не упускай  момент!  "Принц
Альберт" - сам пойми! - вольет в тебя такую силу, что ты всем сразу дашь и
шах и мат. Уж мы-то знаем оба, о чем я говорю!"

   - Ого! - восхищенно протянул агент автомобильной компании Эдди Свенсон,
- вот это настоящая мужская литература, честное слово! Ну и молодчага этот
малый - впрочем, что я! Не может быть,  чтобы  один  человек  так  здорово
писал! Наверно, там целая комиссия классных писак. Впрочем, это неважно! И
пишет-то он не для каких-нибудь длинноволосых нюнь, он пишет для настоящих
парней, для меня - и я снимаю перед ним кепку. Вот  только  одно:  поможет
такое объявление продаже товара или нет? А не  завела  ли  фантазия  этого
альбертовского сочинителя неизвестно куда, - все  они  такие,  эти  поэты!
Читаешь - классная  штучка,  но  о  товаре  она  мне  ничего  не  говорит!
Прочесть-то я прочту, а покупать  "Принц  Альберт"  все  равно  не  стану,
потому что тут ничего толком про самый табак не написано! Одни выдумки!
   Фринк воззрился на него с возмущением:
   - Нет, ты, брат, спятил! Неужели мне надо  объяснять  тебе,  что  такое
стиль? Во всяком случае, мне очень  хотелось  написать  рекламу  для  Зико
именно в таком роде. Но не могу -  хоть  тресни!  Пришлось  придерживаться
чистой поэзии, написал для Зико очень утонченную  штучку.  Послушайте,  не
знаю, понравится ли:

   "Далекий путь зовет-манит, он там, вдали, за горной цепью, он далеко, и
ждет того, в ком кровь кипит, как пламень алый, на чьих устах  звенит-поет
всех храбрецов призыв старинный.  Прочь,  будничная,  цепь  забот,  долой,
постылая тревога! Лететь и мчаться - наш девиз; в нем наше счастье - не на
миг, в нем наша жизнь: лететь вперед!  И  эту  истину  постигли  создатели
машины Зико. Они обдумывали все - не только красоту и цену. Машина - легче
антилопы, скользит, как ласточка в полете, но сила, сила в ней - слоновья!
В ней дышит все изяществом и мощью, машина эта - первый  класс.  Послушай,
друг мой! Никогда не знать тебе высокого искусства  путешествий,  если  не
приобретешь ты ЗАЛОГ ЗЕМНОГО СЧАСТЬЯ - ЗИКО".

   - Да, - задумчиво добавил Фринк, - могу сказать, что  я  сумел  вложить
какую-то элегантность в эти строки, но  оригинальности,  этакой  рекламной
зазывности тут все-таки не хватает!
   В ответ на это все гости вздохнули с сочувствием и с восхищением.



        "9"

   Бэббит любил своих друзей, обожал играть роль хозяина  и  кричать:  "То
есть как это вы  не  хотите  больше  цыпленка  -  что  за  выдумки!"  -  и
преклонялся перед талантом Т.Чамондли Фринка, но подъем от  коктейлей  уже
пропал, и чем больше он ел, тем меньше веселился.  Кроме  того,  дружеская
атмосфера обеда была нарушена ссорой четы Свенсонов.
   На Цветущих Холмах и в других  зажиточных  кварталах  Зенита,  особенно
среди "молодоженов", было много женщин, которые  ничего  не  делали.  Хотя
прислуги они держали мало, но при газовом отоплении, электрических  плитах
с мойками для посуды и пылесосами в выложенных кафелем кухнях  квартиры  у
них  были  настолько  удобные,  что  домашней  работы  делать   почти   не
приходилось,  а  кроме  того,  их  стол   главным   образом   состоял   из
полуфабрикатов и готовых закусок. Редко у них  бывало  больше  одного-двух
детей, чаще браки были бездетными,  и  хотя  существовала  легенда,  будто
мировая война приучила людей считать  всякую  работу  респектабельной,  их
мужья не позволяли им "тратить время зря и забивать себе голову  дурацкими
идеями", занимаясь бесплатно  общественной  деятельностью,  и  еще  больше
возражали против платной работы, чтобы  не  было  повода  для  разговоров,
будто мужья их плохо обеспечивают. Забот по дому им хватало часа  на  два,
не больше, а в остальное время они объедались шоколадом,  ходили  в  кино,
разглядывали витрины магазинов, собирались по двое, по трое сплетничать  и
играть в карты, робко мечтали о любовниках, которых и в помине не было,  и
накопляли невероятную энергию, находившую выход в грызне с мужьями.
   Классический образец супружеской грызни являла чета Свенсонов.
   В течение всего обеда Эдди Свенсон во  всеуслышание  ворчал  по  поводу
нового платья жены. Он говорил, что платье слишком короткое, до неприличия
прозрачное и чересчур дорогое. Он искал сочувствия у Бэббита:
   - Скажите честно, Джордж, какого вы  мнения  об  этой  тряпке,  которую
отхватила Луэтта? Наверно, и вы считаете, что дальше идти некуда?
   - Да что вам взбрело в голову, Эдди? По-моему, чудное платьице!
   - Конечно, мистер Свенсон! - поддержала мужа миссис  Бэббит.  -  Платье
просто прелесть!
   - Что, съел, умник? Много ты понимаешь в платьях! - вскинулась  Луэтта,
а гости задумчиво жевали и поглядывали на ее плечи.
   - Перестань! - оборвал ее  Свенсон.  -  Настолько-то  я  понимаю,  чтоб
видеть, когда бросают деньги на ветер, и вообще - надоело! У  тебя  полный
шкаф платьев, а ты их не носишь! Я уж тебе высказывал мое мнение,  но  ты,
ясное дело, ни малейшего внимания не обращаешь! Пока от  тебя  чего-нибудь
добьешься, лопнуть можно.
   Они ссорились без умолку, и все принимали в этом участие -  все,  кроме
Бэббита. Он был как в тумане, ничего не чувствовал, кроме своего  желудка;
внутри все горело и жгло. "Поел лишнего, а вот сладкое  совсем  уже  ни  к
чему!" - мысленно простонал он, глотая скользкие холодные куски пломбира с
ореховым тортом, липким, как мыльный крем для бритья.  Ему  казалось,  что
желудок набит  глиной,  его  распирало,  подперло  к  самому  горлу,  мозг
превратился в раскаленную жижу,  и  с  мучительной  натугой  он  продолжал
улыбаться и что-то выкрикивать, как подобало хозяину на Цветущих Холмах.
   Если бы не гости, он вышел бы на улицу, и  на  воздухе  прошла  бы  эта
хмельная сытость, но в тумане, наполнявшем комнату, гости трещали, трещали
без умолку, казалось, этому конца не будет, а он сидел и  мучился:  "Дурак
я, что столько съел, хватит, больше ни кусочка!" - и тут же ловил себя  на
том, что снова ест тошнотворно  сладкий  подтаявший  пломбир.  Присутствие
друзей потеряло  всю  прелесть,  и  на  него  не  произвело  ни  малейшего
впечатления, когда Говард Литтлфилд извлек из своей  научной  сокровищницы
сообщение о том, что химическая формула каучука-сырца - C10H16  и  что  он
превращается в изопрен, то есть в 2C5H8,  и  вдруг,  без  всякой  причины,
Бэббит не только ощутил скуку, но и  сознался  себе,  что  ему  невыносимо
скучно. Какое счастье, что можно  наконец  встать  с  неудобного  жесткого
стула и развалиться на диване в гостиной!
   Судя   по   бессвязным,   вялым   репликам   гостей,   по   их   лицам,
болезненно-напряженным, словно их кто-то медленно  душил,  они  не  меньше
своего хозяина страдали от тягот светской жизни и  ужасов  обильной  пищи.
Все облегченно вздохнули, когда было предложено сесть за бридж.
   У Бэббита стало проходить ощущение, что его варят заживо. Ему повезло в
игре. Он снова терпеливо выносил неистребимую бодрость Верджила  Гэнча.  А
мысленно он отдыхал с  Полем  Рислингом  на  берегу  озера,  в  Мэне.  Это
ощущение было сильным, острым, как тоска по родине. Он никогда не бывал  в
Мэне и все же представлял себе горы в  тумане,  спокойную  вечернюю  гладь
озера. "Поль лучше всех этих умников, вместе взятых, - подумал он. -  Хоть
бы уехать подальше от всего на свете".
   Даже Луэтта Свенсон не вывела его из оцепенения.
   Миссис Свенсон была женщина хорошенькая и кокетливая. Бэббит в женщинах
не разбирался, он интересовался только их вкусами, сдавая им меблированные
квартиры. Всех женщин он делил на Настоящих Леди,  на  Работающих  Женщин,
Старых Чудачек и Веселых Курочек. Он мог расчувствоваться  перед  женскими
прелестями и был того мнения, что все женщины (кроме женщин из его  семьи)
"особенные" и "непонятные". Но он  безотчетно  чувствовал,  что  к  Луэтте
Свенсон можно найти подход. У нее были влажные глаза и  влажные  губы.  От
широкого лба лицо ее сужалось к остренькому  подбородку,  рот  у  нее  был
тонкий, но твердый и жадный, а между бровями  лежали  две  привлекательные
изогнутые морщинки. Ей было лет тридцать, а то и меньше.  Сплетня  никогда
не касалась ее, но все  мужчины  с  первой  же  встречи  начинали  за  ней
ухаживать, а все женщины поглядывали на нее со сдержанной неприязнью.
   Сидя на диване рядом с  Луэттой,  Бэббит  в  перерывах  между  партиями
обращался к ней с той  подчеркнутой  галантностью,  принятой  на  Цветущих
Холмах, которая была не столько ухаживанием, сколько  испуганной  попыткой
воздержаться от всякого флирта.
   - Вы сегодня хороши, как новенький табачный киоск, Луэтта.
   - Правда?
   - Наш Эдди что-то брюзжит.
   - Да! О, как мне это надоело!
   - Что ж, если вам надоест муженек, можете сбежать с дядей Джорджем.
   - Уж если бы я сбежала... Впрочем, это я так...
   - А вам кто-нибудь уже говорил, что у вас замечательно красивые руки?
   Она посмотрела на свои руки, спустила  кружевной  рукав  пониже,  но  в
общем не обращала на Бэббита внимания, погрузившись в невысказанные мечты.
   Бэббит слишком раскис в этот вечер, чтобы выдерживать роль неотразимого
(хотя и строго добродетельного) мужчины. Он вернулся к  карточным  столам.
Никакого восторга в нем не вызвало и предложение миссис  Фринк,  маленькой
пискливой дамочки,  попробовать  заняться  спиритизмом  и  столоверчением:
"Знаете, мой Чам умеет по-настоящему вызывать духов -  честное  слово,  он
меня даже иногда пугает!"
   Дамы весь вечер не участвовали в беседе, но  тут,  поскольку  известно,
что женский пол больше интересуется  миром  духовным,  тогда  как  мужчины
сражаются с грубой материей, они взяли инициативу и  закричали:  "Да,  да,
давайте, давайте!"
   В темноте мужчины вели себя торжественно и глупо, а их жен от  восторга
пробирала дрожь. Но когда мужчины пожимали им руки, они хихикали:  "Ведите
себя как следует, а то я все скажу!"
   И в Бэббите проснулся некоторый интерес  к  жизни,  когда  рука  Луэтты
крепко сжала его пальцы.
   Все  наклонились  вперед,  затаив  дыхание.  Кто-то  громко   вздохнул,
заставив соседей вздрогнуть. В мутном свете, просачивавшемся из  передней,
все казались неземными существами и чувствовали себя  бесплотными.  Миссис
Гэнч вдруг взвизгнула, и все  вскочили  с  неестественной  веселостью,  но
Фринк зашикал, и все благоговейно притихли. Внезапно, не  веря  себе,  они
услышали стук. Все уставились на еле видные руки Фринка,  но,  убедившись,
что они лежат спокойно, заерзали на местах, притворяясь, будто на них  это
не произвело впечатления.
   Голос Фринка звучал серьезно:
   - Кто здесь?
   Стук.
   - Означает ли один удар "да"?
   Стук.
   - А два удара - "нет"?
   Стук.
   - Леди и джентльмены, просить ли нам этого духа  связать  нас  с  духом
кого-нибудь из усопших знаменитостей? - шепотом спросил Фринк.
   Миссис Орвиль Джонс умоляюще протянула:
   - Ах, давайте поговорим с Данте! Мы научали его в литературном  кружке.
Ты, конечно, знаешь, кто он был, Орви?
   - Ясно, знаю! Поэт из итальянцев. Где я, по-твоему, воспитывался, а?  -
обиженно сказал ее муж.
   - Помню, помню, тот самый, который проехался по  туристской  путевке  в
ад! - сказал Бэббит. - Я-то его стишков не читал, но мы про него  учили  в
университете.
   - Вызвать мистера Данта! - торжественно провозгласил Эдди Свенсон.
   - Вам, наверно, легко с ним столковаться, мистер Фринк, все-таки вы оба
- поэты! - сказала Луэтта Свенсон.
   - Оба поэты! Откуда вы забрали себе в голову такую чушь!  -  возмутился
Верджил Гэнч. - Конечно, этот самый Дант в свое  время,  наверно,  неплохо
разворачивался, - не знаю, сам не читал, - но, если говорить правду, разве
он бы справился, если б ему пришлось заняться полезной литературой, каждый
день выдавать для газетного синдиката стих, как приходится Чаму!
   - Верно! - поддержал его Эдди Свенсон. - Этому старью  что!  Времени  у
них было по горло! Мать честная,  да  я  сам  мог  бы  отхватить  неплохую
поэмку, если бы мне на это дали целый год и разрешили  писать  про  всякую
допотопную чепуху, как этому Данту.
   - Тише! - потребовал  Фринк.  -  Молчите,  я  сейчас  его  вызову...  О
Светлоглазый дух, спустись во... м-ммм... во тьму пределов и приведи  сюда
дух Данте, мы, смертные, хотим послушать мудрые его слова!
   - Ты забыл дать ему адрес: тысяча  шестьсот  пятьдесят  восемь,  Серная
улица,  Огненные  Холмы,  Ад,  -  загоготал  Верджил  Гэнч,  но  все  были
оскорблены в своих религиозных чувствах. А вдруг,  даже  если  это  стучит
Чам, вдруг все-таки что-то есть,  да  и  вообще  интересно  поговорить  со
стариком из какого-то там века, словом, из прошлого.
   Стук. Дух Данте явился  в  гостиную  Джорджа  Ф.Бэббита.  Казалось,  он
исполнен готовности отвечать на все вопросы. Он даже сказал, что "не прочь
провести с ними вечер".
   Фринк передавал его слова, называя все  буквы  алфавита,  пока  дух  не
отмечал стуком нужную букву.
   Литтлфилд ученым тоном спросил его:
   - Правится ли вам в раю, мессир?
   - Мы счастливы в горних высях, синьор. Мы рады, что вы изучаете  высшую
истину спиритуализма, - отвечал ему Данте.
   Все задвигались, зашуршали крахмальные рубашки, потрескивали корсеты. А
вдруг - вдруг что-нибудь есть на самом деле?
   Но  Бэббита  беспокоило  другое:  вдруг  Чам  Фринк  и  в  самом   деле
спиритуалист! Для литератора Чам был вполне  порядочным  малым,  аккуратно
посещал пресвитерианскую церковь на Чэтем-роуд, участвовал в обедах  клуба
Толкачей, любил сигары, автомобили,  соленые  анекдоты.  Но  вдруг  втайне
он... Черт их знает, этих высоколобых, ведь настоящий спиритуалист  -  это
что-то вроде социалиста!
   Но  в  присутствии  Верджила  Гэнча  никто  не  мог   долго   сохранять
серьезность.
   - Ну-ка, спросим у Дантика, как там Джек Шекспир и этот  римский  дядя,
которого окрестили в мою честь Верджилием, как они там поживают и не хотят
ли сниматься в кино! - заорал он, и все сразу расхохотались. Миссис  Джонс
взвизгнула, Эдди Свенсон потребовал, чтобы у Данте спросили, не холодно ли
ему ходить в одном венке.
   Польщенный Данте скромно отвечал на вопросы.
   Но Бэббита мучила проклятая неизвестность, и он мрачно раздумывал, сидя
в спасительной темноте: "Сам не знаю... мы  так  легкомысленно  относимся,
думаем - умней нас никого нет. Неужто такой  человек,  как  Данте...  Надо
было раньше почитать его стихи. А теперь всю охоту отбило".
   Почему-то Бэббиту мерещился скалистый холм, а  на  вершине,  под  сенью
зловещих туч, одинокая,  суровая  фигура.  Его  самого  огорчило  внезапно
вспыхнувшее презрение к лучшим своим друзьям. Он крепко сжал  руку  Луэтты
Свенсон, и ему стало легче  от  ее  живого  тепла.  Привычка,  как  старый
солдат, встала на стражу, и  он  встряхнулся:  "Что  это  на  меня  напало
сегодня, черт подери?"
   Он похлопал по ручке Луэтты, желая показать, что в его  пожатии  ничего
предосудительного не было, и крикнул Фринку:
   - Слушайте, а может, заставим старичка Данта почитать нам свои  стишки?
Потолкуйте-ка с ним. Скажите ему: "Буэна джорна, синьор, коман са  ва,  ви
гейтс? Кескесе [добрый день,  синьор,  как  поживаете,  как  дела?  Как...
(искаж. итал. франц., нем., франц.)] насчет маленькой поэмки, а, синьор?"


   Снова зажгли свет. Женщины уже сидели на краешке стульев в  решительной
и выжидающей позе, которой жена обычно показывает, что как  только  кончит
говорить очередной собеседник, она весело скажет мужу: "Знаешь,  милый,  а
не пора ли нам домой?" На этот раз Бэббит не делал бурных попыток удержать
гостей. Ему -  да,  ему  необходимо  было  кой  о  чем  подумать...  Снова
заговорили о спиритических сеансах. ("Ох, почему они не идут домой! Почему
они не  уходят?")  С  уважением,  но  без  всякого  энтузиазма  слушал  он
глубокомысленные наставления  Говарда  Литтлфилда;  "Соединенные  Штаты  -
единственная  страна  в  мире,  где  государственное  устройство  является
нравственным   идеалом,   а   не   только   общественным   установлением".
("Правильно, правильно... да неужели они никогда  не  уйдут?")  Обычно  он
обожал "заглядывать хоть одним глазком" в таинственный  мир  машин,  но  в
этот вечер он почти не слушал откровений Эдды Свенсона: "Если хотите брать
выше классом, чем джэвелин, так лучше зико  не  найти.  Недели  две  назад
решили сделать опыт - имейте в виду, что опыт  был  поставлен  честно,  по
всей форме!  Взяли  обыкновенную  туристскую  машину  зико  и  на  третьей
скорости пустили ее в гору, на Тонаваду, и один тип мне сказал..."  ("Зико
неплохая машина - о господи, неужели они всю ночь собираются тут сидеть?")
   Наконец гости с  шумом  стали  расходиться,  повторяя:  "Мы  так  чудно
провели время!"
   Больше всех шумел на прощание сам Бэббит, но, выкрикивая любезности, он
думал про себя: "Фу, все-таки справился, а то мне уже казалось, что  я  не
выдержу!"  Он  предвкушал  самое  утонченное   удовольствие,   уготованное
хозяину: поиздеваться над  гостями  в  ночной  тишине.  Закрыв  двери,  он
сладострастно зевнул, выпятил грудь и, подрагивая плечами, с презрительным
видом обернулся к жене.
   Но та вся расплылась в улыбке:
   - Ах, как все вышло мило! Я знаю, они были просто в восторге. Правда?
   Нет, нельзя. Смеяться он не мог. Это было бы все равно  что  издеваться
над счастливым ребенком. И он торжественно солгал:
   - Ну еще бы! Самый удачный прием за весь год -  ни  у  кого  такого  не
было!
   - А какой чудный обед! Честное слово, цыплята удались изумительно!
   - Еще бы! Хоть королеву угощай. Я таких чудных цыплят сто лет не ел!
   - И как Матильда удачно их зажарила! А суп какой вкусный, верно?
   - А как же! Дивный суп. Такого супа я с пеленок не пробовал.
   Но тут голос ему изменил. Они  стояли  в  передней,  под  ярким  светом
плафона с квадратным, похожим на ящик  абажуром  из  красноватого  стекла,
обрамленного полосами никеля. Жена в упор посмотрела на Бэббита.
   - Что с тобой, Джордж? У тебя такой голос... Можно подумать,  что  тебе
вовсе не было весело!
   - Нет, было очень весело!
   - Джорджи! Да что с тобой?
   - Устал очень. В конторе столько работы. Надо бы мне поехать  отдохнуть
как следует.
   - Так мы нее через несколько недель уедем в Мэн, милый!
   - М-да-а... - И вдруг он сразу откровенно выпалил  все,  что  думал:  -
Слушай, Майра, хорошо бы мне поехать туда пораньше.
   - Но тебе надо встретиться по делу с каким-то человеком в Нью-Йорке.
   - С каким человеком? Ах, да, да. С этим, как его... Нет, уже  не  надо.
Но я хочу поехать в Мэн пораньше - порыбачить малость, поймать здоровенную
форель! - Его нервный смешок прозвучал совсем фальшиво.
   - Отчего же нам и не поехать пораньше?  Верона  с  Матильдой  прекрасно
справятся по хозяйству, а мы с тобой  можем  уехать  в  любое  время,  как
только ты выберешься.
   - Нет, я не о том. В последнее время я что-то нервничаю, лучше  бы  мне
уехать одному, стряхнуть с себя все...
   - Как, Джордж! Ты не хочешь, чтобы я поехала с тобой?
   Она так искренне огорчилась, что ей было не до трагических упреков,  не
до высокомерных обид,  -  она  просто  растерялась,  беззащитная,  пухлая,
красная, как распаренная свекла.
   - Да нет же... - И, вспомнив, что Поль Рислинг все это предсказывал, он
сам растерялся не меньше ее. - Понимаешь, иногда полезно  старому  ворчуну
вроде меня побыть одному, успокоиться. - Он пытался  говорить  как  добрый
папаша. - А когда ты с ребятами приедешь, - я-то думал, что заберусь  туда
на несколько деньков раньше вас, - я уже буду совсем веселый, понимаешь? -
Он  уговаривал  ее  густым  добрым  басом,  снисходительно  улыбаясь,  как
благодушный пастырь, благословляющий прихожан  на  пасху,  как  остроумный
лектор, когда он хочет покорить  аудиторию  своим  красноречием,  как  все
мужчины, когда они хитрят и лукавят.
   Все праздничное оживление исчезло с ее лица, когда  она  посмотрела  на
мужа.
   - Значит, я тебе мешаю, когда мы ездим отдыхать? Значит, тебе  никакого
удо