ста  и  ярко-красного  цвета,
бесчисленные рекламы кинофильмов, трубочного  табака  и  пудры,  старинные
"виллы" вдоль Девятой улицы на юго-востоке города,  похожие  на  стареющих
денди в  несвежем  белье;  деревянные  палаццо,  превращенные  в  семейные
пансионы, с запущенными дорожками палисадников за ржавой решеткой, гаражи,
которые росли как грибы, тесня старые строения  со  всех  сторон,  дешевые
многоквартирные  дома,  фруктовые  киоски,   где   хозяйничали   вежливые,
хитроватые греки. За железнодорожными путями - заводы с высокими трубами и
водокачками, заводы, где производили сгущенное молоко, картонные  коробки,
электрооборудование,  автомобили.  И  наконец  -  деловой  центр,   шумное
оживленное движение, толкотня у переполненных трамваев и огромные парадные
подъезды из мрамора и полированного гранита.
   Величественное зрелище, а Бэббит уважал величие во всем - будь то горы,
бриллианты, мускулы, состояния, слова. Околдованный весенним  днем,  он  в
эту минуту был певцом и почти бескорыстным обожателем Зенита. Он подумал о
загородных фабричных  поселках,  о  реке  Чалузе  с  причудливо  размытыми
берегами, о холмах Тонаванды, к северу от  города,  засаженных  фруктовыми
деревьями,  обо  всех  сочных  пастбищах,  вместительных  амбарах,  тучных
стадах. И, высаживая своего пассажира, он воскликнул:
   - Честное слово, у меня сегодня неплохое настроение!


   Вопрос - куда поставить машину - оказался не менее важным и  волнующим,
чем проблема - как ее  завести.  Поворачивая  с  Оберлин-авеню  на  Третью
улицу,  он  напряженно  искал  глазами  свободное  место  на  стоянке.  Он
рассердился, когда перед его носом это место  занял  другой  водитель.  Но
впереди какая-то машина отъехала от тротуара, и Бэббит затормозил,  сделал
предостерегающий знак рукой машинам,  наседавшим  сзади,  махнул  старухе,
чтобы та посторонилась, увернулся от грузовика, наезжавшего  сбоку.  Задев
передними  колесами  стальной  буфер  ближней  машины,   он   остановился,
судорожно сжимая руль, задним ходом  протиснулся  на  свободное  место  и,
оставляя между собой и соседней машиной  не  больше  восемнадцати  дюймов,
подвел свою машину к тротуару. Это  было  настоящее  мужское  дело,  и  он
выполнил его с честью. С удовлетворением  он  повесил  стальной  замок  на
переднее колесо и, перейдя улицу, вошел  в  Ривс-Билдинг,  где  на  первом
этаже помещалась его контора.
   Это здание было огнеупорным, как скала, и точным, как пишущая  машинка,
- четырнадцать этажей из желтого прессованного кирпича, - ровное,  прямое,
без всяких  украшений.  В  нем  размещались  приемные  адвокатов,  врачей,
конторы агентов по распространению машин и точильных станков,  проволочных
решеток и горнорудных акций. На окнах красовались золотые надписи. Подъезд
здания был вполне современный,  без  всяких  колонн  -  простой,  строгий,
гладкий. На Третью  улицу  выходили  окна  почтово-телеграфного  отделения
Уэстерн-Юнион, кондитерской Блю-Дельфт, писчебумажного магазина Шотвелла и
конторы по продаже недвижимого имущества "Бэббит и Томпсон".
   Бэббит мог бы войти в контору с  улицы,  как  входили  клиенты,  но  он
чувствовал себя своим человеком, проходя по длинному  коридору  через  все
здание,  чтобы  войти  через  боковую  дверь.  Тем  более  что   тут   его
приветствовали все "туземцы".
   Неизвестный мелкий люд, наполнявший коридоры Ривс-Билдинг,  -  лифтеры,
механики, монтеры, охрана и подозрительный хромоногий тип,  который  ведал
табачным  и  газетным  киоском,  -  никак  не  могли  считаться  городским
населением. Они были именно туземцами, которые жили в  уединенной  долине,
интересуясь только друг другом  и  своей  "деревней"  -  Ривс-Билдинг.  Их
"Главной улицей" был холл при входе,  с  каменным  полом,  мраморным,  без
украшений, потолком  и  внутренними  окнами  магазинов.  Самым  оживленным
местом на этой "улице" была  парикмахерская  Ривс-Билдинг,  что  несколько
смущало  Бэббита,  потому  что  сам   он   брился   в   сверкающей   новой
парикмахерской "Помпея", в здании отеля Торнлей,  и  всякий  раз,  проходя
мимо  парикмахерской  Ривс-Билдинг,  чувствовал,  что   изменяет,   родной
деревне.
   Но  сейчас   его,   как   представителя   касты   хозяев,   почтительно
приветствовали местные жители, и он проследовал в свою контору,  важный  и
спокойный, словно неприятности никогда и не начинались.
   Впрочем, они тут же начались снова.
   Стэнли  Грэф,  разъездной   агент,   разговаривал   по   телефону   тем
катастрофически   неубедительным   тоном,   который   никак    не    может
воздействовать на клиента: "М-мм - так вот... понимаете... есть у меня для
вас подходящий дом - Персиваль-Хауз, в Линтоне. Ах, видели? Ну, как он вам
понравился?.. Что?.. Мммм-н-да... - и уж  совсем  нерешительно:  -  М-м...
понятно..."
   И, проходя в свой кабинетик - вернее, небольшой закуток, отделенный  от
общего помещения дубовой перегородкой с матовым стеклом, - Бэббит подумал,
как трудно найти помощников, которые с такой же уверенностью, как он  сам,
умели бы уговорить покупателя.
   Кроме Бэббита и его тестя, Генри Томпсона, очень  редко  заходившего  в
контору, там работало еще девять человек: Стэнли Грэф, разъездной агент  -
моложавый человек, заядлый курильщик и бильярдист,  старый  Мэт  Пеннимен,
выполнявший, всякую подсобную работу, он же  сборщик  квартирной  платы  и
страховой агент, седой, забитый, молчаливый. Ходили слухи, что когда-то он
был известным дельцом, занимался продажей недвижимости, владел собственной
конторой в "самом" Бруклине. У Бэббита служили еще  Честер  Керби  Лейлок,
постоянный агент на строительстве в  Глен-Ориоле,  восторженный  малый,  с
шелковистыми усиками и большой семьей, мисс Тереза Мак-Гаун,  проворная  и
довольно миленькая стенографистка, мисс Вильберта  Бенниген,  низкорослая,
медлительная и усердная  бухгалтерша,  и  еще  четыре  разъездных  агента,
получавших комиссионные с прибыли.
   Бэббит с грустью поглядывал из закутка на своих служащих: "Эта Мак-Гаун
еще  ничего  -  умница  и  хорошая  стенографистка,  зато  Стэн   Грэф   и
остальные..." Вся прелесть весеннего утра увяла в затхлом воздухе конторы.
   Обычно он с удовольствием приходил в  свою  контору  и  сам  удивлялся:
неужели ему удалось создать это  приятное,  солидное  учреждение.  Контора
никогда не надоедала, его радовала чистота и новизна обстановки, деловитый
дух. Но сегодня все казалось невзрачным - кафельный  пол,  как  в  ванной,
металлический   потолок,   выкрашенный   охрой,   выгоревшие   карты    на
оштукатуренных  стенах,  стулья  светлого  полированного  дуба,   стальные
конторки  и  шкафчики  для  картотек,  покрытые   мутно-зеленой   краской.
Настоящий склеп, стальная часовня, где  всякое  веселье  и  смех  казались
черным грехом.
   Даже  новый  бачок   с   холодильником   не   доставил   ему   никакого
удовлетворения. А бачок был первоклассный, наиновейшей конструкции, научно
обоснованный, безупречный. И стоил он огромных денег (что само по себе уже
было достоинством). В нем был герметический фибровый контейнер  для  льда,
фарфоровый  сосуд  для  воды  (гигиеничность  гарантирована),   столь   же
гигиеничный,  тугой,  незасоряющийся  кран,  а  сверху  он  был   расписан
трафаретом под золото, в два тона. Бэббит смотрел  на  беспощадно  гладкие
плитки пола,  на  бачок,  доказывая  себе  мысленно,  что  ни  у  кого  из
обитателей  Ривс-Билдинг  не  было  такой  дорогой  машины,   но   чувство
социального превосходства, которое в нем раньше рождала эта мысль,  теперь
исчезло. К собственному удивлению, он вдруг пробормотал:
   - Уехать бы куда-нибудь в глушь,  ни  черта  весь  день  не  делать.  А
вечером - опять к Гэнчу, дуться в карты, ругаться  на  чем  свет  стоит  и
выхлестать сто тысяч бутылок пива!..
   Со вздохом  он  просмотрел  почту,  потом  крикнул:  "Мисмган!"  -  что
означало "мисс Мак-Гаун!" - и стал диктовать.
   Вот как он продиктовал первое письмо:
   "Омару Грибблу, пошлите к нему в контору, мисс Мак-Гаун, ваше письмо от
двадцатого получил, хочу вам сказать вот  что,  ежели  будем  зевать,  так
непременно прозеваем торги Аллена. Вызывал Аллена  позавчера,  договорился
обо всем, уверяю вас - нет, нет, не  так,  пишите:  долголетний  опыт  мне
подсказывает, он человек  честный,  деловой,  я  проверил  его  финансовое
положение, вполне прилично - эта фраза что-то запутана, мисс Мак-Гаун,  вы
из нее выкройте, что надо, точка, абзац.
   Он согласен учесть векселя, и  можно  будет  без  труда  заставить  его
внести страховую премию, и, бога ради, давайте поскорей  -  нет,  не  так:
давайте ближе к делу, надо поскорее  взяться  -  нет,  это  все  -  можете
подчистить, когда будете печатать, мисс Мак-Гаун - искренне ваш и прочее".
   А вот каким  он  получил  это  письмо  на  подпись  от  мисс  Мак-Гаун,
перепечатанное на машинке:

   "БЭББИТ И ТОМПСОН
   Контора по продаже недвижимого имущества. Жилые дома.
   Ривс-Билдинг, уг. Оберлин-авеню и Третьей улицы. Зенит.

   ОМАРУ ГРИББЛУ, ЭСКВАЙРУ
   567 Норс-Америкен-Билдинг. Зенит.

   Многоуважаемый мистер Гриббл!
   Мы получили Ваше письмо от двадцатого сего месяца. Должен сказать,  что
меня беспокоит, как бы мы не пропустили торги Аллена. Вчера я его  вызывал
к себе и договорился обо всем. Долголетний опыт мне подсказывает, что он -
человек деловой. Я  ознакомился  с  его  финансовым  положением  и  вполне
удовлетворен.
   Он согласен учесть платежные векселя, а заставить его внести  страховую
премию не представит особого труда.
   Итак - ближе к делу!
   Искренне ваш..."

   Перечитав письмо, Бэббит поставил свою подпись - с деловитым росчерком,
как он научился подписываться в колледже, и подумал:  "Вот  это  письмо  -
ясное, четкое, ни слова лишнего. Что такое -  разве  я  ей  велел  сделать
третий абзац? Хоть бы она перестала  править  то,  что  я  ей  диктую!  Не
понимаю, почему это Стэн Грэф или Чет Лейлок не умеют писать такие  письма
- с огоньком, с душой!"
   В этот день он продиктовал еще одно,  самое  важное,  письмо.  Это  был
рекламный проспект, который размножался и рассылался  тысячам  "возможных"
клиентов. Реклама эта была составлена по образцу самых лучших литературных
реклам, которые были в ходу, - всех этих "задушевных разговоров с глазу на
глаз", "убедительных" писем, бесед на тему о "силе  воли"  и  панибратских
похлопываний по плечу - эти  рекламы  в  изобилии  выпускала  новая  Школа
Поэтов Коммерции и Торговли. Бэббит старательно написал черновик и  теперь
декламировал его вслух, как самый утонченный, не от мира сего, поэт:

   "Слушай, старина!
   Не могу ли я сделать тебе огромаднейшее (так и напишите, мисс Мак-Гаун,
- "о-гро-мад-ней-шее") одолжение? Ей-богу, я не шучу! Знаю - тебе хотелось
бы купить дом, и не просто жилье, где бы  приткнуть  голову,  а  настоящее
уютное гнездышко для жены с ребятишками - а может,  и  с  пристанищем  для
машины во дворе, за огородиком. А ты когда-нибудь думал, что мы для того и
существуем на свете, чтобы тебе  помочь?  -  мы  этим  и  на  кусок  хлеба
зарабатываем, нам платят не ради наших прекрасных глаз! Так вот:
   сядь-ка сейчас за свое шикарное бюро да черкни нам словечко  -  напиши,
что тебе нужно, и, если мы найдем что-нибудь подходящее, мы сразу прибежим
к тебе с хорошими новостями, а  если  нет  -  беспокоить  не  станем.  Для
скорости заполни  прилагаемый  бланк.  По  требованию  высылаем  бланки  с
описанием торговых  помещений,  которые  имеются  в  продаже  на  Цветущих
Холмах, в Серебряной Роще, Линтоне,  Бельвю  и  во  всех  жилых  кварталах
восточной части города.
   Готовые к услугам (подпись).
   P.S. Предлагаем ознакомиться с описанием  домов,  которые  нам  сегодня
предоставили для продажи - на выгоднейших условиях!
   Серебряная Роща - прелестный четырехкомнатный  домик,  в.  уд.,  гараж,
тенистые деревья, шикарный район, удобное сообщение,  3700  долларов,  780
при въезде, остальное в рассрочку, на льготных условиях - только у Бэббита
и Томпсона! Взносы дешевле квартирной платы!
   Дорчестер - дешево и красиво!  Изящный  двухквартирный  домик,  дубовая
облицовка,  паркет,  камин  -  под  газ  и  под  дрова,  большие  террасы,
колониальный стиль, ОТАПЛИВАЕМЫЙ ЗИМНИЙ ГАРАЖ, почти даром -  всего  11250
долларов!!!"

   Окончив диктовку, из-за которой приходилось сидеть на месте  и  думать,
вместо того чтобы бегать, шуметь и  действительно  что-то  делать,  Бэббит
откинулся  на  спинку  вращающегося  кресла,  так  что  оно  затрещало,  и
улыбнулся мисс Мак-Гаун. Он заметил, как смиренно ложатся ее подстриженные
волосы на щеки. Какая-то слабость, тоска, похожая на одиночество, потянули
его к ней. И пока она ждала, постукивая острым карандашом по блокноту, ему
почудилось в ней сходство с девушкой его грез.  Он  представил  себе,  как
вдруг их глаза встретятся в испуганном признании,  как  он  почтительно  и
робко коснется ее губ...  "Дальше  будете  диктовать,  мистер  Бэббит?"  -
прощебетала она, и Бэббит буркнул в ответ: "Нет,  пожалуй,  хватит!"  -  и
грузно повернулся в кресле.
   Никогда, даже в мыслях, он не позволял себе ничего более интимного.  Он
часто размышлял: "Не  забыть,  как  говаривал  старый  Джек  Оффат:  умный
человек у себя в конторе или дома ни  с  кем  любовь  крутить  не  станет.
Конечно, так-то оно так, неприятностей не оберешься. И все же..."
   За двадцать три года супружеской жизни он не раз с  опаской  поглядывал
на стройные ножки, на округлые  плечи,  мысленно  холил  их  и  нежил,  но
никогда не рисковал пойти на авантюру. И сейчас, высчитывая, сколько будет
стоить ремонт  дома  Стайлсов,  он  снова  томился,  снова  был  недоволен
неизвестно  чем  и,  стыдясь  своего  недовольства,   тосковал   по   юной
волшебнице.



        "4"

   Это утро было расцветом художественного  творчества.  Через  пятнадцать
минут после пламенных строк бэббитовского проспекта Честер  Керби  Лейлок,
постоянный агент на строительстве  в  Глен-Ориоле,  пришел  с  докладом  о
продаже участка и принес объявление в стихах. Бэббит не одобрял Лейлока за
то, что он пел в хоре о развлекался дома игрой в "дурака"  и  "ведьму".  У
него был высокий тенорок, кудрявые каштановые волосы и усики,  похожие  на
мягкую щетку. Бэббит считал простительным, когда человек семейный смущенно
бормотал: "Видали новую фотографию сынишки  -  крепкий  малец,  а?"  -  но
Лейлок рассыпался в похвалах своему семейству, как женщина.
   - Слушайте, мистер Бэббит, я тут придумал чудную  рекламку  для  Глена.
Почему  бы  нам  не  попробовать  стишки?  Честное  слово,   на   клиентов
подействует безотказно. Вот, слушайте:

   Куда бы вас ни занесло,
   Подумайте о том,
   Как вам найти себе жену,
   А мы найдем вам дом.

   - Чувствуете? Похоже на песенку: "Дом, милый дом"! Понимаете, я...
   - Хватит, хватит, черт возьми! Все понял, понял! Лучше все-таки сделать
рекламу как-то достойней, выразительней. "Мы во  главе,  другие  отстают!"
или, скажем: "Зачем откладывать - покупайте  сейчас!"  Конечно,  я  и  сам
верю, что можно использовать и поэзию, и юмор, и вообще  всю  эту  муру  -
лишь бы реклама сработала, но  для  такого  классного  строительства,  как
Глен-Ориоль, давайте лучше держаться более  сдержанного  тона  -  вы  меня
понимаете? Ну, на сегодня все, Чет...


   Но кому в мире  искусств  не  знакома  эта  трагедия:  весь  апрельский
энтузиазм Чета Лейлока лишь пробудил творческую энергию более  опытного  и
талантливого мастера - Джорджа Ф.Бэббита. Он ворчливо бросил Стэнли Грэфу:
"Ну и голосишко у этого Чета - на нервы действует!" - но в нем  самом  уже
проснулось вдохновение, и он в один присест написал:

   "ПОЧИТАЕТЕ ЛИ ВЫ СВОИХ РОДНЫХ И БЛИЗКИХ?
   Когда отдан последний долг усопшим - можете ли вы со спокойной совестью
сказать, что сделали для  дорогих  покойников  все  возможное?  Нет,  если
только они не покоятся на прекраснейшем из кладбищ.
   "ДОЛИНА ЛИП" - это  единственное  место  погребения,  оборудованное  по
последнему слову техники, где прелестно озелененные  участки  на  усеянных
ромашками склонах улыбаются веселым полям Дорчестера.
   ПРЕДСТАВИТЕЛИ: БЭББИТ - ТОМПСОН, НЕДВИЖИМОЕ ИМУЩЕСТВО
   Ривс-Билдинг".

   Тут Бэббит подумал: "Пусть теперь Чэн Мотт  поучится,  как  вести  дела
по-новому, куда ему до нас с его запущенным старым кладбищем!"


   Он послал Мэта Пеннимена в справочную контору -  выведать  фамилии  тех
домовладельцев,  которые  сдают  свои  дома  через   других   посредников.
Побеседовал с клиентом, предложившим сдать помещение  склада  под  игорный
зал, проверил контракты, по которым истекал  срок  аренды,  послал  Томаса
Байуотерса - кондуктора трамвая, подрабатывавшего  в  свободное  время  на
комиссионных, - проверить "объекты" на окраинах, куда не  стоило  посылать
такого специалиста, как Стэнли Грэф. Но творческий подъем  уже  прошел,  и
эти повседневные дела раздражали Бэббита. И только на миг он  почувствовал
себя героем: он вдруг открыл новый способ, как бросить курить.
   Он  бросал  курить  не  реже  чем  раз  в  месяц.  Брался  он  за   это
основательно, как подобало солидному гражданину:  признавал  вред  табака,
мужественно принимал решение - не курить, составлял планы, как  избавиться
от  этого  порока,  постепенно  урезывая  количество  сигар,   и   каждому
встречному внушал, как хорошо стать добродетельным. Словом, он делал  все,
кроме одного - курить он не бросал.
   Два месяца назад он вычертил график, отмечая час  и  минуту,  когда  он
закуривал, и, с восторгом увеличивая интервалы между каждой сигарой, дошел
до трех сигар в день. Потом этот график куда-то затерялся.
   Неделю назад он придумал новую систему: оставлять сигареты и  сигары  в
регистратуре, в нижнем ящике картотеки, которым никто не пользовался.  "Не
стану же я, как дурак, лазить туда весь день, перед служащими неловко!"  -
вполне резонно думал он. Но дня через три он уже машинально вставал  из-за
стола, шел к ящику, вынимал сигарету и закуривал ее, даже не замечая,  что
он делает.
   В это утро его вдруг  осенило,  что  ящик  слишком  легко  открывается.
Запереть его - вот это дело! Он вдохновенно бросился к картотеке и запер в
ящик все - сигары, сигареты, даже коробку спичек, а ключ  спрятал  в  свой
письменный стол. Но  от  этих  героических  подвигов  ему  так  захотелось
курить, что он немедленно вынул ключ, суровым и решительным шагом пошел  в
регистратуру и достал сигару, спичку  -  "одну-единственную  спичку:  если
потухнет эта чертова сигара - пусть!". Когда сигара и вправду потухла,  он
вынул из ящика еще одну спичку, но в одиннадцать тридцать к нему пришли на
совещание  покупатель  и  домовладелец,  и   тут,   разумеется,   пришлось
предложить им сигары. Совесть его взбунтовалась: "А  ты-то  зачем  с  ними
закуриваешь?" - но Бэббит ее оборвал: "Не  твое  дело!  Я  занят!  Отучусь
постепенно!" Конечно, он не  отучился,  но  от  одного  сознания,  что  он
борется с этой скверной привычкой, его охватывало блаженное и  возвышенное
чувство. С таким ощущением своего душевного величия он бодрым и необычайно
приподнятым тоном заговорил по телефону с Полем Рислингом.
   Бэббит любил Поля Рислинга больше всех на свете, кроме  себя  самого  и
своей дочери Тинки. Они с Полем учились  вместе  в  университете,  жили  в
одной комнате, но Поль Рислинг, стройный, темноволосый  и  немногословный,
влюбленный в  музыку,  казался  Бэббиту  младшим  братом,  которого  нужно
баловать и опекать. После окончания университета Поль вошел в дело  своего
отца; у него была небольшая  фабрика  и  оптовая  торговля  толем.  Бэббит
искренне верил - и во всеуслышание заявлял об этом всем добрым друзьям,  -
что Поль мог бы стать великим скрипачом, художником или писателем.
   - Вы бы послушали, какие он мне письма писал из Канады!  Просто  видишь
все, как будто сам там был! Верьте слову -  он  этим  дохлым  писакам  сто
очков в