е глаза, как она взяла книгу, потом подняла скучающий  взгляд  на  окно.
Она, должно быть, сразу увидела его, и хотя они были знакомы, она  и  виду
не подала. Ленивым движением она опустила занавеску, а он остался  стоять,
весь похолодев от сознания собственного ничтожества.
   Но в поезде его гордость воскресла от встречи с делегатами  из  Спарты,
Пайонира и других мелких городов того же штата. Все  почтительно  слушали,
как великий вельможа из столичного  города  Зенита  объяснял  им  сущность
здравой политики и значение Крепкой Деловой Администрации. С  наслаждением
они погрузились в профессиональный  разговор  -  самый  приятный  и  самый
увлекательный разговор в мире.
   - А как дела у Раунтри с постройкой этого громадного жилого здания? Что
он сделал? Выпустил акции, что ли, или как-нибудь иначе финансировал  свой
проект? - спросил маклер из Спарты.
   - Сейчас я вам все объясню, - ответил Бэббит. - Если  бы  мне  поручили
вести это дело...
   - А я сделал так, - гудел  Эльберт  Уинг.  -  Снял  на  неделю  витрину
магазина,   выставил   огромную    рекламу:    "Игрушечный    город    для
деток-малолеток", - и понаставил там кукольных домиков, всяких деревьев, а
внизу повесил надпись: "Крошке нравится наш городок, а папе с мамой - наши
чудные дома". И знаете - весь город об  этом  заговорил,  и  в  первую  же
неделю мы продали несколько участков под застройку...
   Колеса пели "тра-та-та-та, тра-та-та-та", поезд бежал  через  фабричный
район. Домны изрыгали  пламя,  грохотали  паровые  молоты.  Красные  огни,
зеленые огни, ослепительные вспышки белого пламени  летели  мимо  окон,  и
Бэббит снова чувствовал себя значительным и энергичным.


   Он позволил себе неслыханную роскошь: отдал в поезде выгладить  костюм.
Утром, за полчаса до того, как они прибыли в Монарк, проводник  подошел  к
его дивану и прошептал:
   - Освободилось отдельное купе, сэр. Я отнес ваш костюм туда.
   Накинув  рыжее  осеннее  пальто  на  пижаму,  Бэббит  проследовал  мимо
задернутых зеленых занавесок и впервые в жизни испытал величие  отдельного
купе. Проводник всем своим видом показывал, как прекрасно он понимает, что
Бэббит привык одеваться с помощью камердинера: он  держал  на  весу  брюки
Бэббита, чтобы идеально отутюженные отвороты не смялись и не  запачкались,
налил воды в  отдельный  умывальник  и  ждал  с  полотенцем,  пока  Бэббит
умывался.
   Иметь отдельную умывальную было удивительно приятно.  Насколько  весело
Бэббиту казалось вечером в общем  вагоне,  настолько  неприятно  там  было
утром, когда в умывальной толпились толстяки в шерстяных фуфайках, на всех
крюках висели мятые рубашки, на кожаных стульях лежали потертые несессеры,
и нельзя было продохнуть от запаха мыла и зубной пасты. Обычно  Бэббит  не
очень стремился  к  уединению,  но  тут  он  наслаждался  им,  наслаждался
услугами своего "камердинера" и дал ему на чай полтора доллара.
   Втайне он надеялся, что  все  заметят,  как  он  выходит  из  вагона  в
Монарке, в свежеотутюженном костюме, сопровождаемый проводником, который с
влюбленным видом несет его чемодан.
   В отеле "Седжвик" его поместили в одной  комнате  с  У.-А.Роджерсом  из
Зенита, хитрым, мужиковатым агентом по продаже пригородных  участков.  Они
вместе отлично позавтракали вафлями с кофе, поданном не в  чашечках,  а  в
больших  кружках.  Бэббит  разговорился,  поведал  Роджерсу,   что   такое
искусство писать, дал  посыльному  четвертак  на  газету  и  послал  Тинке
открытку: "Папка жалеет, что тебя с ним нет и ему не с кем веселиться".


   Заседания съезда проходили в бальном зале отеля  "Аллен".  В  небольшой
комнате перед залом находился кабинет председателя комитета. Он был  самым
занятым человеком на съезде, он был до того занят, что  совершенно  ничего
не мог делать. Сидя  у  столика  маркетри  в  комнате,  заваленной  смятой
бумагой, он целый день принимал местных  агентов  по  рекламе,  лоббистов,
ораторов,  которые  хотели  участвовать  в  прениях,  и,   выслушивая   их
торопливый шепот, неопределенно смотрел куда-то вдаль и  быстро  бормотал:
"Да, да, превосходная  мысль!  Непременно  займемся  этим!"  -  и  тут  же
забывал, о чем речь, закуривал сигару, тоже забывал о ней, между  тем  как
телефон не умолкая  звонил  и  вокруг  толпились  какие-то  люди,  твердя:
"Послушайте, мистер председатель! Мистер председатель, выслушайте меня!" -
хотя он уже от усталости ничего не слышал.
   В комнате, где  помещалась  выставка,  висели  планы  новых  пригородов
Спарты, фотографии нового муниципального здания в Галоп-де-Ваше и  длинные
колосья пшеницы с надписью "Природное золото из Шельби-Каунти, города-сада
в Стране господа бога".
   И  хотя  настоящие  совещания  проходили  в  номерах   гостиницы,   где
перешептывались приезжие, или среди отдельных групп, уединявшихся в  холле
от толпы, украшенной значками,  но  все-таки  было  устроено  и  несколько
официальных заседаний.
   Первое открылось приветствием мэра города Монарка. Потом пастор  первой
христианской церкви Монарка, толстый человек с прядью волос,  прилипшей  к
потному  лбу,  сообщил  господу  богу,  что  приехали  люди,  занимающиеся
реализацией недвижимости.
   Почтенный посредник из Миннемагенты, майор Карлтон Тюк, произнес  речь,
в которой разоблачались происки кооперативной торговли. Уильям А.Ларкин из
города  Эврики  сообщил  утешительный  прогноз  о   "видах   на   развитие
строительства", напомнив, что цены на оконное стекло упали.
   Словом, съезд шел своим чередом.
   Делегатов непрестанно и упорно развлекали. Монаркская  Торговая  палата
дала банкет, а Ассоциация промышленников устроила прием, на котором каждой
даме преподнесли хризантему,  а  каждому  мужчине  -  кожаный  бумажник  с
надписью: "Память о Монарке - Мире Мощных Моторов".
   Миссис Кросби Ноултон, жена фабриканта  автомобилей  флитвинг,  открыла
для обозрения  свой  знаменитый  итальянский  парк  и  устроила  там  чай.
Шестьсот представителей фирм по продаже недвижимости гуляли  с  женами  по
осенним дорожкам. Из них человек триста вели себя незаметно, другие триста
энергично восклицали: "Здорово задумано!" - тайком срывали осенние  астры,
прятали их в карманы и старались протиснуться поближе  к  миссис  Ноултон,
чтобы пожать ее нежную ручку. Делегаты от Зенита (кроме  Сесиля  Раунтри),
хотя их никто не просил,  собрались  вокруг  пляшущей  мраморной  нимфы  и
спели: "А вот и мы..."
   Все делегаты от Пайонира случайно оказались членами  Благодетельного  и
Покровительственного ордена Лосей и  принесли  с  собой  огромный  стяг  с
надписями: "Б.П.О.Л. - Благородные, Порядочные, Особенные  Люди  -  Береги
Пайонир, О Лиззи!" - и Галоп-де-Ваш, лучший город штата, тоже не отставал.
Председатель галоп-де-вашской  делегации,  высокий,  краснолицый  толстяк,
проявил большую активность. Он снял  пиджак,  швырнул  широкополую  черную
шляпу на траву, засучил рукава, влез на солнечные часы, сплюнул и заревел:
   - Расскажем всему миру и доброй хозяюшке этого дома, что  самый  лучший
городишко в нашем благословенном штате - Галоп-де-Ваш! Вы, ребята,  можете
сколько угодно болтать про ваш Зенит, а я вам шепну, что в  старом  Галопе
больше домовладельцев, чем в любом другом городе штата. А когда у человека
есть собственный дом, он тебе не полезет в  забастовки,  он  будет  делать
детей, вместо того чтобы делать скандалы! Да здравствует Галоп-де-Ваш!  Да
здравствует родина домоседов! Он всех проглотит живьем! Кричи на весь  мир
- ур-а-а-а!
   Наконец гости разъехались. По саду прошел  последний  трепет  -  и  все
успокоилось. Миссис Кросби  Ноултон  со  вздохом  взглянула  на  мраморную
скамью, которую до перевозки сюда пять веков грело солнце Италии. На  лице
крылатого сфинкса, поддерживавшего  скамью,  кто-то  нарисовал  чернильным
карандашом усы. Мятые бумажные салфетки валялись на грядках  гвоздики.  На
дорожке, словно обрывки нежной кожи,  лежали  лепестки  последней  осенней
розы. В  бассейне  с  золотыми  рыбками  плавали  папиросные  окурки,  они
набухали, расползались, оставляя за собой противные следы, а под мраморной
скамьей лежали тщательно составленные черепки разбитой чайной чашки.


   Возвращаясь к себе в отель,  Бэббит  подумал:  "А  вот  Майре  вся  эта
светская  петрушка,  наверно,  понравилась  бы".  Его  самого  этот  прием
интересовал  куда  меньше,  чем  автомобильные  прогулки,   организованные
Монаркской  торговой  палатой.  Он  без   устали   осматривал   водокачки,
пригородные  трамвайные  станции,  кожевенные  заводы.  Он  жадно   глотал
статистические данные, которые ему сообщали, и потом с  восторгом  говорил
своему соседу У.-А.Роджерсу: "Конечно, этому городу далеко до Зенита, - ни
наших перспектив, ни наших природных богатств тут и в помине  нет;  но  вы
знаете, я-то, например, до сегодняшнего дня понятия не  имел,  что  они  в
прошлом   году   выпустили   семьсот   шестьдесят   три   миллиона   кубов
пиломатериалов! Что вы на это скажете?"
   Он страшно нервничал перед своим докладом. Стоя на невысокой кафедре  и
глядя на собравшихся, он весь дрожал, перед глазами плыл красный туман. Но
начал он уверенно и,  окончив  официальную  часть,  свободно  заговорил  с
аудиторией, засунув руки в карманы, и его  очкастая  физиономия  блестела,
как тарелка, поставленная на ребро под лампой. Слышались  крики:  "Здорово
сказано!" - а потом, в прениях, все поминали "выступление нашего  друга  и
собрата, мистера Джорджа Ф.Бэббита". За пятнадцать минут он превратился из
рядового делегата в лицо, почти столь же известное, как  сам  дипломат  от
коммерции -  Сесиль  Раунтри.  После  собрания  делегаты  со  всего  штата
окликали его: "Привет, брат  Бэббит!"  Шестнадцать  совершенно  незнакомых
людей называли его Джордж, а трое увели в угол,  чтобы  поделиться  своими
соображениями: "Рад, что  у  вас  хватило  храбрости  вступиться  за  нашу
профессию, поддержать ее как следует. Я всегда считал, что..."
   На следующее утро Бэббит с сугубой небрежностью  попросил  горничную  в
отеле дать ему все зенитские газеты. В  "Прессе"  ничего  не  было,  но  в
"Адвокат-таймсе" - он даже ахнул! Они поместили его  портрет  и  отчет  на
полколонки, под  заголовком:  "Сенсация  на  ежегодном  съезде  Ассоциации
посредников по  продаже  недвижимости.  Дж.Ф.Бэббит,  известный  зенитский
посредник, - лучший оратор съезда".
   Он благоговейно прошептал:
   - Теперь, может быть, кое-кто на Цветущих Холмах  опомнится  и  заметит
старика Джорджи, уделит ему побольше внимания!


   Последнее собрание подходило к концу. Делегации от имени своих  городов
требовали, чтобы следующий съезд непременно был  устроен  у  них.  Ораторы
заявляли,   что   "Галоп-де-Ваш   -   столичный   город,   местонахождение
Кримеровского  колледжа,  признанный  центр  культуры   и   самых   лучших
предприятий" или что "Гамбург, наш славный городок, живописнее всех. У нас
каждый мужчина - широкая натура, каждая женщина -  богоданная  хозяйка,  и
все широко распахнут перед вами свои гостеприимные двери".
   И вдруг, в самый разгар этих  сердечных  приглашений,  золоченые  двери
бального зала распахнулись, и под визг труб появилось  настоящее  цирковое
шествие.  Это  были  зенитские  маклеры,  одетые  ковбоями,   наездниками,
японскими жонглерами. Во главе шел  Уоррен  Уитби,  в  медвежьей  шапке  и
красной с золотом куртке тамбурмажора. За ним, в костюме клоуна, колотя  в
барабан, шествовал бесконечно счастливый и шумный Бэббит.
   Уоррен Уитби вскочил на подмостки, стукнул булавой и объявил:
   - Мальчики-девочки, пора нам договориться! Коренной  зенитец,  конечно,
любит соседей, но все-таки мы порешили перехватить следующий съезд, как мы
перехватили у соседних городов производство сгущенного молока и  картонной
тары и...
   Дж.Гарри Бармилл, председатель съезда, остановил его:
   - Мы, конечно, весьма благодарны  вам,  мистер  м-мм...  но  мы  должны
выслушать и других - пусть внесут свои предложения.
   Громовой голос прогудел, как сирена:
   - Эврика обещает бесплатные поездки по красивейшим местам.
   Но по проходу уже бежал худой  и  лысый  молодой  человек  и  хлопал  в
ладоши:
   - Я из Спарты!  Наша  Торговая  палата  телеграфировала  мне,  что  она
ассигнует восемь тысяч долларов на прием делегатов съезда!
   С места вскочил человек, похожий на священника:
   - Деньги решают все! Предлагаю принять приглашение Спарты!
   И приглашение было принято.


   Докладывала комиссия  по  подготовке  резолюций.  Было  объявлено,  что
поскольку всемогущий господь в неизреченном  своем  милосердии  призвал  в
текущем году в свою высокую обитель  тридцать  шесть  маклеров,  постольку
данный съезд выражает сожаление,  что  господь  бог  это  сделал,  каковое
решение секретарь должен незамедлительно  занести  в  протокол  и  утешить
осиротевшие семьи, послав им копии такового.
   Вторая резолюция ассигновала председателю Ассоциации  пятнадцать  тысяч
долларов  на  подготовку  кампании  за  здоровую  налоговую   политику   в
законодательных учреждениях штата. В этой резолюции  много  говорилось  об
угрозе  здоровым  деловым   начинаниям,   о   том,   что   надо   помешать
неосведомленным и близоруким деятелям совать палки в колеса Прогресса.
   Потом докладывала комиссия по выбору подкомиссий, и потрясенный  Бэббит
с  благоговением  услыхал,  что  его  назначили  членом   подкомиссии   по
обсуждению системы Торренса.
   Он был в восторге:
   - Говорил же я, что год будет  удачный!  Джорджи,  старина,  тебя  ждут
большие дела! Ты прирожденный оратор, ты  компанейский  парень,  словом  -
держись!


   В последний вечер никаких официальных приемов не  было.  Бэббит  совсем
уже собрался домой, но днем Джиред Сасбергер с женой  из  города  Пайонира
пригласили Бэббита и У.-А.Роджерса на чашку чаю в ресторан "Каталпа".
   Бэббит был знаком с ритуалом чаепития: он с женой торжественно пил  чай
в гостях не реже двух раз в год, но  все  же  для  него  это  было  редким
событием, и он чувствовал себя вполне  светским  человеком.  Он  сидел  за
стеклянным  столиком  в  художественной  гостиной  ресторана,  расписанной
зайчиками, со стишками на березовой коре  и  "художественно  оформленными"
официантками в голландских чепчиках; он ел невкусные сандвичи с салатом  и
усиленно заигрывал  с  миссис  Сасбергер,  большеглазой  и  стройной,  как
манекенщица. С самим Сасбергером он познакомился уже два дня назад, и  они
звали друг друга "Джорджи" и "Сасси".
   Сасбергер вдруг умоляющим голосом сказал:
   - Слушайте, ребята, не уходите, сегодня наш последний вечер, а у меня в
номере есть то самое, и лучшей коктейльщицы, чем моя Мириам, не  найти  во
всех Штати Унидос, как мы, итальянцы, их называем.
   С широкими радушными  жестами  Бэббит  и  Роджерс  приняли  приглашение
Сасбергеров и последовали за ними. Миссис Сасбергер взвизгнула: "Ах, какой
ужас!" - увидев брошенную на кровати рубашечку из прозрачнейшего кремового
шелка. Она засунула ее в сумку, а Бэббит скалил зубы:
   - Не обращайте на нас внимания, мы гадкие мальчишки, все знаем!
   Сасбергер позвонил и велел принести льду, а посыльный, подав  лед,  тут
же запросто, не ожидая приказаний, спросил:
   - Вам бокалы для коктейля или для вина?
   Мириам Сасбергер смешивала  коктейль  в  одном  из  тех  скучных  белых
графинов, какие бывают только в гостиницах. Когда они  выпили  по  бокалу,
она протянула лукавым голосом:
   - Думаю,  что  вы,  друзья,  осилите  и  по  второму,  вам  причитаются
дивиденды! - чем сразу показала, что, будучи дамой, она  все  же  знает  в
совершенстве всю сложную механику питья коктейлей.
   Выйдя из номера, Бэббит намекнул Роджерсу:
   - Послушай, У.-А., старый ты петух, сдается  мне,  что  в  этот  чудный
"абенд" [вечер (нем.)] мы бы с превеликим удовольствием не уезжали домой к
нашим любящим женам, а остались бы тут да закатили вечеринку.  Что  ты  на
это скажешь?
   -  Джордж,  твоими  устами  говорит  сама  мудрость  и  эта,  как   ее,
благо-го-разумно-витость. Эл Уинг уже отправил жену в Питтсбург.  Давай-ка
позовем и его!
   В половине седьмого они сидели в номере вместе с Эльбертом Уингом и еще
двумя делегатами. Все скинули пиджаки, расстегнули  жилетки,  лица  у  них
были красные, голоса  громкие.  Они  приканчивали  бутылку  пронзительного
самогонного виски и умоляли официанта:
   - Послушай, сынок, достань-ка нам еще такого же формалинчику, а?
   Они курили толстенные сигары, сбрасывая пепел и окурки на ковер.
   Давясь от хохота, они рассказывали анекдоты. Словом, это были настоящие
мужчины, в блаженном первобытном состоянии.
   Бэббит тяжело вздохнул:
   - Не знаю, жеребцы, как  вы,  но  я  лично  люблю  вырваться  на  волю,
своротить парочку скал, вскарабкаться на  полюс  да  йог  махать  северным
сиянием!
   Делегат  от   Спарты,   серьезный,   сосредоточенный   юнец,   несвязно
забормотал:
   - Честное слово, я примерный муж, но  до  чего  надоедает  каждый  день
возвращаться домой и никуда, кроме кино, не ходить.  Я  из-за  этого  даже
записался в Национальную гвардию, честное слово! Лучше моей женки у нас  в
городе и не найдешь - да вот... А знаете, кем я хотел быть? Знаете, о  чем
я мечтал? Стать знаменитым химиком, вот кем! Да  папашка  погнал  меня  на
большую дорогу, продавать кухонную утварь, вот я на этом и застрял, на всю
жизнь застрял, и выхода нет! Ну, к черту! Кто завел  похоронный  разговор?
Не выпить ли нам еще? Выпьем, выыыы-ыпьем, это нам не вре-ее-дно!
   - Верно! Хватит хныкать! - весело сказал У.-А.Роджерс. - А  вы  знаете,
ребята, что я у нас на деревне - первый певец! Ну, подхватывай:

   Старикану ханже говорит молодой:
   "Ты не хочешь ли выпить со мной?"
   Старый квакер в ответ: "Я не против, о нет!
   Клюкнем, юный ханжа, по одной".


   Обедали они в мавританском зале отеля "Седжвик". Где-то и как-то к  ним
пристали еще два приятеля: фабрикант мушиной липучки и  зубной  врач.  Все
пили виски прямо из чайных  чашек,  острили,  совершенно  не  слушая  друг
друга, разве только когда У.-А.Роджерс дурачил официанта-итальянца.
   - Послушай, Джузеппе, - говорил он с невинным  видом,  -  подай-ка  мне
пару жареных слоновых ушей!
   - Простите, сэр, этого у нас нет.
   - Как? Нет слоновых  ушей?  Не  может  быть!  -  Роджерс  повернулся  к
Бэббиту: - Слыхали? Педро говорит, что у них слоновые уши все вышли!
   - Разрази меня гром! - сказал человек из  Спарты,  с  трудом  сдерживая
смех.
   - Что ж, Карло, в таком случае принеси мне телячью ногу и пару  бушелей
жареной картошки, да и горошку подкинь, - продолжал Роджерс. - Наверно,  у
вас там, в далекой знойной  этой  самой,  все  итальяшки  добывают  свежий
горошек прямо из консервных банок, верно?
   - Нет, сэр, в Италии растет прекрасный горошек.
   - Да неужели? Джорджи, слыхал? В Италии свежий горошек растет прямо  на
грядках! Ей-богу, век живи - век учись, Антонио, если  только  выживешь  и
сил хватит! Ладно, Гарибальди, тащи-ка сюда на  палубу  бифштекс  с  двумя
стопками картошечки, чтобы хрустела, компрехене-ву [искаж.  comprenez-vous
- понимаете (франц.)], Микелович Анджелони?
   Потом Эльберт Уинг долго восторгался:
   - Ей-богу, У.-А., загнали вы этого итальяшку в тупик! Ни  черта  он  не
понял!
   Тут Бэббит нашел объявление в "Монаркском вестнике" и прочел его  вслух
под смех и аплодисменты:

   "Старый Колониальный Театр
   ТРЯХНИ СТАРИНОЙ!
   ПТИЧКИ ПЕВЧИЕ
   Хор хорошеньких херувимов!
   Купальщицы в комедии
   Пит Менутти со своими
   Чудо-крошками!

   Подходи, Бенни, бери билет, лучших девушек не было и нет! Наш городишко
таких не видал, все спешите в этот зал! Каждая ножка взмахнет немножко - и
ты уж лег у этих ног! Вот  какой  ты  получишь  процент:  сто  одиннадцать
веселья на каждый цент! Сестры Кальроза свежей, чем роза, даже за тень  их
не пожалеешь денег! Джону Зилберштейну не занимать перца, будете  смеяться
от всего сердца! Зрит