й!"
Ка-ак он  на  меня  взглянет!  Можно  было  подумать,  что  я  продал  ему
подержанный пиджак или предложил работать в йом-кипур! Уставился на  меня,
как рыба, и тянет: "Не знаю, приятель, сейчас посмотрю!" - и ныряет в эту,
как ее, регистратуру, что ли, где у них  записаны  все  номера.  Не  знаю,
может, он звонил по телефону в Кредитную  Ассоциацию  или  в  Американскую
Лигу Безопасности, проверял, кто я такой,  во  всяком  случае,  он  что-то
долго возился, а может, просто вздремнул, но наконец  выглянул,  посмотрел
на меня, будто моя физиономия ему глаза режет, и скрипучим  таким  голосом
говорит: "Пожалуй, можно вам  устроить  номер  с  ванной".  "А-а,  говорю,
весьма любезно с вашей стороны, простите, что обеспокоил,  но  во  сколько
это мне влетит?" - спрашиваю. А он: "Семь долларов в сутки, приятель".
   Конечно, время было позднее, да и гостиницу оплачивает моя фирма, - но,
скажу по чести, если бы мне пришлось платить  из  своего  кармана,  так  я
лучше всю ночь прошлялся бы по улицам, но никогда  в  жизни  не  позволил,
чтоб в такой дыре содрали с меня кровных семь  долларов  за  день!  Ладно,
думаю, пускай! Разбудил тут портье посыльного - славный  такой  мальчуган,
лет семидесяти девяти, не больше, -  сражался,  как  видно,  в  битве  при
Геттисберге и не сообразил до сих пор, что она давно  кончилась.  Наверно,
принял меня за одного из конфедератов - так он на  меня  воззрился!  Повел
меня этот Рипп ван Винкль куда-то, - потом я узнал, что они  называют  это
"номер", а сначала мне показалось, будто он ошибся и засунул меня  в  ящик
для пожертвований на Армию Спасения. Семь долларов per каждый  божий  diem
[per diem - в день (лат.)]. Видали?
   - Да, я тоже слышал, что в "Риппльтоне" дерут неизвестно за что. Нет, я
в Чикаго всегда предпочитаю останавливаться в "Блекстоне" или в "Ла-Салле"
- первоклассные отели!
   - Скажите, друзья, а кто останавливался в отеле "Берчдейл", на Терр-От?
Как там?
   - О, "Берчдейл" - первоклассная гостиница.
   (Двенадцатиминутное  совещание  на  тему:  "Сравнительные   достоинства
отелей в Саус-Бенде, Флинте, Дэйтоне, Талсе, Вичите,  Форт-Ворсе,  Виноне,
При, Фарго и Мыс-Джой".)
   - Говорите - цены! - буркнул человек в фетровой шляпе, играя зубом лося
на тяжелой цепочке от часов. - Хотел бы я знать, откуда  пошел  слух,  что
одежда подешевела. Возьмите мой костюм, - тут он ущипнул себя  за  складку
брюк. - Четыре года назад я за него отдал сорок два с половиной, и он того
стоил. Так вот, захожу я на днях в магазин в нашем городе, прошу  показать
мне костюм, и приказчик вынимает такие обноски, которые я, честное  слово,
на дворника не надел бы!  Просто  из  любопытства  спрашиваю:  "А  сколько
берете за это барахло?" - "Что? - говорит. - Какое барахло?  Самый  лучший
костюм, чистая шерсть". - "Знаю я эту шерсть,  черт  ее  дери!  Растет  на
кустиках, там, на доброй старой плантации!" - "Нет,  говорит,  это  чистая
шерсть, и мы за нее берем шестьдесят семь долларов  девяносто  центов".  -
"Берете? - говорю, - ну берите с кого хотите, а с меня вам не взять!" -  и
пошел домой. Да, да! А дома говорю жене: "Пока у тебя  сил  хватит  латать
папины брюки, мы никаких костюмов покупать не будем".
   - Правильно, братец. А возьмите, скажем, воротнички...
   - Э-э! Погодите! - запротестовал толстяк. - При чем тут  воротнички?  Я
сам  торгую  воротничками.  Знаете,  какие  накладные   расходы   на   это
производство? Двести семь процентов себестоимости.
   Тут все согласились, что раз воротничками торгует их старинный  друг  -
толстяк, значит, цена на воротнички именно такая, как надо; зато остальные
предметы одежды  катастрофически  подорожали.  Они  уже  восхищались  друг
другом, любили друг друга. Они глубоко вникли в суть коммерции и пришли  к
единодушному заключению, что цель  производства  -  будь  то  производство
плугов или кирпичей - в сбыте товара. Их романтическим героем был  уже  не
рыцарь, не странствующий трубадур, не ковбой, не летчик, не  храбрый  юный
прокурор, - их героем был Великий Коммерсант, который  умел  анализировать
торговые проблемы, сидя у покрытого стеклом письменного стола, герой,  чей
благородный  титул  был  "удачник"  и  кто  посвятил  себя  и  своих  юных
оруженосцев  космической  цели   -   продаже,   не   продаже   чего-нибудь
определенного кому-нибудь определенному, а Продаже с большой буквы.
   Эти профессиональные разговоры заинтересовали даже Поля Рислинга.
   Будучи любителем игры на скрипке и романтически  несчастным  мужем,  он
вместе с тем весьма ловко торговал толем. Он выслушал  замечания  толстяка
об  "использовании  фирменных  каталогов  и  бюллетеней  для  того,  чтобы
подстегнуть  коммивояжеров",  и  сам  подбросил  блестящую  идейку  насчет
наклеивания двухцентовых  марок  на  проспекты.  Но  тут  же  он  совершил
проступок против Священного Союза  Порядочных  Людей.  Он  заговорил,  как
высоколобый.
   Поезд приближался к городу. У окраины он прошел мимо литейного  завода,
где вспыхивали оранжевые и алые блики, озаряя унылые трубы, одетые  сталью
стены и мрачные трансформаторы.
   - Боже! Взгляните - какая красота! - воскликнул Поль.
   - Метко сказано, братец, именно - красота! Сталелитейный завод Шеллинга
- Хортона, и говорят, старый Джон  Шеллинг  заграбастал  чуть  ли  не  три
миллиона на вооружении во время войны! -  с  уважением  сказал  человек  в
фетровой шляпе.
   - Да я не о том, - я хотел сказать,  как  красиво,  когда  свет  падает
пятнами  на  этот  живописный  двор,  загроможденный  железным  ломом,   и
выхватывает куски из темноты, - объяснил Поль.
   Они уставились на него в изумлении, а Бэббит заворковал:
   - Поль, он, знаете, наметал  глаз  -  замечает  всякие  там  живописные
местечки и красивые виды, ну,  вообще  все  такое.  Наверно,  сделался  бы
писателем или еще чем-нибудь в том же  роде,  если  б  не  стал  торговать
толем.
   Поль сделал недовольное лицо. (Бэббит иногда сомневался, ценит ли  Поль
его дружескую поддержку.) Человек в фетровой шляпе проворчал:
   - Лично я считаю, что на заводе у Шеллинга - Хортона грязь несусветная.
Уборка ни к черту. Но, конечно, вам никто не запретит называть  этот  хлам
"живописным", - это дело вкуса!
   Поль обиженно спрятался за газету, а разговор, как водится, перешел  на
поезда.
   - В котором часу прибываем в Питтсбург? - спросил Бэббит.
   -  В  Питтсбург?  Кажется,  часа  в...  нет,   это   по   прошлогоднему
расписанию... погодите-ка, можно посмотреть, у меня расписание под рукой.
   - А мы не опаздываем?
   - Да нет, кажется, прибудем вовремя.
   - Но мы как будто на последнюю станцию прибыли  с  опозданием  на  семь
минут.
   - Да ну? Вы так думаете? О  черт,  а  я-то  решил,  что  мы  ничуть  не
опаздываем.
   - Нет, на семь минут опоздали.
   - Правильно: ровно на семь минут.
   Вошел проводник - негр в белой куртке с медными пуговицами.
   - Эй, Джордж, на сколько мы опаздываем? - бросил ему толстяк.
   -  Право,  не  знаю,  сэр!  Кажется,  идем  без  опозданий,  -  ответил
проводник, складывая полотенца  и  ловко  забрасывая  их  на  вешалки  над
умывальниками. Весь синклит мрачно смотрел на него, и, когда он вышел, все
угрюмо заворчали:
   - Не знаю, что сталось с этими черномазыми в последнее  время!  Никогда
вежливо не ответят!
   - Правильно! Всякое уважение к нам потеряли. То ли дело негр в  старину
- славный малый, знал свое место, а эти молодые жеребцы не желают  служить
проводниками или собирать хлопок. Нет, брат, ему подавай другое - он лезет
в  адвокаты,  в  профессора,  бог  знает  куда!  Верьте  мне,  это  вопрос
серьезный! Надо бы нам всем сплотиться по-настоящему и указать  черным,  -
да, кстати, и желтым, - их место. Нет, вы не  думайте,  что  у  меня  есть
расовые предрассудки. Я  первый  радуюсь,  когда  этакой  черной  образине
повезет, - лишь бы он сидел, где ему положено, и не пытался присвоить себе
законную власть и деловой авторитет белого человека.
   - Это в точку! И еще нам надо вот что сделать, -  заговорил  человек  в
фетровой шляпе (кстати, его фамилия была Коплинский), -  не  пускать  этих
проклятых иностранцев в Америку. Слава богу, уже есть закон об ограничении
иммиграции. Эти итальяшки и всякая немчура должны знать, что тут -  страна
белого человека и никому они тут не  нужны.  Может  быть,  когда  мы  всех
иностранцев, которые уже тут живут, заставим ассимилироваться и приучим их
к американскому образу жизни, сделаем из  них  настоящих  людей,  -  может
быть, тогда мы кой-кого и впустим.
   - Верно! Факт! - согласились все  и  перешли  к  более  простым  темам.
Мимоходом были затронуты и цены на автомобили, и качество шин, и  нефтяные
акции, и рыбная ловля, и виды на урожай пшеницы в Дакоте.
   Но толстяка разбирало нетерпение - столько времени уходит зря! Это  был
старый коммивояжер, давно лишившийся всяких иллюзий. Он уже сказал о себе:
"Я старый греховодник". И сейчас он наклонился вперед,  подмигнул  всем  с
хитрым видом и пробурчал: "Ну, хватит, ребятки! Бросьте вы эти официальные
разговоры! Как насчет анекдотцев?"
   Тут разговор стал совсем веселым и интимным.
   Поль и юноша сразу ушли. Остальные развалились на  диване,  расстегнули
жилетки, задрали ноги на  стулья  и,  пододвинув  поближе  тяжелые  медные
плевательницы, спустили зеленую шторку  на  окне,  чтобы  отгородиться  от
неуютной, непривычной тьмы. После каждого взрыва хохота кто-нибудь кричал:
"А это слыхали?.." Бэббит тоже разоткровенничался по-мужски.  Когда  поезд
остановился на большой станции, все четверо вышли на перрон, погуляли  под
задымленной крышей, похожей на облачное  небо,  прошлись  под  пешеходными
мостами, между ящиками с битой птицей и мясом,  в  таинственной  атмосфере
незнакомого города. Они  гуляли  рядышком,  как  давние  друзья,  им  было
весело. Услыхав протяжный крик  "поезд  отправляется!",  схожий  с  кличем
горцев на рассвете, они торопливо забрались в курилку, до двух часов  ночи
рассказывали рискованные анекдоты, и глаза у них  слезились  от  хохота  и
табачного дыма. Расставаясь, они долго трясли друг другу руки и  говорили:
"Да, сэр, славно  посидели!  Жаль  расставаться!  Очень  рад  был  с  вами
познакомиться!"
   Бэббит долго не мог заснуть в тесной  духоте  пульмановского  вагона  и
трясся от смеха при воспоминании о  стишке,  который  прочел  толстяк  про
легкомысленную даму. Он поднял  занавеску  и  долго,  опершись  локтем  на
жиденькую подушку, смотрел, как мимо окон, словно  восклицательные  знаки,
пробегают деревья и телеграфные столбы. Он был вполне счастлив.



        "11"

   В Нью-Йорке они пробыли четыре  часа,  до  следующего  поезда.  Бэббиту
больше всего хотелось посмотреть отель "Пенсильвания",  выстроенный  после
того, как он в последний раз был тут. Задрав голову  и  не  сводя  с  него
глаз, он бормотал:
   - Две тысячи двести комнат и две тысячи двести ванных! Да,  такого  еще
на свете не было! Черт, у  них  оборот,  наверно...  Погоди,  предположим,
номер стоит от четырех до восьми долларов в день, а  то  и  все  десять  -
значит, две тысячи двести на четыре, и, скажем, шесть раз по две двести  -
словом, с рестораном и всем остальным, выходит в летнее время от восьми до
пятнадцати тысяч в день! Понимаешь, _в день_! Не думал я,  что  приведется
увидеть такую махину! Да это целый  город!  Конечно,  у  нас  в  Зените  у
каждого человека больше возможностей проявить деловую инициативу, чем тут,
среди этих жуликов, но надо отдать справедливость и Нью-Йорку,  да,  брат,
неплохой городок... в некоторых отношениях. Ну-с, Поль-Польчик,  по-моему,
мы все стоящее уже видели. Как бы нам убить время? Хочешь в кино?
   Но Полю захотелось посмотреть на океанские пароходы.
   - Всегда мечтал поехать в Европу, и, клянусь честью, надо бы  съездить,
пока не сдох! - грустно сказал он.
   С деревянной  пристани  на  Норс-Ривер  они  долго  смотрели  на  корму
"Аквитании", на  трубы  и  антенны,  подымавшиеся  выше  складов,  которые
заслоняли пароход.
   - Ей-богу, неплохо было бы съездить в Старый Свет, - бубнил  Бэббит,  -
поглядеть на всякие там руины, на дом, где родился Шекспир. И,  понимаешь,
там можно выпить, когда захочешь! Просто зайти  в  бар,  крикнуть  на  всю
комнату: "Дайте-ка мне коктейль, и к черту полицию!" Да, неплохо, неплохо!
А тебе что хотелось бы там посмотреть, Полибус?
   Но Поль не отвечал. Бэббит взглянул на него. Поль стоял,  сжав  кулаки,
опустив голову, и в  каком-то  суеверном  страхе  смотрел  на  пароход.  У
нагретых летним солнцем сходней пристани он казался  худеньким  мальчиком,
высоким и тонким.
   Бэббит настаивал:
   - А ты куда бы подался по ту сторону океана, Поль?
   Но  Поль  еще  больше  насупился,  глядя  на  пароход,  и,   задыхаясь,
прошептал:
   - О господи!
   Бэббит в испуге посмотрел на него, но тут он резко бросил:
   - Пошли скорей! Уйдем отсюда! - и торопливо зашагал по  пристани,  даже
не оборачиваясь назад.
   "Странно! - подумал Бэббит. - Выходит, ему вовсе и не хотелось смотреть
океанские пароходы. А я-то думал, что он ими интересуется!"


   Хотя Бэббит восхищался силой паровоза, который тянул поезд  через  горы
Мэна, хотя он и высказывал по этому поводу много  дельных  соображений,  а
потом с восторгом смотрел вниз, на сверкающие меж соснами рельсы, хотя  он
удивился:  "Ого,  вот  так  штука!"  -  увидев,  что  станция   Катадамкук
представляет собой просто старый товарный вагон, но по-настоящему  он  дал
волю своим восторгам, когда они  сидели  на  крошечной  пристани  у  озера
Санасквем и ждали, пока за ними придет гостиничный катер. К  берегу  озера
прибило плот, между бревнами и берегом стояла прозрачная неглубокая  вода,
в которой сновали мальки. Проводник, в мягкой черной шляпе с приколотыми к
ленте металлическими блеснами и в  фланелевой  рубахе  пронзительно-синего
цвета, сидел на бревне, молча стругая палочку.  Пес,  славный  деревенский
пес, лохматый, черный с пегими подпалинами, у которого только и дела было,
что лентяйничать, задумчиво почесывался, ворчал, а  то  и  просто  дремал.
Щедрое  солнце  освещало  сверкающую  воду,  золотисто-зеленый  кустарник,
серебряные березы, пышные папоротники на берегу и горело за  гладью  озера
на крутых отрогах высоких гор. Надо всем стояла благоговейная тишина.
   Молча отдыхали они на краю пристани, свесив ноги над водой. Бесконечной
нежностью наполнила душу Бэббита эта тишь, и он неслышно пробормотал:
   - Так бы и сидеть тут всю жизнь, стругать палочку и сидеть. Никогда  не
слышать, как стучит машинка, как разоряется по телефону Стэн Грэф. Или как
ссорятся Рона с Тедом. Просто сидеть. Эх, хорошо!
   Он похлопал Поля по плечу:
   - Ну, как тебе тут нравится, старый кисляй?
   - Чудесно, Джорджи. Какое-то ощущение вечности.
   И на этот раз Бэббит его понял.


   Катер  обогнул  мысок.  В  конце  озера,  под  горным  склоном,  стояло
небольшое здание столовой при отеле, а  вокруг  полумесяцем  расположились
маленькие бревенчатые хижины, служившие спальнями. Бэббит с Полем сошли на
берег под критическими  взорами  старожилов,  пробывших  здесь  уже  целую
неделю. В хижине с огромным каменным очагом они поспешно проделали то, что
Бэббит называл  "влезть  в  настоящую  охотничью  одежку".  Поль  вышел  в
поношенном сером костюме и  мягкой  белой  рубахе,  Бэббит  -  в  защитной
курточке и широких защитных  же  шароварах.  На  нем  все  было  новое,  с
иголочки, очки без оправы сразу напоминали о городской конторе, и  лицо  у
него было городское, розовое, без следов  загара.  В  этой  обстановке  он
резал глаз, как фальшивая нота режет слух. Но он похлопал себя по ляжкам с
невыразимым удовлетворением и прогудел:
   - Ай-яй, как будто в родной дом вернулся, а?
   Они остановились на  пристани  перед  отелем.  Подмигнув  Полю,  Бэббит
вытащил из кармана плитку жевательного табаку, -  это  вульгарное  занятие
было строго запрещено в доме Бэббитов. Он с наслаждением заложил кусок  за
щеку и, сияя улыбкой, покачал головой:
   - М-ммм! До чего я соскучился по хорошей жвачке! Хочешь кусочек?
   Они  переглянулись  с  понимающей  улыбкой.  Поль  взял  кусок  табаку,
разжевал его. Оба стояли неподвижно, только челюсти работали. Торжественно
сплевывали они по очереди в тихую воду. Потом с  наслаждением  потянулись,
подняв руки и выгнув спины. Из-за гор донеслось пыхтенье дальнего  поезда.
Форель взметнулась в воздух и упала, пустив серебряные круги по воде.  Оба
друга глубоко вздохнули.


   Целую  неделю  они  прожили  без  своих  семейств.  Каждый  вечер   они
собирались встать спозаранку и пойти удить до завтрака.  Каждое  утро  они
валялись в кроватях до звонка на завтрак, испытывая  удовольствие  оттого,
что тут нет жен, которые решительно подняли бы  их  с  постели.  По  утрам
бывало холодно, и поэтому было особенно приятно одеваться  перед  пылающим
очагом.
   Поль был невероятным чистюлей, но Бэббит наслаждался здоровой,  хорошей
грязью, тем, что можно не бриться сколько душе угодно. Он  дорожил  каждым
жирным пятном, каждой рыбьей чешуйкой на своих новых защитных штанах.
   Все утро они лениво рыбачили или бродили по тропам,  то  сумрачным,  то
залитым прозрачным  светом,  среди  сырых  папоротников,  мхов  и  лиловых
колокольчиков. После обеда долго спали,  а  потом  до  полуночи  играли  с
проводниками в покер. Для проводников покер был  делом  серьезным.  Всякая
болтовня  прекращалась,  они  тасовали  засаленные   карты   со   свирепой
ловкостью, угрожавшей "чужакам", а Джо Пэрадайз, король всех  проводников,
с презрительной иронией взирал  на  бездельников,  если  они  осмеливались
задерживать игру, даже чтобы почесаться.
   В полночь, когда они с  Полем,  спотыкаясь  в  пахучей  сырой  траве  о
невидимые в темноте корни сосен, возвращались  в  свою  хижину,  Бэббит  с
удовольствием думал, что не надо объяснять  жене,  где  он  пропадал  весь
вечер.
   Разговаривали  они  мало.   Жадное   торопливое   желание   поговорить,
нападавшее на них в зенитском Спортивном клубе, теперь  совсем  прошло.  А
когда они о чем-нибудь говорили, то  невольно  впадали  в  простодушный  и
задушевный тон, как в студенческие дни. Как-то раз они причалили в лодке к
берегу Санасквем-Уотер, - небольшой реки, прячущейся  в  густых  зарослях.
Над зелеными джунглями палило солнце, но в тени стояла сонная прохлада,  и
вода подернулась мелкой золотистой рябью. Бэббит опустил руку  в  холодную
струю и задумчиво сказал:
   - Мы и не думали, что попадем в Мэн вдвоем.
   - Да. Никогда у нас не получалось так, как мы хотели. Я, например,  был
уверен, что уеду в Германию, к дедушкиной родне, буду  учиться  играть  на
скрипке.
   - Верно. А  помнишь,  как  мне  хотелось  стать  адвокатом  и  заняться
политикой? Я до сих пор  уверен,  что  сделал  бы  карьеру.  Как  будто  я
неплохой оратор - во всяком случае,  могу  на  ходу  все  придумать,  могу
сказать речь о чем угодно, - а в политике только это и нужно! Нет, клянусь
богом, Тед у меня пойдет по юридической части, если уж мне не удалось! Но,
в общем, - жизнь сложилась неплохо. Майра оказалась хорошей  женой.  Да  и
Зилла не желает тебе плохого, Полибус!
   - Да, пожалуй! Я  уж  тут  придумываю  всякие  планы,  чтоб  ей  жилось
повеселее.  Как-то  чувствуешь,  что  теперь  жизнь   пойдет   по-другому:
отдохнули мы как следует, а когда вернемся, сможем все начать заново.
   - Надеюсь, старина. - И робким голосом Бэббит добавил: - Нет,  ей-богу,
славно мы тут с тобой провели время, хорошо мне с тобой и побездельничать,
и погулять, и в картишки перекинуться, старый ты конокрад!
   - А мне как хорошо было, Джорджи! Это просто спасло мне жизнь!
   Но тут, застеснявшись своих чувств, они крепко  выругались,  как  бы  в
доказательство  того,  что  они  простецкие,  грубые  парни,  и  молча,  в
размягченном настроении, стали грести обратно к отелю, и Поль что-то  тихо
напевал, а Бэббит ему подсвистыв