Скажите,  как
мне быть с мамой?
   По-мужски легко он разрешил все  ее  сомнения.  Приезд  мамы  отложить.
Керри послать к чертям. Она поблагодарила его за эти драгоценные советы, и
они стали  привычно  сплетничать  про  "компанию".  Про  то,  какая  Керри
сентиментальная дура. Про то, какой Пит ленивый мальчишка. Про  то,  каким
славным может быть Фултон Бемис - "конечно, после  первой  встречи  многие
считают его старым ворчуном  только  потому,  что  он  не  начинает  сразу
гоготать над их шутками, но стоит узнать его поближе, и всякий скажет, что
он прелесть!".
   Но после того как они всех обсудили подробнейшим образом,  разговор  не
клеился. Бэббит попытался было завести интеллигентную  беседу  на  мировые
темы. Он высказал несколько глубоко продуманных  суждений  о  разоружении,
свободомыслии  и  терпимости,  но  ему  показалось,  что  мировые  вопросы
интересовали Танис лишь постольку, поскольку они касались Пита, Керри  или
их самих. Наступило тягостное для Бэббита молчание. Он попытался заставить
ее разговориться, но молчание серым призраком встало между ними.
   - А... ммм-ммм... - выдавил  он  из  себя,  -  я...  мне  кажется,  что
безработица уменьшается.
   - Может быть, Питу удастся получить приличное место.
   Молчание.
   Он сделал отчаянную попытку:
   - В чем дело, дружочек? Бы сегодня какая-то грустная.
   - Разве? Нет, ничего. А вам... не все ли равно, грущу я или нет?
   - Мне? Как это все равно? Конечно, нет!
   - Правда? - Она бросилась к нему, примостилась на ручке его кресла.
   Ему ужасно не хотелось принуждать себя к нежности по отношению  к  ней.
Он погладил ее руку, натянуто улыбнулся и снова развалился в кресле.
   - Джордж, я все думаю - ты меня любишь или нет?
   - Конечно, люблю, дурочка!
   - Правда, солнышко? Правда, любишь хоть капельку?
   - Ясно, люблю. Иначе разве я торчал бы тут целый вечер?
   - Ого, молодой человек! Что за тон! Не  смейте  говорить  со  мной  так
сердито!
   - Нет, я не хотел... - И почти по-детски  обиженно  он  пожаловался:  -
Господи боже, просто надоело, говоришь обыкновенным голосом,  а  все  тебя
попрекают, что ты сердишься. Петь мне, что ли?
   - Кто это "все"? Каких еще дам вы утешали?
   - Слушай, что это за намеки?
   В ее голосе звучало смирение:
   - Знаю, милый. Я просто тебя дразнила. Маленький и не думал  сердиться.
Маленький просто устал. Прости гадкую Танис! Скажи, что любишь, скажи!
   - Люблю... Ну да, люблю.
   - Да, по-своему! - вызывающе сказала она, и тут же  спохватилась:  -  О
милый, прости меня, я не хотела тебя обидеть. Но... но я  так  одинока!  Я
чувствую себя такой бесполезной. Никому я не нужна, ничего не могу сделать
для других. И знаешь, милый, я такой энергичный человек - было бы  только,
что делать! И я еще молода, не правда ли?  Я  не  старуха!  Правда,  я  не
глупая старуха?
   Ему пришлось разуверять ее. Она  гладила  его  волосы,  и  он  старался
сделать довольное лицо, хотя в этом  мягком  прикосновении  он  чувствовал
настойчивую властность. Ему становилось невтерпеж. Хотелось уйти,  убежать
в суровый, надежный мужской мир, без всяких сантиментов.  Может  быть,  ее
ласковые пальцы вдруг ощутили  его  брезгливую  неприязнь.  Она  перестала
гладить его и, придвинув скамеечку, села у ног Бэббита, умоляюще глядя  на
него. Но часто бывает, что собачья преданность или внезапный детский страх
вызывает у мужчины не жалость к женщине, а  лишь  какое-то  раздражение  и
невольную жестокость. Так и ее самоунижение только злило его. И он  видел,
что она уже не молода, что она скоро совсем постареет. Он  ненавидел  себя
за эти мысли, но не мог от них избавиться. "Стареет! -  с  тоской  подумал
он. - Стареет!" Он заметил, как кожа под ее подбородком, у глаз, у  кистей
рук собирается тонкими складками. На шее виднелась шершавая  кожа,  словно
крошки от ластика на бумаге. Стареет! Годами  она  моложе  его,  но  тошно
смотреть, как она мечтательно подымает свои большие, круглые  глаза,  "как
будто, - с дрожью отвращения подумал он, - тебе объясняется в  любви  твоя
собственная тетушка!".
   Внутри  у  него  все  переворачивалось:  "Надо  кончать  эту  идиотскую
канитель. Надо с ней порвать. Она чертовски милая, хорошая женщина, и я ее
не могу обижать, но ей будет гораздо легче, если порвать сразу, как  ножом
отрезать, - чисто хирургическая операция".
   Он  вскочил  на  ноги.  Он  заговорил  настойчиво,  решительно.   Чтобы
сохранить чувство собственного достоинства, он во что бы то ни стало хотел
ей доказать, что виновата во всем она сама.
   - Может быть,  я  сегодня  не  в  своей  тарелке,  но,  честно  говоря,
дружочек,  я  не  приходил,  потому  что  запустил  работу  и  надо   было
разобраться, что к чему. Надо быть умницей и  ждать,  пока  я  сам  приду!
Неужто ты не понимаешь, дорогая, что, заставив меня прийти, ты  тем  самым
вызвала во мне - уж такой я упрямый осел! - только одно  сопротивление!  А
сейчас, милая, мне надо уходить...
   - О нет, любимый, погоди! Нет!
   - Да! Я ухожу. А там посмотрим, как будет дальше.
   - Не  понимаю,  милый,  что  значит  "дальше"?  Разве  я  сделала  тебе
что-нибудь плохое? О, это ужасно, прости меня!
   Он решительно заложил руки за спину:
   - Ничего плохого ты не сделала, господь с тобой! Лучше тебя я никого не
знаю. Но дело-то в том... черт возьми, неужели ты не понимаешь, что у меня
есть обязанности, работа? Мне надо вести дело, и хотя  ты  можешь  мне  не
верить, у меня есть жена, есть семья, которую я очень люблю! - И, совершая
это убийство, он вдруг почувствовал себя благородным и добродетельным. - Я
хочу, чтобы мы были друзьями, но, черт возьми, не могу я так жить, не могу
чувствовать, что обязан бегать сюда каждую минуту...
   - Ах, милый, милый, да я же тебе всегда  твердила,  что  ты  совершенно
свободен! Я только хотела,  чтобы  ты  приходил  сюда,  когда  устанешь  и
захочешь  отдохнуть,  поговорить  со  мной  или  повеселиться   на   наших
вечеринках...
   Она рассуждала так разумно, она была так права, так мила! Целый час  он
потратил на то, чтобы уйти, ни о чем не  договорившись,  но,  в  сущности,
договорившись до конца. И, выйдя на волю, в пустоту, под холодный северный
ветер, он вздохнул:
   - Слава богу, все кончено! Бедная Танис! Бедная, милая, славная  Танис!
Но все кончено! Навсегда! Я свободен.



        "32"

   Жена не спала, когда он пришел домой.
   - Ну, как, весело было? - бросила она.
   - Нет, не весело! Очень скучно! Что-нибудь еще объяснить?
   - Джордж, как ты можешь разговаривать в таком тоне? Боже мой,  что  это
на тебя напало!
   - Ничего на меня не напало, черт подери! Зачем  ты  все  время  ко  мне
цепляешься?
   Мысленно  он  одернул  себя:  "Тише!  Перестань  хамить!  Конечно,  она
обиделась - бросил ее одну на весь вечер".  Но  он  тут  же  забыл  всякую
сдержанность, когда она завела свое:
   - Зачем же тогда ходить по чужим  людям?  Или,  может  быть,  ты  опять
скажешь, что был на заседании комитета?
   - Нет, не скажу. Я был в гостях у женщины. Сидели у камина  и  дразнили
друг друга, веселились вовсю, если хочешь знать!
   - Но... ты так это говоришь, как будто я виновата, что ты  гам  был.  Я
тебя к ней послала, да?
   - Да, ты!
   - Ну, знаешь, это слишком...
   - Ты ненавидишь "чужих", как ты говоришь. Дай только тебе волю,  ты  из
меня сделаешь такого же старикашку домоседа, как Говард Литтлфилд. Никогда
не позовешь в дом интересных людей,  тебе  бы  только  сидеть  со  старыми
чучелами и молоть про погоду. Ты все делаешь, чтобы я стал  стариком.  Так
вот, имей в виду, я этого не позволю...
   Эти неслыханные обвинения так на нее подействовали, что  она  огорченно
залепетала:
   - Что ты, милый, с чего ты взял? Я не хочу,  чтобы  ты  стал  стариком,
неправда! Может быть, в чем-то ты и прав! Может быть, я не  умею  заводить
новые знакомства. Но вспомни, как мы иногда уютно и мило  проводим  время,
вспомни наши обеды, кино и все такое...
   С истинно мужской хитростью он не  только  убедил  себя,  что  она  его
обидела, - голос его звучал так резко и он так напал на жену, что сумел  и
ее убедить, будто она перед ним виновата, и довел  ее  до  того,  что  она
стала извиняться перед ним за вечер, который он провел  у  Танис.  Он  лег
спать довольный, чувствуя себя  не  только  хозяином,  но  и  мучеником  в
собственном доме. Правда, когда он ложился, у  него  мелькнула  неприятная
мысль, что он, возможно, был не совсем справедлив. "Стыдно, что я  так  на
нее набросился! Она по-своему права. Может быть, и ей  не  так  уж  весело
живется. Впрочем, ерунда! Ей полезно немного встряхнуться! А я должен быть
свободен! И от нее, и от Танис, и от клубной братии - от всех! Я сам  себе
хозяин!"


   В таком настроении он пошел в клуб  Толкачей  и  на  завтраке,  который
состоялся  на  следующий  день,  держал  себя  особенно  вызывающе.  Перед
собравшимися выступал некий член конгресса, который только что вернулся  в
Америку после исчерпывающего трехмесячного изучения  финансов,  этнологии,
политического строя, лингвистических особенностей, минеральных ресурсов  и
земледелия   Германии,   Франции,   Великобритании,    Италии,    Австрии,
Чехословакии, Югославии и Болгарии. Он подробно осветил все эти вопросы  и
рассказал три анекдота о том, как в Европе неправильно  представляют  себе
Америку, а также с воодушевлением высказался о необходимости  не  впускать
этих невежественных иностранцев в Соединенные Штаты.
   - Да, очень содержательная беседа. Крепко, по-мужски!  -  сказал  Сидни
Финкельштейн.
   Но Бэббит был недоволен:
   - Жульничество! Пустая болтовня! И чем ему не угодили иммигранты? Чушь,
будто все они невежды, да и сдается  мне,  что  сами  мы  -  потомки  этих
иммигрантов!
   - Ох, не морочьте мне голову! - сказал мистер Финкельштейн.
   Бэббит заметил, что доктор А.-И.Диллинг, насупившись, прислушивается  к
его словам через стол. Доктор  Диллинг  был  одним  из  самых  влиятельных
членов клуба Толкачей. Он был не терапевтом, а  хирургом  -  специальность
гораздо более романтическая  и  видная.  Это  был  огромный,  внушительный
человек, с копной черных волос и густыми черными усами.  В  газетах  часто
писали  о  его  операциях.  Он  был  профессором  на  кафедре  хирургии  в
университете штата, обедал в самых знатных домах Зенита на Ройял-ридже,  и
ходили слухи, что у него несколько  сот  тысяч  долларов.  Бэббит  не  мог
вынести, что такая выдающаяся личность неприязненно косится  на  него.  Он
торопливо стал расхваливать остроумие члена конгресса, обращаясь  к  Сидни
Финкельштейну, но так, чтобы слышал доктор Диллинг.


   К концу этого же дня  три  человека  явились  в  кабинет  Бэббита,  как
являлся Комитет Бдительности в далекие времена Гражданской войны. Все  это
были видные, деятельные люди, важные шишки в  зенитском  обществе:  доктор
Диллинг - хирург, Чарльз Мак-Келви - подрядчик и,  что  неприятнее  всего,
седобородый полковник  Резерфорд  Сноу  -  владелец  "Адвокат-таймса".  Их
присутствие подавляло Бэббита, и он сразу почувствовал  себя  ничтожным  и
маленьким.
   - А-а, очень рад, садитесь, пожалуйста, чем могу служить? -  забормотал
он.
   Но они не сели, не заговорили о погоде.
   - Бэббит, - начал полковник Сноу, - мы пришли от Лиги Честных  Граждан.
Мы решили, что вам надо вступить: Верджил Гэнч говорил, что вы не  хотите,
но  я,  кажется,  могу  вам  дать  некоторые  разъяснения.  Лига  намерена
объединиться с Торговой палатой в борьбе за свободный  наем  рабочих,  так
что вам пора к нам примкнуть.
   Бэббит так растерялся, что не сразу вспомнил, по каким причинам  он  не
хотел вступить в Лигу, если только он вообще когда-нибудь ясно представлял
себе, из-за  чего  он  отказывался,  но  он  определенно  чувствовал,  что
вступать в Лигу ему не хочется, и при мысли, что они желают его принудить,
он испытывал злобу даже по отношению к этим королям коммерции.
   - Простите, полковник, мне еще надо подумать! - пробормотал он.
   Мак-Келви вспылил.
   - Значит, не желаешь вступать, Джордж? - крикнул он.
   Что-то темное, незнакомое, злое заговорило в Бэббите.
   - Слушай-ка, Чарли! Провались  я  на  месте,  если  дам  себя  насильно
затащить куда бы то ни было. Даже вам, воротилам, меня не запугать!
   - Никого мы запугивать не собираемся! - заговорил было доктор  Диллинг.
Но полковник Сноу перебил его:
   - Нет, собираемся!  Мы,  если  нужно,  можем  и  припугнуть!  Слушайте,
Бэббит, в ЛЧГ давно идут  разговоры  о  вас.  Все  считают  вас  неглупым,
честным, надежным и порядочным человеком,  таким  вы  были  всегда,  но  в
последнее время,  один  бог  знает  почему,  мне  из  самых  разнообразных
источников стало известно, что вы якшаетесь с какой-то распутной компанией
и, что гораздо хуже, защищаете и поддерживаете самые  опасные  элементы  в
городе, вроде этого Доуна.
   - Полковник, по-моему, это мое личное дело!
   - Возможно, но мы хотим с вами договориться.  Вы  и  ваш  тесть  всегда
защищали интересы самых влиятельных, самых передовых кругов  города,  как,
скажем, моих друзей из Транспортной компании, и,  разумеется,  моя  газета
всегда хвалила вас. Но вы не можете надеяться, что порядочные люди будут и
впредь помогать вам, если вы примкнете именно  к  тем  элементам,  которые
пытаются подорвать основы нашей жизни!
   Бэббит здорово струхнул, но его мучило сознание, что,  если  он  сейчас
пойдет на уступку, ему придется уступать во всем. И он стал возражать:
   - Вы преувеличиваете, полковник! Хотя  я  считаю,  что  надо  проявлять
терпимость, свободу мысли, но, разумеется, я,  как  и  вы,  против  всяких
смутьянов, болтунов, рабочих союзов и всего прочего. Но я уже принадлежу к
такому количеству организаций, что не  могу  уделять  достаточно  внимания
даже им, поэтому мне и хочется сначала все  обдумать,  а  потом  решить  -
вступлю я в ЛЧГ или нет.
   Полковник Сноу снизошел до ответа:
   - О нет, я вовсе не преувеличиваю! Спросите доктора, он сам слышал, как
вы не далее  как  сегодня  порочили  одного  из  самых  выдающихся  членов
конгресса от республиканской партии! И вы напрасно полагаете, будто у  вас
есть возможность "обдумать" - вступать вам в Лигу или нет.  Мы  не  просим
вас вступить - мы разрешаем вам! И я не уверен, мой милый, как бы потом не
было поздно, если вы вздумаете откладывать! Я не уверен, что мы вас  тогда
примем. Решайте-ка поскорей, слышите, поскорей!
   Все трое "бдительных",  величественные  и  грозные  от  сознания  своей
правоты, смотрели на него в напряженном молчании. Бэббит выжидал. Он ни  о
чем не думал, а в голове у него гудело и звенело: "Не  хочу  вступать,  не
хочу!"
   - Ну что ж. Мне вас жаль! - сказал полковник Сноу,  и  все  трое  резко
повернули к нему широкие спины.


   Выходя из конторы к своей  машине,  Бэббит  увидел  на  улице  Верджила
Гэнча. Бэббит приветственно поднял руку, но Гэнч не ответил и  перешел  на
другую  сторону.  Гэнч,  несомненно,  его  видел.  Домой  Бэббит  ехал   в
отвратительном настроении.
   Жена сразу набросилась на него:
   - Джорджи, миленький, у меня была Мюриель Фринк, она сказала,  что  Чам
сказал ей, будто президиум Лиги Честных  Граждан  специально  просил  тебя
вступить в Лигу, а ты отказался. Не лучше ли тебе  передумать?  Понимаешь,
все порядочное общество - в Лиге, и ее цель...
   - Знаю я ее цель! Ее цель - запретить свободу слова и свободу  мысли  и
все такое! Не позволю, чтобы меня запугивали и насильно тащили куда бы  то
ни было! И вопрос вовсе не в том, хороша эта Лига или плоха, и на кой черт
она вообще нужна, а в том, что я отказываюсь подчиняться насилию...
   - Но, милый, если ты не вступишь, тебя будут осуждать!
   - Ну и пусть осуждают!
   - Я имею в виду _порядочных_ людей.
   - А ну их к... И вообще, на эту Лигу просто пошла мода.  Сколько  таких
организаций возникало с шумом, с треском - весь мир хотели перевернуть,  а
потом они рассыпались, словно их и не было!
   - Но если сейчас _все_ вступают, то и тебе следует...
   - Ничего не следует! Прошу тебя, Майра, перестань меня пилить!  Надоела
мне эта проклятая Лига! Честное слово, лучше бы я вступил в нее  с  самого
начала, когда Вердж мне предлагал,  и  делу  конец.  Да  я  бы  и  сегодня
согласился, если бы этот их комитет не пытался меня застращать, и  клянусь
честью, пока я еще свободный, независимый американский гражд...
   - Джордж! Ты разговариваешь как наш немец-истопник!
   - Ах, так! Тогда я совсем с тобой не желаю говорить!
   Вечером ему до смерти захотелось повидать Танис  Джудик,  найти  в  ней
сочувствие и поддержку. После того как вся  семья  ушла  наверх,  он  даже
попытался позвонить ей, но так волновался, что, когда швейцар подошел,  он
невнятно забормотал: "Ничего... позвоню позже", - и повесил трубку.


   Если Бэббит был не вполне уверен, что Верджил  Гэнч  его  избегает,  то
насчет Уильяма Вашингтона Иторна никаких сомнений быть  не  могло.  Утром,
когда Бэббит ехал в контору, он обогнал машину Иторна, в  которой  великий
банкир в расслабленном  величии  восседал  позади  своего  шофера.  Бэббит
помахал рукой, крикнул:
   - С добрым утром!
   Иторн пристально посмотрел на него и не сразу  ответил  ему  кивком,  в
котором выразил больше презрения, чем если б он демонстративно отвернулся.
   Компаньон и тесть Бэббита явился в десять часов.
   - Слушай, Джордж,  говорят,  ты  тут  устроил  чистый  цирк,  отказался
вступить в ЛЧГ, когда тебя просил сам  полковник  Сноу!  Какого  черта  ты
затеял - хочешь фирму погубить, что ли? Уж  не  думаешь  ли  ты,  что  эти
заправилы потерпят, чтоб ты шел против них и трепал  языком  насчет  своей
"терпимости"?
   - А, ерунда, Генри Т.,  вы  начитались  бульварщины.  Только  в  книгах
расписывают всякие  там  заговоры  против  свободомыслящих  людей.  У  нас
свободная страна. Каждый может делать, что ему угодно.
   - Конечно, никаких заговоров нет. Кто говорит о заговорах? Но если  про
тебя станут думать, что ты пустельга, ненадежный малый, с тобой никто дела
иметь не захочет, понятно? Стоит только пойти слухам,  что  у  тебя  мозги
набекрень, и наша фирма  погибнет  как  пить  дать;  никаких  заговоров  и
выдумок не надо -  такого  этим  писакам  за  целый  месяц  на  досуге  не
придумать!
   В этот же день зашел  старый  знакомый,  верный  Конрад  Лайт,  веселый
скупердяй, и, когда Бэббит предложил  ему  купить  несколько  участков  во
вновь застраивающемся районе,  Дорчестер,  Лайт  торопливо,  даже  слишком
торопливо сказал:
   - Нет, нет, не хочу, ничего нового затевать не буду!
   Неделю  спустя  Бэббит  узнал  через  Генри  Томпсона,  что   заправилы
Транспортной компании подготовляют новую аферу с земельными участками,  но
проводить ее будет не фирма "Бэббит и Томпсон", а фирма "Сандерс, Торри  и
Уинг".
   - По-моему, теперь и Джек Оффат на тебя косится - очень уж плохо о тебе
говорят! А Джек  -  прожженный,  матерый  делец,  он  и  посоветовал  этим
транспортникам обратиться к другому посреднику.  Нет,  Джордж,  тебе  надо
принять меры! - Томпсон весь трясся от волнения.
   Бэббит сгоряча согласился с ним. Конечно, про него болтают  чепуху,  но
все же... Он решил вступить в Лигу Честных Граждан, как только  ему  снова
предложат, и в свирепой решимости ждал этого. Но никто ему  не  предлагал.
Его игнорировали. Он не мог набраться смелости и пойти попроситься в  Лигу
и утешался робким хвастовством, что пошел против всего города - и хоть  бы
что! Ему-то никто не посмеет диктовать, о чем думать и как себя вести!
   Но больше всего его задело, когда королева  всех  стенографисток,  мисс
Мак-Гаун, вдруг ушла от него, хотя предлог у нее был весьма благовидный  -
ей необходимо отдохнуть полгодика и сестра у нее хворает. Ему  было  очень
не по себе с ее преемницей, мисс Хавстад. Имя мисс Хавстад никто в конторе
так и не узнал. Казалось невероятным, что у нее  есть  имя,  возлюбленный,
пудреница,