в  белом  халате  и  маске,
склонившегося над стальным столом на винтах и колесиках, сестер, державших
лотки и ватные тампоны, и что-то закутанное в простыни:  мертвенно-бледный
подбородок, белую груду и посреди - квадрат  бледного  тела,  с  разрезом,
слегка кровенившимся по краям и с торчавшими оттуда пинцетами и  зажимами,
похожими на присосавшихся паразитов.
   Он торопливо закрыл двери. Может быть, испуг и раскаяние, терзавшие его
ночью и  утром,  не  проникли  до  самой  глубины  его  существа,  но  это
нечеловеческое погребение всего, что в жене было  трогательно-человечного,
потрясло его так, что он, съежившись на высоком  табурете  в  лаборатории,
поклялся в верности Майре... в верности Зениту, клубу Толкачей... верности
всему, во что верил Клан Порядочных Людей.
   Послышался ободряющий голос сестры:
   - Все  в  порядке!  Блестящая  операция!  Она  быстро  поправится.  Вот
проснется после наркоза - сможете ее повидать.
   Теперь она лежала на какой-то странно приподнятой кровати, лицо  у  нее
болезненно пожелтело, но темно-красные губы слегка шевелились. Только  тут
он по-настоящему поверил,  что  она  жива.  Она  что-то  пробормотала.  Он
наклонился и услышал, как она со вздохом шепнула:
   - Трудно достать настоящий кленовый сироп для оладий!
   Он неудержимо  расхохотался;  сияя  улыбкой,  он  с  гордостью  сообщил
сиделке:
   - Подумайте только! Говорит о кленовом сиропе! Клянусь  честью,  закажу
сто галлонов прямо из Вермонта!


   Она выписалась из больницы  через  семнадцать  дней.  Каждый  вечер  он
навещал  ее,  и  в  долгих  разговорах  между  ними  установилась  прежняя
близость. Однажды он намекнул на свои отношения с Танис и ее компанией,  и
Майру распирало от гордости при мысли, что Порочная Женщина околдовала  ее
бедного Джорджа.
   И если когда-нибудь  он  сомневался  в  своих  соседях,  в  непобедимом
обаянии этих превосходных людей, то теперь он уверовал в них окончательно.
   - Что-то не видно, - говорил он, - чтобы Сенека Доун принес  цветы  или
зашел навестить мою супругу!
   Зато жена Говарда Литтлфилда принесла в больницу свое изумительное желе
(на настоящем вине!). Орвиль Джонс часами выбирал  книги,  которые  любила
миссис  Бэббит,  -  красивые  романы  из   красивой   жизни   нью-йоркских
миллионеров и вайомингских ковбоев.  Луэтта  Свенсон  связала  ей  розовую
домашнюю кофточку, а Сидни Финкельштейн и его веселая кареглазая хохотушка
жена выбрали в подарок самую красивую  ночную  рубашку  во  всем  магазине
Парчера и Штейна.
   Знакомые давно перестали шептаться о нем, подозревать его. Каждый  день
члены Спортивного клуба осведомлялись  о  здоровье  миссис  Бэббит.  Члены
клуба, которых он даже не знал по фамилии, останавливали его, спрашивая:
   - Ну, как ваша супруга?
   Бэббиту казалось, что с пустынных мрачных гор он спустился  в  душистую
теплую долину с уютными домиками.
   Как-то днем Верджил Гэнч подошел к нему:
   - Собираешься к шести в больницу? Мы с женой тоже хотим забежать.
   Они действительно забежали. Гэнч был так остроумен, что  миссис  Бэббит
взмолилась, чтобы он "ради бога не смешил ее, иначе у нее, честное  слово,
шов разойдется!". Когда они вышли, Гэнч дружелюбно сказал:
   - Джордж, старина, ты чего-то на всех огрызался в последнее  время.  Не
знаю почему, да и не мое это дело. Но теперь ты как будто опять  молодцом,
так почему бы тебе не вступить к нам, в Лигу Честных Граждан, а,  дружище?
Там здорово весело, да и твой совет нам частенько нужен!
   И в этот миг Бэббит, чуть не плача от радости, что его  уговаривают,  а
не запугивают, и что можно, не роняя собственного достоинства,  больше  не
сопротивляться и дезертировать со спокойной душой, навсегда перестал  быть
комнатным революционером. Он хлопнул Гэнча по плечу и на следующий же день
стал членом Лиги Честных Граждан.
   А через две недели никто во всей Лиге так рьяно не разглагольствовал  о
низости Сенеки Доуна, преступлениях рабочих союзов, опасности  иммиграции,
а также о прелестях гольфа, нравственных  устоев  и  текущих  счетов,  как
Джордж Ф.Бэббит.



        "34"

   Лига Честных Граждан получила распространение во всех штатах, но  нигде
она не развивала такой деятельности и не пользовалась таким уважением, как
в городах типа Зенита - торговых центрах  с  населением  в  несколько  сот
тысяч, по большей части расположенных внутри страны и  окруженных  полями,
шахтами и мелкими городишками, которые заимствовали у этих крупных центров
деньги  под  заклад  имущества,  светские  манеры,  искусство,  социальную
философию и дамские шляпки.
   Почти все состоятельные граждане Зенита были членами Лиги. Не  все  они
принадлежали к так называемым "добрым малым". Кроме  этих  славных  людей,
укреплявших благосостояние общества, в Лигу входили  и  "аристократы",  то
есть люди, которые были богаче их или чьи предки разбогатели на  несколько
поколений раньше: директора банков  и  заводов,  землевладельцы,  адвокаты
крупных трестов, модные врачи и  несколько  старообразных  молодых  людей,
которые совсем не работали, но  вынуждены  были  жить  в  Зените,  где  от
безделия собирали  коллекции  майолики  и  первоизданий,  как,  бывало,  в
Париже. Но все члены Лиги соглашались, что рабочий класс должен знать свое
место, все  понимали,  что  Американская  Демократия  совсем  не  означает
имущественного равенства, но  требует  здорового  единообразия  в  мыслях,
одежде, живописи, нравственности и речи.
   В этом  зенитцы  походили  на  правящие  классы  любой  другой  страны,
особенно Великобритании, но отличались большей энергией и тем, что реально
старались добиться признанных ими стандартов, о чем мечтают  все  правящие
классы во всем мире, по обычно безрезультатно.
   Самую упорную кампанию Лига провела  за  свободный  наем  рабочих,  что
означало тайную борьбу против всех профсоюзов.  Одновременно  с  этим  она
проводила  кампанию  за  американизацию,  устроив  вечерние   школы,   где
преподавали английский  язык,  историю  и  экономику,  а  также  ежедневно
печатала статьи в газетах, чтобы вновь прибывшие иностранцы твердо усвоили
себе, что истинно американский, стопроцентный способ  улаживать  конфликты
между рабочими и хозяевами заключается в том, что  рабочие  должны  любить
своих хозяев и доверять им.
   Лига более чем щедро поддерживала другие организации,  которые  ставили
перед собой ту же цель. Она помогла Христианской Ассоциации Молодых  Людей
собрать двести тысяч долларов на новое здание. Бэббит, Верджил Гэнч, Сидни
Финкельштейн  и  даже   Чарльз   Мак-Келви   выступали   перед   зрителями
кинотеатров, рассказывая о том, какую роль в их собственной жизни  сыграла
"добрая  старая  Ассоциация",  сделав  из  них  мужественных  христиан,  а
престарелый,  но   полный   сил   полковник   Резерфорд   Сноу,   владелец
"Адвокат-таймса", был сфотографирован, когда он жал руку Шелдону Смийсу из
ХАМЛа.  Правда,  потом,  когда  Смийс  просюсюкал:  "Приходите   на   наше
молитвенное собрание, полковник, вы непременно должны прийти!" -  свирепый
полковник зарычал: "А какого черта я там  не  видел?  У  меня  свой  кабак
есть!" - но об этом в прессе упомянуто не было.
   Лига  оказала  серьезную  поддержку  и  Американскому  легиону,   когда
некоторые  мелкие  и  безответственные  газеты  вздумали  критиковать  эту
организацию ветеранов мировой войны. Однажды толпа молодых людей ворвалась
в помещение зенитского комитета социалистической партии, сожгла документы,
избила служащих и  преспокойно  выкинула  письменные  столы  в  окно.  Все
газеты,  кроме  "Адвокат-таймса"   и   "Вечернего   адвоката",   приписали
проведение этого ценного, хотя,  может  быть,  и  несколько  необдуманного
мероприятия Американскому легиону. Тогда летучий  отряд  из  Лиги  Честных
Граждан посетил редакции всех несправедливых газет и объяснил, что ни один
из бывших солдат  не  станет  делать  такие  вещи,  после  чего  редакторы
уразумели,  что  к  чему,  и  тем  самым  сохранили  клиентуру,   дававшую
объявления в их  газеты.  Когда  единственный  противник  военной  службы,
выпущенный из тюрьмы, был справедливо изгнан из  города,  газеты  во  всем
обвинили "неопознанную толпу".


   Во всей плодотворной деятельности Лиги Честных Граждан Бэббит  принимал
горячее участие, и к нему полностью вернулось самоуважение, спокойствие  и
любовь друзей. Но потом он запротестовал:  "Честно  говоря,  я  внес  свою
лепту в оздоровление города. Теперь  пора  взяться  за  собственные  дела.
Надо, пожалуй, поменьше заниматься Лигой".
   Он возвратился в лоно церкви так же, как вернулся и в клуб Толкачей. Он
терпеливо снес пылкие приветствия, которыми его встретил Шелдон Смийс. Его
беспокоило - не лишился ли он из-за своего прежнего бунтарства надежды  на
спасение души. Он не совсем был уверен, существует ли  царствие  небесное,
но доктор Джон Дженнисон Дрю утверждал, что существует, и Бэббит рисковать
не собирался.
   Как-то вечером, прогуливаясь около дома пастора, он но раздумывая зашел
к доктору Дрю, который сидел у себя в кабинете.
   - Минутку, я только позвоню по телефону! - деловым тоном бросил  доктор
Дрю и воинственно закричал в трубку: - Алло, алло! Беркли и Генис? Говорит
Доктор  Дрю.  Куда  это  у  вас  запропастилась  корректура   "Воскресного
альманаха"? Что? Конечно, у вас. Да разве я виноват, что все  больны?  Мне
корректура нужна сегодня же вечером. Найдите  рассыльного  и  шлите  сюда,
быстро!
   Он обернулся к Бэббиту с тем же деловым видом:
   - Чем могу служить, брат Бэббит?
   - Да я только хотел узнать... Я вам прямо скажу, отец мой: тут я как-то
за последнее время  малость  распустился.  Выпивал  и  все  такое.  Мне  и
хотелось спросить: что,  если  человек  все  это  бросил,  опомнился,  так
сказать? Не повлияет ли то, что было... как бы выразиться, -  не  помешает
ли это спасению души?
   Достопочтенный Дрю вдруг оживился:
   - А было ли... мм-мм... и другое, брат мой? Женщины?
   - Да нет, можно сказать, почти что нет.
   - Не бойтесь говорить правду,  брат  мой.  Для  этого  я  и  существую.
Совершали веселые  прогулочки?  Обнимали  девочек  в  машине?  -  Глаза  у
достопочтенного Дрю замаслились.
   - Нет, нет...
   - Ну, я вам вот что  посоветую.  Через  четверть  часа  ко  мне  придет
депутация общества "Не шути с сухим законом", а  в  девять  сорок  пять  -
представители Союза борьбы с противозачаточными средствами. - Он  деловито
взглянул на часы. - Но я могу уделить вам минут пять и помолиться вместе с
вами. Становитесь на колени тут же, около стула, брат мой. Не  стесняйтесь
искать помощи у господа бога.
   У Бэббита зудело в голове, - до того хотелось удрать, но доктор Дрю уже
плюхнулся   на   колени   у   письменного   стола,   и   его   голос    из
деловито-отрывистого стал елейно-проникновенным от общения с  грешником  и
со Всевышним. Бэббит тоже опустился на колени, и доктор Дрю залился вовсю:
   - О господи, перед тобой наш брат,  сошедший  с  пути  истинного  из-за
множества искушений. Отец небесный,  очисти  сердце  его,  да  станет  оно
непорочным, как сердце  дитяти!  Дай  познать  ему  радость  мужественного
отречения от зол земных...
   Тут  в  кабинет  влетел   сияющий   Шелдон   Смийс.   При   виде   двух
коленопреклоненных мужчин он  расплылся  в  улыбке,  всепрощающе  похлопал
Бэббита по плечу и, став рядом на колени, обнял его за  талию,  подкрепляя
мольбы доктора  Дрю  выкриками:  "Да,  господи!  Помоги  брату  нашему,  о
господи!"
   И хотя Бэббит старательно закрывал рукой  глаза,  он  тихонько,  сквозь
пальцы  покосился  на  пастора  и  увидел,  как  тот,  взглянув  на  часы,
торжественно закончил:
   - И пусть он никогда не страшится приходить к нам за советом и братской
помощью, пусть осознает он, что  церковь  может  вести  его,  как  слабого
маленького ягненка!
   Тут доктор Дрю вскочил, возвел глаза туда, где должно  было  находиться
царствие небесное, сунул часы в карман и быстро спросил:
   - Депутация пришла, Шельди?
   - Ага, ждет! - так же быстро ответил Шельди  и  вкрадчиво  обратился  к
Бэббиту: - Брат мой, если вам от этого станет легче, я могу с наслаждением
пройти с вами в соседнюю комнату и  помолиться,  пока  доктор  Дрю  примет
депутацию общества "Не шути с сухим законом".
   - Нет, спасибо, мне некогда! - крикнул Бэббит и бросился к дверям.
   После этого его часто видели в пресвитерианской церкви  на  Чэтем-роуд,
но многие замечали, что  он  избегал  пожимать  руку  пастора,  выходя  из
церкви.


   Но если его моральные устои были настолько  поколеблены  "бунтарством",
что он стал не вполне надежным соратником в суровых  битвах  Лиги  Честных
Граждан и не очень горячим приверженцем церкви, то в одном  сомнений  быть
не могло: Бэббит с удовольствием  вернулся  к  радостям  домашнего  очага,
Спортивного клуба, к своим Толкачам и Лосям.
   После  долгих  колебаний  Верона  и  Кеннет   Эскотт   наконец   решили
пожениться. К свадьбе Бэббит нарядился ничуть не хуже Вероны:  он  напялил
смокинг, который надевал всего раза три в год, на званые вечера,  а  когда
Верона с Кеннетом благополучно отбыли  в  лимузине,  он  вернулся  в  дом,
развалился в кресле, вытянул ноющие ноги на кушетке и подумал, что  теперь
они с женой могут спокойно сидеть в гостиной одни и не  придется  слушать,
как Кеннет и Верона с ученым видом беспокоятся о судьбах Театральной  лиги
и о низком уровне заработной платы.
   Но даже эта успокоенность была менее  утешительна,  чем  возвращение  в
лоно клуба Толкачей, где Бэббит снова стал одним  из  самых  популярных  и
обожаемых сочленов.


   Президент клуба Вильям  Иджемс,  открывая  очередное  заседание,  молча
встал и так скорбно поглядел на членов клуба,  что  все  испугались  -  не
объявит ли он сейчас о смерти кого-нибудь из Толкачей.
   Он заговорил медленно и проникновенно:
   - Друзья, я должен сообщить вам  потрясающую  новость,  страшную  тайну
одного из наших сочленов.
   Несколько Толкачей, в том числе  и  Бэббит,  растерянно  посмотрели  на
него.
   - Один из наших странствующих - с чемоданчиком! - рыцарей,  мой  добрый
друг, недавно объезжал по делам наш штат и в  некоем  городке,  где  некий
Толкач провел детство, он обнаружил то, что дольше скрывать нельзя. Говоря
точнее, он раскрыл  внутреннюю  сущность  человека,  которого  мы  считали
Настоящим Парнем, свойским малым. Джентльмены, голос мне изменяет, я не  в
силах произнести эти слова вслух, и я их написал.
   Он сдернул покрышку с большой  грифельной  доски  -  на  ней  огромными
буквами стояло:
   "ДЖОРДЖ ФАЛЛАНСБИ БЭББИТ - Ах ты, Фалли-Фалалей!"
   Толкачи заорали "ура", они хохотали до слез, швыряли в Бэббита булками,
вопили:
   - Речь! Речь! Ах ты, Фалли-Фалалей!
   Президент Иджемс продолжал:
   - Вот, джентльмены, та ужасная истина, которую столько лет  скрывал  от
нас Джорджи Бэббит, заставляя нас думать, что его зовут просто  Джордж  Ф.
Прошу всех по очереди разъяснить, что каждый из вас подразумевал под  этим
"Ф".
   - Франт! - закричали все. - Фофан! Фига! Фанфарон! Фрукт! Форсун! Фат!
   По этим добродушным выкрикам Бэббит понял, что они снова возвратили ему
свою любовь, и, счастливый, вскочил с места:
   - Ребята, сознаюсь! Никогда я не носил часы  на  браслете,  никогда  не
коверкал  свою  фамилию,  но  признаюсь,  что  меня   зовут   "Фаллансби".
Единственное мое оправдание в том, что мой папаша, который  вообще-то  был
умный малый и мог обставить любого чинушу в два счета - я говорю об игре в
шашки! - назвал меня так в честь нашего домашнего врача - старого  доктора
Амброза Фаллансби. Прошу прощения, друзья! В своем следующем, как оно  там
называется, я постараюсь  перевоплотиться  в  человека  с  вполне  дельным
именем - с именем, которое звучало бы красиво и вместе с тем мужественно и
просто, - словом, с именем, которое было бы похоже на доброе имя, знакомое
каждому ребенку, - на смелое, неотразимое имя - Виллис Джимджемс Иджемс!
   По мощным крикам "ура!" он понял, что вернул их дружеское расположение,
понял, что больше никогда не поставит под угрозу свое благополучие и  свою
популярность, откалываясь от Клана Порядочных Людей.


   Генри Томпсон ворвался в контору с радостными возгласами:
   - Эй, Джордж! Отличные новости! Джек Оффат говорит,  что  транспортники
недовольны тем, как Сандерс, Торри и  Уинг  провели  последнюю  сделку,  и
хотят опять переметнуться к нам!
   Бэббит обрадовался тому, что последняя  рана,  нанесенная  его  бунтом,
зарубцевалась, однако по дороге  домой  его  одолевали  непрошеные  мысли,
которых он не знал в дни воинствующего  оппортунизма.  Он  обнаружил,  что
искренне считает заправил Транспортной компании не совсем честными людьми.
Ладно, он проведет для них еще одну махинацию, но при первой возможности -
а такая возможность  наверно  представится,  когда  старый  Генри  Томпсон
умрет, - сразу порвет с ними всякие отношения. Ему сорок восемь лет, через
двенадцать лет стукнет шестьдесят, хочется внукам  оставить  незапятнанное
имя. Конечно, на сделках с транспортниками можно  заработать  уйму  денег,
надо подходить к  вещам  здраво,  и  все-таки...  Его  передернуло.  Очень
хотелось выложить этой шайке из Транспортной компании все, что  он  о  них
думает. "Нет, нельзя, сейчас еще не время. Если второй раз их обидеть, они
меня в порошок сотрут. Да, но..."
   Он сознавал, что будущее ему не очень ясно.  Он  не  знал,  что  делать
дальше: он был еще  молод,  неужели  все  приключения  уже  кончились?  Он
чувствовал, что попал в те же самые сети, из  которых  вырывался  с  такой
яростью, и, по иронии судьбы, его же заставили радоваться,  что  он  опять
пойман.
   "Да, довели меня, прикончили совсем!" - жалобно подумал он.
   Но в доме в этот вечер было тихо и мирно, и он с удовольствием сыграл с
женой в пинокль. Он возмущенно возражал Искусителю, что ему нравится  жить
как полагается, по старинке. На следующий день он зашел к торговому агенту
Транспортной компании, и они составили план тайной скупки  участков  вдоль
Ивенстоунского  шоссе.   Но,   возвращаясь   в   контору,   он   внутренне
сопротивлялся: "Нет, буду все делать  по-своему  и  вести  дела,  как  мне
нравится, когда уйду на покой!"


   Тед приехал из  университета  на  конец  недели.  И  хотя  он  перестал
говорить об инженерно-механическом  институте  и  сдержаннее  отзывался  о
своих профессорах, но с университетом он никак примириться не мог и больше
всего интересовался новым радиоприемником.
   В субботу вечером он поехал с Юнис Литтлфилд на вечеринку в Девон-Вудс.
Бэбби