ет.  Хоть  бы
рубцов на плече не  осталось.  А  когда  я  искал  в  ванной  вату,  чтобы
остановить кровь, я наткнулся на пушистого  желтого  утенка  -  он  у  нас
когда-то  висел  на  елке,  и  вспомнил,  какие  мы  с  ней   тогда   были
счастливые... А, черт, мне даже  не  верится,  что  я  здесь  сижу.  -  И,
чувствуя, как рука Бэббита крепче сжала его плечо, Поль вздохнул: - Я рад,
что ты пришел. Но я думал, может быть, ты станешь читать  мне  нотации,  а
когда убьешь человека и попадешь сюда и переживешь все это...  там,  около
нашего дома, собралась огромная толпа, все смотрели, как  полисмены  тащат
меня... Нет, давай больше об этом не говорить.
   Но сам  он  продолжал  говорить  монотонным,  испуганным,  полубезумным
шепотом. Чтобы отвлечь его, Бэббит сказал:
   - Слушай, у тебя на щеке синяк!
   - Да. Меня полисмен ударил. Полисмены,  как  видно,  любят  воспитывать
преступников. Огромный такой детина. Не  позволили  мне  помочь  перенести
Зиллу в карету.
   - Поль! Перестань! Выслушай меня! Она не умрет, а когда  все  уладится,
мы с тобой опять уедем в Мэн. Может быть, и твою  Мэй  Арнольд  возьмем  с
собой. Съезжу в Чикаго, приглашу ее. Славная она женщина, честное слово! А
потом я постараюсь тебя устроить где-нибудь далеко, на Западе, может быть,
в Сиэтле, - говорят, чудесный город.
   Поль криво улыбнулся. Но Бэббит  говорил  без  удержу.  Он  не  знал  -
слушает ли его Поль, но он говорил без конца, пока не пришел адвокат  Поля
- П.-Д.Максвелл, суетливый и неприветливый человек, который кивнул Бэббиту
и тут же сказал:
   - Нам бы с Рислингом не мешало на минутку остаться наедине...
   Крепко пожав руку Полю, Бэббит пошел в контору и  дождался,  пока  туда
мелкими шажками не выбежал Максвелл.
   - Слушайте, старина, - умоляюще сказал Бэббит адвокату, - чем бы я  мог
помочь?
   - Ничем. Абсолютно ничем. По крайней мере, сейчас, - ответил  Максвелл.
- Простите. Спешу. И не ходите к нему. Я попросил  доктора  впрыснуть  ему
морфий. Может быть, он уснет.
   Бэббиту казалось, что возвращаться в контору  как-то  непорядочно.  Как
будто с похорон... Он поехал в  городскую  больницу  -  справиться  насчет
Зиллы. Ему сказали, что она,  очевидно,  будет  жить.  Пуля  из  огромного
револьвера - сорок четвертый калибр, военного  образца,  -  раздробила  ей
плечо и прошла вверх навылет.
   Он отправился домой и застал жену в восторженно-испуганном состоянии, в
какое нас всегда приводят трагедии друзей.
   - Конечно, Поля винить нельзя, но все это потому и вышло, что он  бегал
за  женщинами,  вместо  того  чтобы  нести  свой   крест,   как   подобает
христианину.
   У Бэббита не было сил ответить так, как ему хотелось. Он только сказал,
что полагалось, насчет того, как христиане несут свои кресты, и ушел  мыть
машину. Упорно, терпеливо он скреб масляные пятна на крыше, счищал  грязь,
присохшую к колесам. Потом долго мыл руки, тер их пемзой, радуясь, что его
пухлым пальцам больно.
   - Руки как у женщины - даже противно! Ох!..
   За обедом, когда жена снова начала неизбежный разговор, он закричал:
   - Я запрещаю говорить о Поле! Ни слова, понятно тебе? Я сам скажу  все,
что нужно, слышишь! По  крайней  мере,  хоть  в  одном  доме,  среди  всех
городских сплетен и пересудов, не будет разговоров, что мы, мол, не  такие
грешники. И выкинь, пожалуйста, эти грязные газеты из дому!
   Однако он сам после обеда внимательно прочел все газеты.
   Часов около девяти он поехал к адвокату Максвеллу. Его приняли довольно
неприветливо.
   - В чем дело? - спросил Максвелл.
   - Хочу предложить свои услуги на  суде.  У  меня  явилась  одна  мысль.
Почему бы мне не дать под присягой показания, что я был там и  она  первая
схватила револьвер, а Поль  пытался  его  вырвать,  и  револьвер  случайно
выстрелил.
   - Хотите дать ложные показания?
   - Что? М-да, наверно, это ложные показания. Скажите - а это помогло бы?
   - Да вы понимаете, что такое ложные показания!
   - Бросьте вы эти глупости! Простите, Максвелл, я не хотел вас  обидеть.
Знаю  одно:  каких  только  ложных  показаний  не  дают,  чтобы  захватить
какой-нибудь несчастный участок, вы это сами знаете,  а  тут,  когда  надо
спасти Поля от тюрьмы... да я готов до  хрипоты  давать  любые  показания,
ложные они или нет.
   - Нельзя. Тут не только этика не позволяет, я  просто  боюсь,  что  это
бесполезно. Прокурор разоблачит  вас  немедленно.  Всем  известно,  что  в
комнате, кроме Рислинга и его жены, никого не было.
   - Тогда вот что. Разрешите мне выступить свидетелем, я дам присягу -  и
это уже будет  чистейшая  правда,  -  что  она  его  буквально  довела  до
сумасшествия.
   - Нет. Простите, но Рислинг категорически отказывается от каких  бы  то
ни было показаний, порочащих его жену. Он настаивает на своей виновности.
   - Ну, хорошо, пусть тогда я дам хоть какие-нибудь показания - все,  что
вы найдете нужным. Позвольте же мне хоть чем-нибудь помочь...
   - Простите меня, Бэббит, но самое лучшее, что вы можете сделать  -  мне
очень неприятно говорить это, - но больше всего вы нам поможете,  если  не
станете вмешиваться!
   Бэббит неловко вертел в руках шляпу, с видом несостоятельного должника,
и эти слова так явно обидели его, что Максвелл смягчился:
   - Не хочется вас обижать, но мы оба стараемся помочь Рислингу, и больше
тут ни с чем считаться не приходится. Беда ваша, Бэббит, в том, что вы  из
тех, кто не умеет держать язык за  зубами.  Слишком  любите  слушать  свой
собственный голос. Может быть, я и вызвал бы вас свидетелем,  но  я  знаю,
что, стоит вам выйти на свидетельское место, вы так разболтаетесь, что все
испортите. Простите, мне нужно просмотреть  кое-какие  бумаги...  Извините
меня, пожалуйста!


   Все следующее утро он набирался мужества для встречи с  пустомелями  из
Спортивного клуба. Начнется трепотня по адресу Поля,  будут,  облизываясь,
говорить гадости. Но за столом "дебоширов" о Поле даже не  упомянули.  Все
старательно обсуждали предстоящий бейсбольный сезон. Бэббит  любил  их  за
это, как никогда.


   Он вообразил, очевидно, по книжкам, что суд над Полем будет  сложным  и
долгим,  с  ожесточенными  спорами,  толпой   настороженных   зрителей   и
неожиданными сокрушительными свидетельскими  показаниями.  На  самом  деле
весь суд продолжался минут пятнадцать и  выслушивались,  главным  образом,
показания врачей, которые разъяснили, что Зилла совсем  поправится  и  что
Поль находился в состоянии аффекта. На следующий день Поль был  приговорен
к трехгодичному заключению в Центральной тюрьме штата, куда его  увезли  в
чрезвычайно будничной обстановке,  без  всяких  наручников,  -  он  просто
устало плелся рядом с жизнерадостным помощником шерифа, и, попрощавшись  с
ним на вокзале, Бэббит вернулся в свою контору, чувствуя, что мир без Поля
лишился всякого смысла.



        "23"

   Он был очень  занят  с  марта  по  июнь.  Он  Старался  не  думать,  не
расстраиваться. И жена и соседи вели  себя  благородно.  Каждый  вечер  он
играл в бридж или ходил в кино. И дни проходили безличные, молчаливые.
   В июне миссис Бэббит с Тинкой уехали  на  Восток,  к  родственникам,  и
Бэббит мог делать что угодно, - только он сам не знал, что именно.
   Весь день после их отъезда он думал о том, как свободно стало  дома,  -
можно, если захочется, бесноваться,  ругаться  на  чем  свет  стоит  и  не
разыгрывать примерного мужа. Он подумал: "Могу  устроить  настоящий  кутеж
сегодня вечером, вернуться хоть в два часа ночи,  без  всяких  объяснений.
Ура!" - и тут же позвонил Верджилу Гэнчу и Эдди Свенсону. Но  оба  в  этот
вечер были заняты,  и  вдруг  ему  показалось  до  одури  скучным  столько
возиться ради разгульной жизни.
   За обедом он был молчалив, непривычно ласков  о  Тедом  и  Вероной,  не
возражал, хотя и не соглашался, когда Верона сообщила ему  свое  мнение  о
мнении Кеннета Эскотта  насчет  мнения  доктора  Джона  Дженнисона  Дрю  о
мнениях эволюционистов. Тед в эти  летние  каникулы  работал  в  гараже  и
рассказывал о своих победах за день: как он нашел  трещину  в  подшипнике,
что сказал Старому Ворчуну, как объяснил мастеру  будущее  беспроволочного
телефона.
   После обеда Тед и Верона ушли на вечеринку. Прислуга тоже  ушла.  Редко
Бэббит оказывался дома в таком одиночестве. Он не знал, куда деваться. Ему
хотелось развлечься как-то  по-другому,  а  не  читать  вечные  комиксы  в
газете. Он поднялся в  комнату  к  Вероне,  сел  на  ее  голубое  с  белым
девственное ложе и стал просматривать книги, хмыкая и что-то бормоча  себе
под нос солидным, респектабельным голосом. Конрад - "Спасение",  томик  со
странным названием  "Лики  Земли",  стихи  поэта  Вэйчела  Линдзи  (весьма
странные стихи, подумал Бэббит), очерки Г.-Л.Менкена - очень  неподходящая
литература, издевка над церковью,  над  всем,  что  свято.  Книги  ему  не
понравились.  Он  чувствовал  в  них  дух  бунтарства  против  приличий  и
всяческой  респектабельности.  Все  эти  авторы  -  и,   наверно,   авторы
знаменитые, подумал он, -  не  очень-то  стараются  рассказать  интересную
историю, которая  помогла  бы  человеку  отвлечься  от  неприятностей.  Он
вздохнул.  Тут  он   увидел   книгу   "Три   фальшивые   монеты"   Джозефа
Хергесгеймера. Ага, кажется, что-то подходящее!  Наверно,  приключенческая
история, как будто про фальшивомонетчиков, про  то,  как  сыщики  крадутся
ночью в старинный дом. Он взял книгу под мышку, спустился вниз по лестнице
и, торжественно усевшись под торшером, начал читать:
   "Сумерки синеватой пыльцой упали в неглубокие  складки  поросших  лесом
холмов. Стоял ранний октябрь, но легким  морозом  уже  прихватило  золотые
листья клена, на испанских дубах появились  винно-красные  заплаты,  ивняк
ярко пылал в темнеющем кустарнике. Стая диких гусей чертила спокойный узор
в низком небе над холмами, уплывая в тихий пепельный вечер.  Хауат  Пенни,
стоя на едва заметной просеке, решил, что их медленный мерный  путь  лежит
слишком далеко, вне выстрела... Но ему и не хотелось охотиться  на  гусей.
День увядал, и с ним испарялась острота ощущений; обычное безразличие  все
сильнее овладевало Хауатом".
   Опять то же самое: недовольство  простой  добротной  действительностью.
Бэббит отложил книгу, вслушался в тишину. Все двери в доме  были  открыты.
Из кухни доносилось еле слышное капанье  тающего  в  холодильнике  льда  -
неотвязный, настойчивый звук.  Бэббит  подошел  к  окну.  Стоял  пасмурный
летний вечер, в сквозь металлические  сетки  уличные  фонари  походили  на
бледные  огненные  кресты.  Весь  мир  стал  неестественным.  Пока  Бэббит
раздумывал, Верона и Тед вернулись и легли спать. В спящем доме сгустилась
тишина. Он надел шляпу - свой респектабельный котелок,  закурил  сигару  и
стал  прохаживаться  перед  домом  -  внушительная,  достойная,  ничем  не
примечательная фигура, - и гудел  себе  под  нос:  "Серебро  в  золотистых
прядях". Мелькнула мысль: "Не позвонить ли Полю?" И сразу все вспомнилось.
Он представил себе Поля в одежде каторжника и, мучаясь этой мыслью, сам не
верил в нее. Все казалось нереальным в этот околдованный туманом вечер.
   Если бы Майра была здесь, она намекнула бы: "Кажется, сейчас уже  очень
поздно, Джорджи?" Он бродил одинокий, не зная,  что  делать  с  нежеланной
свободой.  Туман  скрыл  его  дом.  Мир  застыл  в   первозданном   хаосе,
неподвижный, бесстрастный.
   В тумане показался человек, он шел  такими  быстрыми  шагами,  что  под
неверным светом уличного фонаря казалось, будто он  в  ярости  мечется  по
улице. При каждом шаге он взмахивал палкой и с треском  бил  по  тротуару.
Пенсне на широкой фатовской ленте прыгало у него на  животе.  Ошеломленный
Бэббит узнал в нем Чама Фринка.
   Фринк застыл на месте, уставился на Бэббита и торжественно изрек:
   - Еще один дурак. Джордж Бэббит. Живет ждач...  сдачей  домов.  Знаешь,
кто я? Я - предатель поэзии. Пьян? Р-рразболтался? Плевать! Знаешь, кем  я
мог  быть?  Джином  Фильдом  или  Джеймсом  Уиткомом  Райли.  А  может,  и
Стивенсоном. Да, мог. Есть  фантазия.  Воображение.  Вот.  Вы  послушайте.
Сейчас сочинил:

   Луг переливчато летом поет:
   Шмели, шалопаи и честный народ.

   Что, слыхали? Вдохно-ве... вдохновение. Сам сочинил. И сам не знаю, что
это значит. Хороший стих. Для детской песенки. А что я пишу? Дрянь! Бодрые
стишки! Все дрянь! А мог бы писать иначе - да поздно!..
   Фринк ринулся вперед с  устрашающей  быстротой;  казалось,  он  вот-вот
упадет, но все-таки он держался на ногах. Бэббит был бы удивлен ничуть  не
меньше, если б перед ним из тумана  появился  призрак,  держа  голову  под
мышкой. Однако он  с  полным  равнодушием  выслушал  Фринка,  пробормотал:
"Обалдел, бедняга!" - и тут же забыл о нем.
   Он медленно побрел домой, решительно  подошел  к  холодильнику  и  стал
опустошать его. Когда миссис Бэббит была  дома,  это  считалось  одним  из
самых страшных хозяйственных преступлений. Стоя около закрытых  стиральных
баков,  он  съел  ножку  цыпленка,  полтарелки  малинового  желе  и  ворча
проглотил холодную и скользкую вареную картошку. Он напряженно думал.  Ему
пришло в голову, что, может быть, вся его деятельная жизнь, к  которой  он
привык, идет впустую; что  и  рай,  каким  его  изображает  достопочтенный
доктор Джон Дженнисон Дрю, и нереален, и  достаточно  скучен;  что  делать
деньги - сомнительное удовольствие, что вряд ли стоит растить детей только
для того, чтобы они потом сами  растили  детей,  а  те,  в  свою  очередь,
растили своих детей. К чему все это? Что ему, в сущности, нужно?
   Он вернулся в гостиную и лег на кушетку, заложив руки за голову.
   Что ему нужно? Богатство? Положение в обществе? Путешествия?  Прислуга?
Да, но не это главное...
   - Не знаю, не знаю... - вздохнул он.
   Но одно он знал твердо: ему нужен Поль Рислинг,  а  вместе  с  этим  он
неохотно признался, что ему нужна и юная волшебница - во плоти.  Да,  если
бы у него была любимая женщина, он убежал бы к ней, склонил  бы  голову  к
ней на колени...
   Он подумал о своей  стенографистке,  мисс  Мак-Гаун.  Подумал  о  самой
хорошенькой маникюрше в парикмахерской  отеля  "Торнлей".  И,  засыпая  на
кушетке, он почувствовал, что нашел в  жизни  нечто  стоящее  и  теперь  с
трепетным восторгом  пойдет  на  разрыв  со  всем,  что  добропорядочно  и
общепринято.


   На следующее утро он позабыл, что собрался стать бунтарем, но в конторе
его все  раздражало,  и  в  одиннадцать  часов,  когда  пошли  бесконечные
посетители и беспрерывные телефонные звонки,  он  сделал  то,  чего  давно
хотел, но не смел: удрал из конторы, ничего не сказав этим  рабовладельцам
- своим служащим, - и отправился в кино. Он  радовался,  что  имеет  право
побыть в одиночестве. Он вышел из кино с жестокой решимостью - делать все,
что захочется!
   Но когда он пришел  завтракать,  весь  стол  "дебоширов"  встретил  его
громким хохотом.
   - Ага! Вот он, наш миллионер! - сказал Сидни Финкельштейн.
   - Да, я видел, как он ехал в своем локомобиле!  -  подхватил  профессор
Памфри.
   - Эх, хорошо быть таким ловкачом, как Джорджи! - протянул Верджил Гэнч.
- Наверно, прикарманил весь Дорчестер. Я бы побоялся оставить  хоть  самый
крохотный участочек без надзора, - Джордж непременно его подцепит!
   Бэббит понял, что "им про него что-то известно". Да, они, видно, решили
его разыграть. В другое время он пришел бы в  восторг  от  такой  чести  -
стать центром внимания, но тут его это вдруг задело. Он фыркнул:
   - Верно. Скоро всех вас возьму к себе рассыльными.
   Но ему хотелось, чтобы эти шутки поскорее кончились.
   - Может, он ходил на свидание, - хохотали они.
   - Нет, он ждал своего  старого  приятеля,  сэра  Джерусалема  Доука!  -
перебил другой.
   Бэббит не вытерпел:
   - Да говорите же наконец,  в  чем  дело,  лоботрясы!  С  чего  вас  так
разобрало?
   - Уррра!! Джордж обиделся! - захихикал Сидни Финкельштейн, и все  стали
скалить зубы. Наконец Гэнч  выложил  всю  правду:  он  видел,  как  Бэббит
выходил из кино среди бела дня!
   Шуткам не было конца. Сотни шуток, сотни смешков по поводу того, что он
в рабочие часы ушел в кино. Бэббита  не  так  раздражал  Гэнч,  как  Сидни
Финкельштейн, вертлявый, худой и  рыжий,  комментировавший  каждую  шутку.
Раздражал его и большой кусок льда, плававший в стакане, - как  только  он
хотел выпить воды, лед ему мешал, обжигал нос. В бешенстве он подумал, что
Сидни похож на этот кусок льда. Но он вышел победителем: он  выдержал  все
шутки, пока собеседникам  не  надоело  и  они  не  стали  обсуждать  более
насущные вопросы.
   "Что это со мной сегодня? - подумал Бэббит. - Настроение из рук вон. Но
зачем они столько болтают? Однако надо быть поосторожней, держать язык  за
зубами".
   Когда все закурили сигары, Бэббит заторопился: "Мне пора!"  -  и  удрал
под их крики: "Конечно, раз тебе непременно надо  флиртовать  с  кассиршей
кино..."
   Он слышал, как  они  гогочут  за  его  спиной.  Ему  было  неловко.  И,
торжественнейшим образом подтверждая заявление  гардеробщика,  что  погода
нынче теплая, он  понимал,  что  больше  всего  ему  хочется  по-ребячески
поведать свои горести юной волшебнице и найти в ней утешение.


   Он задержал мисс Мак-Гаун после диктовки писем.  Он  поискал  тему  для
разговора, который согрел бы  их  отношения,  превратил  бы  ее  служебное
безразличие в дружбу.
   - Куда вы думаете поехать в отпуск? - проворковал он.
   - Должно быть, к знакомым  на  ферму.  Контракт  Сиддонса  вам  сегодня
перепечатать?
   - Нет, это не к спеху... Наверно, вы  отлично  проводите  время,  когда
удираете от нас, чудаков?
   Она встала, собрала карандаши:
   - По-моему, тут чудаков нет, перепишу, пожалуй, когда кончу письма.
   И ушла. Бэббит решительно отрекся перед самим собой от  мысли,  что  он
пытался найти подход к мисс Мак-Гаун.
   - Глупости! Я отлично знал, что тут ничего не выйдет! - проворчал он.


   Эдди Свенсон,  агент  автомобильной  фирмы,  живший  напротив  Бэббита,
устраивал воскресный ужин. Его жена Луэтта,  молоденькая  Луэтта,  которая
обожала джаз, яркие платья и развлечения, разошлась вовсю.  "У  нас  будет
так весело!" - кричала она каждому гостю. Бэббиту  всегда  неприятно  было
думать, что многим мужчинам она кажется весьма соблазнительной, но тут  он
признался себе, что она  неотразимо  соблазнительна  и  для  него.  Миссис
Бэббит никогда не одобряла Луэтту, и Бэббит радовался, что  в  этот  вечер
жены здесь нет.
   Он настойчиво пытался  помочь  Луэтте  на  кухне,  вынимал  из  духовки
куриные котлеты, доставал сандвичи и салат из холодильника.  Мимоходом  он
пожал ей руку, но она, к сожалению, этого не  заметила.  "А  вы  настоящая
маленькая хозяюшка,  Джорджи!  Бегите  в  столовую,  поставьте  поднос  на
буфет".
   Бэббиту хотелось, чтобы Эдди Свенсон угостил  их  коктейлями,  чтобы  и
Луэтта выпила. Ему хотелось... да, ему хотелось напустить на  себя  этакую
богемность, как пишут в книжках. Вечеринки в  студиях.  Красивые  женщины,
независимые, без предрассудков. Не обязательно распутные. Нет, ни  в  коем
случае! Но хотя бы не такие скучные, как на Цветущих Холмах. И как  он  их
терпел столько лет...
   Но Эдди не угостил их коктейлями. Правда,  за  ужином  было  весело,  и
Орвиль Джонс не раз острил: "Как только Луэтта захочет  сесть  ко  мне  на
колени, мигом отложу этот вкусный  сандвич!"  Но  в  общем  все  держались
чинно, как полагается в воскресный вечер. Бэббит незаметно захватил  место
на диване рядом с Луэттой. И, болтая об автомобилях,  слушая  с  застывшей
улыбкой, как Луэтта рассказывает содержание фильма, который она  видела  в
прошлую среду, и надеясь, что она когда-нибудь кончит  расписывать  сюжет,
красоту героя и роскошь обстановки, Бэббит незаметно изучал Луэтту. Тонкая
талия, перехваченная суровым  шелковым  поясом,  густые  брови,  страстные
глаза, тонкий пробор над широким лбом - в н