е! Три поколения содержу! Все сидят на моей шее! Матери
посылай, старого Томпсона слушай, ворчание  Майры  слушай,  Мартину  слова
поперек не скажи, да еще обзывают старым ворчуном за то, что  хочу  помочь
детям! Все от меня зависят, и все меня же ругают,  нет  того,  чтобы  хоть
кто-нибудь  поблагодарил!  Ни  помощи,  ни  поддержки,  ни  благодарности!
Господи, сколько же мне еще тянуть эту лямку?
   Он был рад, когда в феврале вдруг заболел. Он был в восторге, видя, как
они все перепугались, что он, их оплот, вдруг пошатнулся.
   Заболел он от несвежих устриц. Два  дня  он  лежал  томный,  капризный,
придирчивый. Ему все было позволено, и даже когда он рычал: "Оставьте меня
в покое!" - ему и это сходило с рук. Лежа на закрытой веранде, он смотрел,
как зимнее солнце скользит по туго натянутым шторам, превращая  их  грубый
сероватый цвет в нежно-розовый. Тень от шнура  лежала  черной  полосой  на
колышущейся парусине. Ему нравилось  следить,  как  она  колышется,  и  он
вздохнул, когда погасли последние лучи заката. Он думал  о  жизни,  и  ему
было немного грустно. Оттого что тут не  было  никаких  Верджилов  Гэнчей,
перед которыми приходилось делать решительно-оптимистическое лицо, он  сам
себе признался, что жизнь у  него  идет  как  заведенная.  В  конторе  как
заводной, продаешь скверные дома, в церкви как заводной,  слушаешь  сухие,
скучные проповеди, оторванные от настоящей жизни,  от  улицы,  и  вся  его
религия - жесткая, сухая, нечеловечески респектабельная,  словно  шелковый
цилиндр. Как заводной, играешь в гольф, ходишь в гости  обедать,  садишься
за бридж, разговариваешь. Кроме Поля Рислинга, со всеми даже дружишь,  как
заводной, - одинаково хлопаешь всех по плечу, одинаково шутишь, никогда не
решаешься испытать дружбу молчанием.
   Он беспокойно ворочался в постели.
   Он видел, как идут годы, как проходят в пустом притворстве ясные зимние
дни и теплые летние вечера, когда надо бы лежать  на  лесной  лужайке.  Он
думал о телефонных звонках, о том, как приходится уговаривать  ненавистных
ему клиентов или ходить по делам, ожидать в грязных приемных со шляпой  на
коленях и зевать  в  кулак,  разглядывая  засиженные  мухами  календари  и
вежливо разговаривая с клерками.
   "Как не хочется идти в контору! - тоскливо думал он. - Мне бы сейчас...
Мне бы... сам не знаю, чего мне нужно!"
   Но на следующий день он уже был на работе, деловитый, хотя  и  в  очень
плохом настроении.



        "19"

   Зенитская   Компания   городского   транспорта   собиралась   выстроить
вагоноремонтные мастерские в предместье Дорчестер, но когда дело дошло  до
покупки земли, выяснилось, что право продажи закреплено за фирмой  "Бэббит
- Томпсон". Агент по закупке участков, вице-президент и даже сам президент
Транспортной компании, возражали против цен, назначенных  фирмой  Бэббита.
Они говорили о своем долге перед акционерами, грозили  обратиться  в  суд,
хотя в суд они так и  не  обратились,  и  сочли  за  благо  сговориться  с
Бэббитом. Копии всех их писем хранятся в архивах Компании,  где  их  может
проверить любая общественная комиссия.
   После этой сделки Бэббит  положил  на  свой  текущий  счет  три  тысячи
долларов, агент Транспортной компании по закупке участков приобрел  машину
за пять тысяч, вице-президент Компании выстроил виллу в Девонском лесу,  а
президент был назначен послом в одно из иностранных государств.
   Бэббиту стоило большого труда закрепить за собой  право  на  продажу  и
откупить участок одного владельца так, чтобы об этом не  знал  его  сосед.
Пришлось пустить слухи о постройке гаражей и магазинов,  делать  вид,  что
больше он участков на комиссию не берет, или со скучающим видом,  как  при
игре в покер, выжидать, когда не удавалось заполучить нужный участок,  что
грозило сорвать все планы. Ко всему прочему его изводили ссоры  с  тайными
сообщниками. Те хотели, чтобы Бэббит и Томпсон участвовали в сделке только
как маклеры. Бэббит с этим почти соглашался: "Существует деловая  этика  -
посредник должен только представлять своих клиентов и ни в коем  случае  в
покупке сам не участвовать", - объяснял он Томпсону.
   - Пес с ней, с этикой! Думаешь, я буду смотреть, как эти ханжи и хапуги
загребают деньги, и сидеть сложа ручки? - рычал старый Генри.
   - Не нравятся мне эти махинации. Один другого хочет перехитрить.
   - Не один другого, а двое  -  третьего!  Мы  публику  перехитрили.  Ну,
ладно, отвели душу, поговорили об этике, теперь надо решить,  где  бы  нам
взять ссуду, чтобы и самим втихомолку закупить кое-какие  участки.  В  наш
банк за этим не сунешься. Может выплыть наружу.
   - Пожалуй, повидаю старика Иторна. Он - могила.
   - Вот это дело!
   Иторн с удовольствием, как он сказал, "поддержал достойного человека" и
дал ссуду Бэббиту, не занося ее в  банковские  гроссбухи.  Таким  образом,
часть комиссионных Бэббит и Томпсон  получили  за  участки,  которыми  они
владели сами, хотя и под чужим именем.
   И в ходе  этой  блестящей  сделки,  которая  поддерживала  коммерцию  и
повышала доверие публики  к  процветающей  фирме  по  продаже  недвижимого
имущества, Бэббит с ужасом обнаружил, что один из его служащих - нечестный
человек.
   Нечестным оказался Стэнли Грэф, разъездной агент.
   Бэббита уже давно беспокоил этот Грэф. Он  то  и  дело  нарушал  слово,
данное съемщикам квартир. Часто, сдавая дом, он обещал, что  будет  сделан
ремонт, не имея на то согласия домохозяина. Появилось подозрение,  что  он
подделывает инвентарные  списки  меблированных  домов  так,  что  съемщик,
выезжая из дома, должен платить за предметы, которых никогда и в помине не
было, и эти деньги Граф кладет себе в карман. Бэббит никак не мог доказать
справедливость этих подозрений, и хотя он почти решил  уволить  Грэфа,  но
все руки не доходили.
   И вдруг как-то в кабинет Бэббита ворвался красный от  волнения  человек
и, задыхаясь, крикнул:
   - Слушайте! Если вы не уволите этого типа, я такой скандал устрою,  что
небу станет жарко!
   - Да что такое... Не волнуйтесь, дружище! Что случилось?
   - Что? Фу-уу! Да я... да я...
   - Сядьте, успокойтесь! Вас по всему зданию слышно!
   - Я снял  дом  через  этого  вашего  Грэфа.  Вчера  я  пошел,  подписал
контракт, все как следует, ему только оставалось дать  контракт  владельцу
на подпись и выслать мне по почте. Он и выслал. А сегодня утром  Спускаюсь
я к завтраку, а прислуга говорит - приходил какой-то человек, сразу  после
почтальона, и попросил отдать конверт - послал, говорит, сюда  по  ошибке,
большой такой, длинный конверт и в углу - марка фирмы: "Бэббит - Томпсон".
Конверт, конечно, пришел, она и отдала его. Описала она мне этого  малого,
я сразу понял - ваш Грэф! Звоню ему, а он, дурак, прямо  так  и  сознался!
Говорит, что получил подпись хозяина дома,  выслал  контракт,  а  тут  ему
сделали более выгодное предложение, и он забрал у меня контракт. Что вы на
это скажете?
   - Ваша фамилия?
   - Уильям Варни - У.-К.Варни.
   - Помню, помню. Дом  Гаррисона.  -  Бэббит  нажал  звонок.  Когда  мисс
Мак-Гаун вошла, он спросил:
   - Грэф здесь?
   - Нет, сэр.
   - Пожалуйста, посмотрите у него в столе - есть ли там контракт  на  имя
мистера Варни, дом Гаррисона? - И, обращаясь к Варни, добавил: - Не  знаю,
как у вас просить прощения. Само собой понятно, я уволю Грэфа, как  только
он появится. И, конечно, ваш контракт действителен.  Но  мне  хотелось  бы
сделать для вас еще кое-что. Я  попрошу  владельца  дома  не  платить  нам
комиссионные, а взять их в  счет  вашей  квартирной  платы.  Нет!  Нет!  Я
настаиваю! Откровенно говоря, меня эта  история  просто  потрясла!  Я  сам
человек практический, деловой. Бывало, конечно, что я тоже  в  свое  время
мог, при случае, пофантазировать, если надо было  прошибить  какого-нибудь
тупоголового клиента. Но я впервые слышу,  что  кто-то  из  моих  служащих
поступил нечестно! У нас в конторе этого не бывало, даже марки и то  редко
пропадали! Честное слово,  мне  будет  неприятно  извлечь  из  этого  хоть
какую-то выгоду! Значит, вы разрешите комиссионные вручить вам? Отлично!


   Он прошелся по  февральским  улицам,  где  грузовики  подымали  фонтаны
грязи, а небо мрачно висело над мрачными кирпичными зданиями. В контору он
вернулся в ужасном настроении. Ему ли, столь  уважавшему  закон,  пристало
скрывать государственные преступления - перехват почты? Но не  мог  же  он
допустить, чтобы Грэфа посадили в тюрьму и жена его пострадала. И что хуже
всего - теперь ему надо уволить Грэфа, а в  своих  деловых  отношениях  он
больше всего боялся именно этой  процедуры.  Он  так  хорошо  относился  к
людям, так хотел, чтобы и к нему относились хорошо, что  не  мог  вынести,
когда приходилось кого-то обижать.
   Мисс Мак-Гаун возбужденно влетела в кабинет, предчувствуя скандал:
   - Пришел!
   - Мистер Грэф пришел? Попросите его ко мне!
   Бэббит  тяжело  развалился  в  кресле,  стараясь  казаться  как   можно
спокойнее и придать своему взгляду равнодушное выражение.
   Грэф вошел  -  франтоватый  человек  лет  тридцати  пяти,  в  очках,  с
фатовскими усиками.
   - Звали? - спросил Грэф.
   - Да. Садитесь!
   Но Грэф не сел и сердито заговорил:
   - Наверно, этот старый псих, Варни,  приходил  жаловаться.  Я  вам  все
объясню. Скупердяй он, каких свет не видал, над каждым центом трясется, он
мне фактически наврал, что может платить такую сумму, и я только потом все
узнал, уже когда подписали контракт. А тут нашелся другой, предложил взять
дом на более выгодных условиях, я и решил, что мой  долг  по  отношению  к
фирме развязаться с Варни, и я так беспокоился, что пролез к ним в  дом  и
забрал контракт. Честное слово, мистер Бэббит, никакого  жульничества  тут
не было, хотелось, чтобы фирма получила комиссионные...
   - Погодите, Стэн! Может быть, все это и правда, но  мне  на  вас  не  в
первый раз жалуются. Может быть, вы ничего плохого и  не  замышляли,  и  я
думаю, что этот урок заставит вас одуматься, и из вас еще выйдет  отличный
агент по недвижимости. Но я не представляю, как  я  могу  оставить  вас  у
себя.
   Грэф прислонился к картотеке, засунул руки в карманы и расхохотался.
   - Значит, увольняете!  Эх  вы,  с  вашими  Идеалами  и  Прозорливостью!
Интересно  получается!  Только  не  думайте,  что  вам  удастся  и  дальше
разыгрывать святошу! Конечно, бывало, что  и  сплутуешь  -  не  так  чтобы
очень, - но разве тут у вас в конторе без этого можно?
   - Да как вы смеете, молодой человек!
   - Тише, тише! Воли себе не давайте и  орать  не  надо,  не  то  там,  в
конторе, вас услышат! Они небось и так подслушивают! Да, Бэббит, друг  мой
драгоценный, во-первых, вы сами - старый плут, а во-вторых, скряга,  каких
мало. Платили бы вы мне приличное жалованье,  я  бы  не  стал  воровать  у
слепого последний грош, чтобы жена не голодала. Мы всего-то  пять  месяцев
как женаты, и жена у меня - дай бог каждому, а вы нас держите  впроголодь,
старый вор, будьте вы  прокляты,  все  только  деньги  копите  для  вашего
безмозглого сынка и дуры дочки! Нет, молчите! Выслушайте все, не то  такой
крик подыму, что вся контора услышит, ей-богу! Да,  вы  сами  плут!  Черт,
если бы рассказать прокурору все, что я знаю про последнее мошенничество с
Транспортной компанией, мы бы с вами оба сели в тюрьму,  вместе  со  всеми
святыми и безгрешными заправилами из этой самой Компании!
   - Слушайте, Стэн, мы, кажется, переходим на  личности.  Ничего  в  этой
сделке такого... ничего в ней нечестного не было. Никакого прогресса мы не
добьемся, если делами не будут ворочать крупные дельцы, а их  надо  как-то
вознаградить за это...
   - О черт, да не разыгрывайте вы передо мною святую невинность!  Выгнали
меня! Ладно. Мне это на пользу. Но если вы на меня  насплетничаете  другим
фирмам, я раззвоню все, что знаю - и про вас, и про Генри Т.,  и  про  все
ваши грязные подхалимские махинации! Про все, что вы,  деловые  заправилы,
вытворяете в пользу более крупных и  более  умных  жуликов,  и  вас  обоих
выгонят из города! А я... да, Бэббит, вы правы, я жульничал, но  теперь  я
пойду по честному пути и первым делом поступлю в контору,  где  хозяин  не
болтает об Идеалах. Тем хуже для вас, дорогой мой, и катитесь вы со  своей
конторой... сами знаете куда!
   Бэббит долго не мог успокоиться: то  он  вспыхивал:  "Я  его  засажу  в
тюрьму!" - то в тоске думал: "Неужели...  нет,  не  может  быть,  я  делал
только то, что двигает Прогресс и Процветание!"
   На следующий же день он нанял на место Грэфа Фрица  Вейлингера,  агента
своих злейших  соперников,  "Восточной  компании  по  застройке  и  аренде
участков", и тем самым одновременно насолил своему конкуренту  и  приобрел
отличного работника. Фриц был кудряв, молод, жизнерадостен, отлично  играл
в теннис. Клиенты охотно имели с ним дело. Бэббит относился к нему, как  к
родному сыпу, и находил в нем настоящее утешение.


   На окраине Чикаго продавался с аукциона заброшенный ипподром - отличное
место для постройки завода, и Джек Оффат  попросил  Бэббита  обделать  для
него это дельце. Бэббит так переволновался во время сделок с  Транспортной
компанией и  так  огорчился  из-за  Стэнли  Грэфа,  что  ему  трудно  было
сосредоточиться, сидя в конторе. Он заявил своему семейству:
   - Слушайте, друзья! Угадайте, кто поскачет в Чикаго на  денек-другой  -
точнее, на конец недели, чтобы не пропускать школу, - угадайте, кто поедет
со знаменитым  представителем  деловых  кругов  Джорджем  Ф.Бэббитом?  Сам
мистер Теодор Рузвельт Бэббит!
   - Уррра! - закричал Тед. - Ну,  держись,  Чикаго-городок!  Зададут  там
жару господа Бэббиты!
   Вдали от привычной домашней обстановки они держались  как  равные,  как
мужчина с мужчиной.  Молодость  Теда  проявлялась  только  в  его  желании
непременно казаться старше, а единственное,  в  чем  Бэббит  проявил  себя
более зрелым и опытным человеком, были тонкости торговли  недвижимостью  и
политические взгляды. Когда все остальные  мудрецы  ушли  из  курительного
отделения пульмановского вагона и отец с сыном остались вдвоем, Бэббит, не
переходя на тот игривый и,  в  общем,  оскорбительный  тон,  каким  обычно
разговаривают с детьми, продолжал разговор гудящим  внушительным  голосом,
каким говорил с чужими, и Тед пытался  подделать  под  него  свой  звонкий
тенорок:
   - А здорово ты, папа, обрезал этого болвана, когда он расхамился насчет
Лиги наций!
   - Беда, что они сами не понимают,  о  чем  речь,  а  туда  же,  берутся
судить... Фактов не признают... Скажи, какого мы мнения о Кене Эскотте?
   - Я тебе вот что скажу, папа: по-моему, Кен - славный парень, ничего  в
нем плохого нет, вот только курит как паровоз. Но канительщик он,  не  дай
бог! Честное слово, если  его  не  подтолкнуть,  он  никогда  в  жизни  не
раскачается, не сделает предложения Роне. Да и она такая же. Канительщица.
   - Верно, верно. Оба они тянут канитель. Нет у них нашей с тобой хватки.
   - Правильно. Канительщики они оба. Клянусь честью,  отец,  не  понимаю,
откуда в нашей семье взялась такая мямля, как Рона. Ты сам  наверняка  был
не таким уж праведником, ручаюсь!
   - Да, мямлей я никогда не был!
   - Я думаю! Наверно, знал, что к чему.
   - Конечно, когда доводилось ухаживать за барышнями, я им не  все  время
рассказывал про забастовки в вязальных цехах.
   Оба захохотали, оба закурили сигары.
   - Так что же нам с ними делать? - спросил Бэббит.
   - Сам не знаю, черт подери! Клянусь, мне иногда хочется отвести Кена  в
сторонку, тряхнуть его как следует и  сказать:  "Слушай,  друг  сердечный,
женишься ты на моей сестрице или просто  заговоришь  ее  до  смерти?  Тебе
скоро тридцать стукнет, а ты до сих пор зарабатываешь не то  двадцать,  не
то двадцать пять монет в неделю. Когда  ты  наконец  возьмешься  за  ум  и
добьешься прибавки? Если Джордж Ф. или я можем тебе чем-нибудь помочь, так
и скажи, только не канителься ты, бога ради!"
   - Что ж, может быть, и неплохо бы тебе или мне с ним поговорить, только
боюсь, не поймет он нас. Он из этих, из высоколобых. Не умеет  смотреть  в
корень, выкладывать карты на стол и говорить напрямик, как мы с тобой.
   - Верно, верно, все они такие, эти высоколобые.
   - Правильно, и он такой, как все.
   - Факт!
   Оба вздохнули и замолчали, счастливые и довольные.
   Вошел проводник. Он как-то заходил  в  контору  Бэббита  насчет  аренды
дома.
   - Здравствуйте, мистер Бэббит! Едете  с  нами  до  самого  Чикаго?  Ваш
паренек?
   - Да, это мой сын, Тед.
   - Скажите на милость! А я-то был уверен, что  вы  еще  совсем  молодой,
сорока нет, и вдруг - такой сынище!
   - Что ты, братец, как это - сорока нет.  Да  мне  уже  все  сорок  пять
стукнуло!
   - Неужели? Никогда бы не подумал!
   - Да, сударь мой, сразу видно, что ты - старик, когда с тобой такой вот
молодец!
   -  Верно!  -  Проводник  обратился  к  Теду:  -  Вы,  наверно,  уже   в
университете?
   Тед, гордо:
   - Нет, поступлю не раньше осени.  Пока  что  выбираю  -  какой  колледж
лучше!
   Проводник пошел дальше, заботливо  оглядывая  пассажиров  и  позвякивая
огромной цепочкой для часов, болтавшейся на его синей тужурке, а Бэббит  и
Тед всерьез заговорили о колледжах.
   В Чикаго они приехали поздно вечером и утром долго  лежали  в  постели,
радуясь: "А хорошо,  что  не  надо  вставать  и  торопиться  к  завтраку!"
Остановились они в скромном отеле "Иден",  потому  что  дельцы  из  Зенита
всегда останавливались в "Идене", но зато обедали в золотом и  хрустальном
зале ресторана "Версаль", при отеле "Принц-регент". Бэббит заказал устрицы
с Блю-Пойнта под винным соусом, гигантский бифштекс с  гигантской  порцией
жареного картофеля, две чашки кофе, яблочный торт с мороженым для обоих  и
порцию сладкого пирога специально для Теда.
   - Вот это харч! Да, братец, поели! - восхищенно сказал Тед.
   - Еще бы! Ты только держись за меня, старичина, не прогадаешь!
   Они пошли в музыкальную комедию и подталкивали друг  друга  локтем  при
особо рискованных шутках насчет жен и сухого  закона.  Рука  об  руку  они
гуляли по фойе в антрактах, и Тед, радуясь, что исчезло стеснение, которое
так отчуждает отцов и сыновей, сказал, посмеиваясь?
   - Папа, слыхал анекдот про трех модисточек и судью?
   Но на другой день Тед уехал в Зенит, и  Бэббита  охватило  одиночество.
Так как ему приходилось налаживать сотрудничество между Джеком  Оффатом  и
некими посредниками в Милуоки, которые тоже были заинтересованы в  покупке
ипподрома, он все время ждал телефонных звонков.
   Он подолгу сидел на краю кровати, держа на коленях переносный  аппарат,
и устало повторял: "Мистер Сеген пришел? А он  не  просил  мне  что-нибудь
передать? Хорошо, я жду". В ожидании он рассматривал пятно  на  стенке,  в
двадцатый раз с тоской замечая, что оно похоже на башмак. Потом  закуривал
сигарету и, не смея отойти от телефона, сидел без  пепельницы,  размышлял,
куда девать горящий окурок, и боясь,  как  бы  что-нибудь  не  загорелось,
пытался зашвырнуть его на кафельный пол ванной. Наконец зазвонил  телефон.
"Ничего? Хорошо, я позвоню еще раз".
   Однажды днем он забрел на заснеженные улицы, о которых никогда раньше и
не слыхал, на  улицы,  застроенные  небольшими  зданиями,  двухквартирными
домами и заброшенными особнячками.  И  вдруг  он  понял,  что  ему  нечего
делать, что ему ничего и не  хочется  делать.  Одиночество  давило  его  и
вечером, когда он обедал один в отеле "Принц-регент".  Потом  он  сидел  в
холле, на плюшевом кресле с вытканным  гербом  принцев  Саксен-Кобургских,
закуривая сигару и глазами отыскивая кого-нибудь, кто развеселил  бы  его,
помог уйти от унылых мыслей. В соседнем кресле (уже  с  литовским  гербом)
сидел какой-то смутно знакомый человек, толстый,  краснолицый,  с  глазами
навыкате и жидкими желтыми усами. С виду он был человек добрый, смирный  и
такой же одинокий, как Бэббит. На нем был твидовый костюм и отвратительный
оранжевый г