жена  его
подозревает. Много  лет  ей  докучали  любые  проявления  нежности,  кроме
поцелуя при прощании, однако теперь ее обижало, когда  ослабевали  вспышки
супружеского внимания, а тут он и вовсе перестал ею интересоваться и  даже
испытывал к ней что-то вроде отвращения. Он не  мог  изменять  Танис.  Его
раздражала расплывшаяся фигура жены, валики жира,  выпирающие  из  платья,
потрепанная нижняя юбка, которую она собиралась и все забывала  выбросить.
Но он понимал, что она, зная его насквозь,  замечала  это  отвращение.  Он
старательно, тяжеловесно, игриво пытался его замаскировать. И не мог.
   Рождество  провели  сравнительно  сносно.  Пришел   Кеннет   Эскотт   -
признанный жених Вероны. Миссис Бэббит пролила  слезу  и  назвала  Кеннета
своим новым сыном. Бэббит беспокоился за Теда, который перестал жаловаться
на университет и стал подозрительно уступчив. Бэббит не знал, что  задумал
мальчик, а спросить стеснялся. Сам Бэббит тайком ускользнул  после  обеда,
чтобы отвезти Танис подарок - серебряный  портсигар.  Когда  он  вернулся,
миссис Бэббит что-то уж слишком невинным тоном спросила:
   - Что, подышал свежим воздухом?
   - Да, прокатился немножко, - пробормотал он.
   После Нового года жена сказала:
   - Я получила письмо от сестры, Джордж. Она  не  совсем  здорова.  Может
быть, мне поехать, побыть с ней две-три недели?
   Обычно миссис Бэббит никогда не уезжала из  дому  зимой,  кроме  как  в
самых экстренных случаях, к тому же этим летом она отсутствовала несколько
недель. Да и Бэббит был  не  из  тех  мужей,  которые  спокойно  переносят
разлуку с женой. Он любил,  чтобы  жена  сидела  дома,  заботилась  о  его
одежде, знала, как надо поджарить ему  бифштекс,  и  ему  было  спокойнее,
когда она кудахтала тут рядом. Но в этот раз он даже не  мог  выдавить  из
себя обычной фразы: "Неужто  она  без  тебя  не  обойдется?"  И,  стараясь
изобразить на лице сожаление, чувствуя, что жена пристально следит за ним,
он в душе был полон лучезарных мечтаний о Танис.
   - Так как же по-твоему - ехать мне или нет? - резко спросила она.
   - Решай сама, душенька, я не знаю.
   Она со вздохом отвернулась, а его сразу прошиб пот.
   Все четыре дня, до самого ее отъезда, она была до странности тиха, а он
неуклюже ласков. Ее поезд уходил в полдень. Едва последний вагон исчез  за
товарным депо, Бэббиту уже не терпелось побежать к Танис.
   - Нет, черта с два, не  пойду!  -  поклялся  он.  -  Неделю  к  ней  не
покажусь!
   Но уже в четыре он был у нее.


   Он, человек, который когда-то сам был хозяином своей жизни, -  или  так
ему, по крайней мере, казалось, - теперь, вот уже две недели,  кружился  в
водовороте страсти, очень скверного виски и сложнейших отношений с  новыми
знакомыми, с теми "закадычными" новыми друзьями,  которые  всегда  требуют
гораздо больше внимания,  чем  старые  приятели.  Каждое  утро  он  мрачно
вспоминал, каким идиотом был вчера вечером. Голову  ломило,  губы  и  язык
горели от бесчисленных сигарет, и, сам себе не веря,  он  считал,  сколько
было выпито стаканов виски, и стонал: "Нет, надо бросить!" Он  уже  больше
не  говорил:  "Довольно,  брошу!"  -  зная,  что  вся  утренняя  решимость
испарится к вечеру. Остановиться он уже не мог.
   Он  познакомился  с  друзьями  Танис;  его  встретили  со  всем   пылом
полуночников, которые пьют, танцуют и болтают,  боясь  замолчать  хоть  на
минутку; его приняли в ту среду, которую Танис называла  "наша  компания".
Познакомился он с ними впервые в день, когда было особенно много работы  и
он надеялся отдохнуть с Танис, медленно впивая ее восторженное обожание.
   Но уже из прихожей он услыхал веселые крики и  визг  граммофона.  Когда
Танис открыла дверь, он увидел, что в папиросном  дыму  кружатся  какие-то
фантастические фигуры. Столы и стулья были сдвинуты к стенке.
   - О, как чудно! - запищала Танис.  -  Это  Керри  Норк  придумала!  Она
решила, что пора собраться, обзвонила всю компанию по телефону, и вот  они
здесь!.. Джордж, это Керри!
   Керри соединяла в себе самые неприятные черты старой  девы  и  домашней
хозяйки. Ей давно стукнуло сорок, у нее были сомнительные белокурые волосы
и, при совершенно плоской  груди,  мощные  бедра.  Бэббита  она  встретила
кокетливым хихиканьем:
   - Привет новому члену нашей компании! Танис  говорит,  что  вы  мужчина
хоть куда!
   Очевидно, все ждали, что он будет танцевать, по-мальчишески  заигрывать
с Керри, и он, по непростительной глупости поддавшись этому, старался  как
мог. Он таскал Керри по комнате, налетая на другие пары, на радиаторы,  на
стулья с искусно замаскированными  ножками.  Танцуя,  он  разглядывал  всю
"компанию": худенькую молодую женщину с умным,  заносчивым  и  насмешливым
лицом, еще какую-то особу, которую он потом никак не мог  вспомнить,  трех
слишком хорошо одетых и слегка женственных юнцов -  не  то  официантов  из
кафе-мороженого, не то людей, рожденных именно для этой профессии. Был там
и человек одних лет с Бэббитом, неподвижный, самодовольный, явно обиженный
присутствием Бэббита.
   Когда он, выполнив свой долг, кончил  танцевать,  Танис  отвела  его  в
сторону и попросила:
   - Милый, не можете ли вы сделать мне одолжение? У  меня  нет  ни  капли
спиртного, а наша компания хочет повеселиться. Вы не могли бы  съездить  к
Хили Хэнсону и достать чего-нибудь?
   - Пожалуйста! - сказал он, стараясь не выказывать досады.
   - Знаете что? Пусть Минни Зоннтаг поедет с вами.  -  Танис  кивнула  на
худую насмешливую женщину.
   Мисс Зоннтаг приветствовала его довольно язвительно.
   -  Здравствуйте,  мистер  Бэббит!  Танис  мне  сказала,  что  вы  очень
выдающаяся личность, и  я  польщена,  что  мне  разрешено  ехать  с  вами.
Конечно, я не привыкла общаться со светскими людьми вроде вас, так  что  я
даже не знаю, как мне держаться в столь высоком обществе!
   В таком духе мисс Зоннтаг разговаривала всю дорогу до Хили Хэнсона. Ему
хотелось на все ее колкости ответить: "Идите вы к черту!" - но он никак не
мог решиться на столь разумную реплику. Его раздражало само  существование
"компании". Уже раньше он слышал от Танис про "душечку Керри"  и  про  то,
что "Минни Зоннтаг - такая умница, вы ее будете обожать!" - но  он  как-то
не верил в их реальность. Ему представлялось, что Танис живет  в  какой-то
розовой пустоте и всегда  ждет  его,  свободная  от  условностей  Цветущих
Холмов.
   Вернувшись   в   квартирку   Танис,   он   еще   должен   был   вынести
покровительственное одобрение  юнцов  из  кафе-мороженого.  Они  проявляли
какое-то слюнявое дружелюбие, под стать сухой враждебности  мисс  Зоннтаг.
Они называли его "старина Джорджи", они кричали: "Давай, давай, молодчага!
Топай крепче!" - эти мальчишки в спортивных пиджачках, прыщавые  щенки  не
старше Теда, но уже отекшие, как  актеры  кабаре,  умеющие  танцевать  без
передышки, заводить  граммофон,  курить  без  конца  и  покровительственно
поощрять  Танис.  Бэббит  пытался  стать  таким,  как  они.   Он   кричал:
"Молодчина, Пит!" - но голос у него срывался.
   Эти миляги-танцоры были явно по душе Танис, она вся так и  вскидывалась
от их неумелых ухаживаний и, как бы случайно,  чмокала  их  после  каждого
танца. В эти минуты Бэббит ее ненавидел. Она казалась ему очень немолодой.
Он вглядывался в морщинки на мягкой шее, в складки кожи  под  подбородком.
Все, что в молодости было упругим, уже увяло, опадало. В  перерывах  между
танцами она сидела  в  огромном  кресле,  вызывающе  помахивая  сигаретой,
приглашая своих желторотых обожателей посидеть с  ней.  ("Воображает,  что
она королева какая-нибудь!" - мысленно ворчал  Бэббит.)  Певучим  голоском
она спрашивала мисс Зоннтаг: "Правда, у меня  прелестная  студия?"  ("Тоже
еще - студия! Обыкновенная квартирка для старых дев с болонками!  Господи,
хоть бы скорее домой! Как бы мне удрать отсюда".)
   Но у него зарябило в глазах после того, как он вкусил неочищенного,  но
чрезвычайно крепкого виски от Хили Хэнсона. Он сразу слился с "компанией".
Он радовался, что Керри Норк и Пит - наименее глупый из вертлявых юнцов  -
хорошо к нему  относятся,  и  ему  казалось  необычайно  важным  завоевать
расположение   неприветливого   пожилого   человека,   который    оказался
железнодорожным служащим по имени Фултон Бемис.
   Все разговоры "компании" состояли из визга,  двусмысленностей,  намеков
на людей, которых Бэббит не знал.  Очевидно,  друзья  Танис  были  о  себе
чрезвычайно  высокого  мнения.  Они  -  "компания",  были  умны,  красивы,
забавны. Они и богема, и столичные штучки, им доступна вся  роскошь  жизни
Зенита: танцульки, кино, загородные рестораны. С бесцеремонным  презрением
ко всем, кого они считали "домоседами" или  "скупердяями",  они  наперебой
трещали:
   - Ах, Пит, разве я тебе не рассказывала, что  этот  болван  кассир  мне
заявил, когда я немножко опоздала? Не-под-ра-жа-емо глупо!
   - Ой, как Т.-Д. надрызгался! Слушай, он просто весь закостенел!  А  что
Глэдис ему сказала?
   - Подумайте, какая наглость - Боб Бикерстафф непременно хотел  залучить
нас к себе домой! Видали  такую  наглость?  Нет,  скажите,  разве  это  не
наглость?
   - А вы видели,  как  Дотти  танцевала?  Честное  благородное  -  дальше
некуда!
   Бэббит во всеуслышание соглашался с недавно ненавистной ему мисс  Минни
Зоннтаг, что каждый, кто может хоть один вечер прожить без танцев и джаза,
- рыба, деревяшка и жалкое существо; а когда миссис Керри  Норк  лепетала:
"Вы любите сидеть на полу? Ах, это так богемно!" - он в ответ  орал:  "Еще
бы!" Теперь вся "компания" казалась  ему  необыкновенно  милой.  Когда  он
упоминал о своих друзьях - сэре Джеральде Доуке,  лорде  Уайкоме,  Уильяме
Вашингтоне Иторне и Чаме Фринке, он  радовался  снисходительному  интересу
"компании". Он так проникся их легкомысленным духом,  что  даже  не  очень
расстроился,  когда  Танис  склонилась  на  плечо  к   самому   юному   из
молокососов, да и ему самому приятно было пожимать пухлую руку Керри Норк,
выпустил он ее только потому, что Танис явно разозлилась.
   В два часа ночи он вернулся домой уже полноправным членом "компании"  и
всю следующую неделю был связан по  рукам  и  ногам  чрезвычайно  сложными
условностями,  чрезвычайно  утомительными  требованиями   их   веселой   и
свободной жизни.  Ему  приходилось  бывать  на  всех  их  вечеринках,  его
вмешивали во все телефонные разговоры, - они без конца звонили друг другу,
чтобы объяснить, что она вовсе не говорила то,  что  она  якобы  говорила,
когда говорила то-то и то-то, и почему это Пит ходит и всем  говорит,  что
она это говорила?
   Ни в одной семье никогда так настойчиво не расспрашивают, где кто  был,
как расспрашивали друг дружку члены "компании". Все они непременно  знали,
где кто находился в данную минуту, или возмущенно требовали  подробнейшего
отчета за всю неделю. Бэббит ловил себя на том, что  объясняет  Керри  или
Фултону Бемису, из-за чего он не смог приехать на вечеринку раньше  десяти
вечера, да еще надо было извиняться за то, что пришлось обедать с деловыми
знакомыми.
   Члены  "компании"  должны  были  непременно  обмениваться   телефонными
звонками не реже, чем раз в неделю. "Почему вы  мне  не  позвонили?"  -  с
упреком  спрашивали  Бэббита  не  только  Танис  и  Керри,  но   и   новые
"закадычные" друзья: Дженни, и Капитолина, и Тутс.
   И  если  был  такой  момент,  когда  Танис  показалась  ему  увядшей  и
сентиментальной, то впечатление это совсем исчезло на вечере у Керри Норк.
У миссис Норк был огромный дом и маленький муж. К ней на вечер пришла  вся
"компания": когда собирались все полностью, их было человек тридцать пять.
Теперь Бэббит, известный под  именем  "старина  Джорджи",  стал  одним  из
старожилов "компании", так  как  в  ней  каждый  месяц  состав  обновлялся
наполовину, и тот, кто помнил доисторические времена, то есть  две  недели
назад, еще до того, как миссис Эбсолом, специалист по  лечебному  питанию,
уехала в Индианаполис, а Мак "разобиделся" на  Минни,  тот  мог  считаться
одним из заслуженных главарей "компании", имел право  снисходить  к  новым
Питам, Глэдисам и Минни.
   В гостях у  Керри  Танис  не  приходилось  хозяйничать.  Она  держалась
самоуверенно, с достоинством,  изящная  и  красивая,  в  черном  шифоновом
платье, которое он так любил. В этом огромном безобразном доме было  много
укромных уголков, где Бэббит мог посидеть с ней спокойно. Он раскаивался в
тогдашней неприязни, таял у ее ног  и,  счастливый,  отвез  ее  домой.  На
следующий день он купил  ярко-желтый  галстук,  чтобы  ради  нее  казаться
моложе. Он с грустью сознавал, что красивым он стать не может, видел,  что
он тяжеловат, склонен к полноте, но он танцевал, наряжался, много говорил,
стараясь сделаться таким же молодым, как она... вернее, как она казалась.


   Как все новообращенные - будь то в религии, в любви или в садоводстве -
словно по волшебству обнаруживают, что хотя им до сих пор казалось,  будто
эти увлечения и вовсе не существуют на свете, но на самом  деле  весь  мир
только ими и полон, - так и Бэббит,  обращенный  на  путь  разгула,  везде
находил для этого приятные возможности.
   Совершенно по-новому представлялся ему теперь  его  гуляка  сосед,  Сэм
Доппелбрау. Доппелбрау были люди  респектабельные,  люди  работящие,  люди
состоятельные, но идеалом счастья для них был вечный кабак. Главное  место
в их жизни занимали загородные пирушки в угаре алкоголя, никотина, бензина
и поцелуев. Он и его знакомые отлично работали всю  неделю  и  всю  неделю
ждали субботы,  когда  они,  по  их  выражению,  "затевали  вечеринку",  и
затеянная вечеринка становилась все шумнее и шумнее до самого  воскресного
утра и обычно кончалась бешеной гонкой на машинах неизвестно куда.
   Однажды вечером, когда Танис ушла  в  театр,  Бэббит  попал  в  веселую
компанию к Доппелбрау и там клялся в дружбе людям, о которых он много  лет
подряд  конфиденциально  говорил  миссис  Бэббит,  что  это  просто  шайка
бездельников, с которыми он  не  стал  бы  якшаться  даже  на  необитаемом
острове! В этот вечер он уныло приплелся домой и стал возиться  во  дворе,
счищая с  дорожки  ледяные  комья,  следы  чьих-то  ног,  застывшие  после
снегопада и похожие на ископаемые. К нему подошел,  шмыгая  носом,  Говард
Литтлфилд.
   - Все еще вдовеете, Джордж?
   - Угу. Опять вечер холодный.
   - Что пишет жена?
   - Ничего, здорова, а вот сестра у нее до сих пор хворает.
   - Вы бы зашли к нам сегодня пообедать, Джордж.
   - М-мм... нет, спасибо! Мне надо уходить.
   Вдруг он почувствовал, что ему ненавистен Литтлфилд с его  "интересными
статистическими данными" по совершенно  неинтересным  вопросам.  Он  скреб
дорожку, ворча себе под нос.
   Тут появился Сэм Доппелбрау.
   - Добрый вечер, Бэббит. Трудитесь?
   - Ага. Надо размяться.
   - Любите, когда такой морозец?
   - Да, ничего.
   - Все вдовеете?
   - М-да...
   - Слушайте, Бэббит, пока вашей супруги нет... Я знаю, вы насчет выпивки
не очень, но мы с женой были бы страшно рады, если б вы  завернули  к  нам
вечерком. Может, выдержите разок хороший коктейль?
   - Выдержу? Нет, молодой человек, видно, вы не знаете, что  дядя  Джордж
такие коктейли умеет сбивать, каких во всей Америке не сыщешь!
   - Уррраа! Вот это другой разговор!  Слушайте:  у  нас  сегодня  кое-кто
собирается, Луэтта Свенсон и еще всякий веселый народ,  откупорим  бутылку
довоенного джина, потанцуем. Почему бы и вам не забежать, не  встряхнуться
для разнообразия?
   - Ну что ж... а в котором часу?
   Он пришел к Сэму Доппелбрау ровно в девять. В этом доме он был в третий
раз. Но к десяти он уже звал мистера Доппелбрау "Сэм, старая калоша!".
   В одиннадцать все поехали в ресторан "Старая  ферма".  Бэббит  сидел  в
машине Доппелбрау рядом с Луэттой Свенсон. Когда-то он  робко  пытался  за
ней ухаживать. Теперь он не пытался, а просто ухаживал  изо  всех  сил,  и
Луэтта, склонив ему головку на плечо, жаловалась,  какой  тяжелый  человек
Эдди, и смотрела на Бэббита как на светского и опытного сердцееда.
   Из-за "компании" Танис, семьи Доппелбрау и  других  искателей  забвения
Бэббит в течение двух недель каждый вечер возвращался  домой  поздно,  еле
держась на ногах. Даже когда он был как в тумане и уже не мог идти, он все
же  сохранял  способность  хорошо   вести   машину:   замедлять   ход   на
перекрестках, разъезжаться с другими автомобилями. Покачиваясь, он  входил
в дом. Когда Верона и Кеннет Эскотт сидели в гостиной, он пробирался  мимо
них, торопливо здоровался, мучительно ощущая на себе взгляд  их  спокойных
молодых глаз, и прятался наверху. В теплом  доме  он  чувствовал,  что  он
гораздо пьянее, чем ему казалось. Голова кружилась. Лечь он не решался. Он
пытался выгнать хмель горячей ванной. На какой-то миг голова  прояснялась,
но, двигаясь по ванной комнате, он терял глазомер, сбрасывал полотенца,  с
грохотом ронял мыльницу и пугался, что выдаст себя перед детьми. Дрожа  от
холода, в халате, он пытался читать вечернюю газету. Он  не  пропускал  ни
слова, он как будто понимал смысл написанного, но через минуту не смог  бы
сказать, о чем только что читал. Стоило ему лечь, как у  него  мутилось  в
голове,  и  он  поспешно  садился,  пытаясь  овладеть  собой.  Наконец  он
успокаивался,  хотя  его  слегка  подташнивало,  кружилась  голова  и  жег
невыносимый  стыд.  Скрывать  свое  "состояние"  от   собственных   детей!
Танцевать и орать в компании людей, которых презираешь! Болтать  глупости,
петь идиотские песни, пытаться целовать каких-то дур! Сам себе не веря, он
вспоминал, как он крикливо фамильярничал с юнцами, которых он в два  счета
выгнал бы из своей конторы, как  они  покровительственно  хлопали  его  по
плечу и как самая ехидная, стареющая дама делала ему замечания за то,  что
он танцевал слишком пылко. И при этих воспоминаниях  он  рычал:  "Ненавижу
себя! Боже, как я себя ненавижу!" И в бешенстве клялся: "Довольно!  Конец!
Хватит!"
   На следующее утро он  еще  тверже  уверился,  что  все  кончено,  и  за
завтраком по-отечески  серьезно  разговаривал  с  дочками.  Но  к  полудню
уверенность несколько ослабела. Он не отрицал, что вел себя глупо,  -  это
он понимал почти так же отчетливо, как ночью, -  но  все-таки  даже  такая
жизнь лучше, чем возвращаться к деланной задушевности клубных приятелей. В
четыре часа ему уже хотелось выпить. Теперь у него в столе  обычно  стояла
бутылка виски, и, поборовшись с собой минуты две, он выпивал глоток. После
трех-четырех глотков ему уже начинало казаться, что вся "компания"  сплошь
- милейшие и занятнейшие люди, друзья, а в шесть часов он  уже  снова  был
среди них... и все повторялось как по-писаному.
   Голова по утрам стала болеть меньше. Сначала его спасение было  в  том,
что он плохо переносил алкоголь, но и это спасительное свойство постепенно
пошло прахом. Вскоре он уже мог пить  до  рассвета  и  вставать  в  восемь
часов, не чувствуя особенной тяжести ни на душе, ни в желудке.
   Но ни угрызения совести, ни желание избавиться от напряженных усилий  -
как бы не  отстать  от  бурно  веселящейся  компании,  -  ничто  не  могло
сравниться с чувством  неполноценности,  когда  он  действительно  начинал
"отставать". Для него быть самым "компанейским"  из  всей  компании  стало
такой же целью, как зарабатывать  много  денег,  хорошо  играть  в  гольф,
говорить  речи,  прорваться  в  круг  Мак-Келви.  Но  все  же  он   иногда
"отставал".
   Он  обнаружил,  что  Пит  и  другие  юнцы  считают  "компанию"  слишком
добродетельной  и  благопристойной  и  что  Керри,  которая   всего   лишь
целовалась по уголкам, слишком верна супружескому долгу. Так же как Бэббит
удирал с Цветущих Холмов в "компанию", так эти молодые франты  удирали  от
приличного общества и "проводили время" с разбитными девицами, с  которыми
знакомились в универсальных магазинах  и  в  гардеробных  отелей.  Однажды
Бэббит попробовал съездить с ни