и тогда у меня
остается больше времени и энергии на мою  личную  жизнь.  Да,  помню,  как
однажды в Лондоне мне попалась реклама зубной  пасты  в  "Сатердей  ивнинг
пост", и на ней картинка:  американский  городок,  знаете,  белая  уличка,
обсаженная тополями,  новые  дома,  некоторые  в  старинном  стиле  или  с
широкими черепичными крышами, - словом, такая улица, как у нас  в  Зените,
скажем, на Цветущих Холмах. Простор. Деревья. Газоны. И такая  меня  взяла
тоска по родине! Нигде на свете нет таких чудесных домов. И мне наплевать,
что они стандартные! Это отличнейший стандарт!
   Нет, я не о таком стандарте! В  Зените  меня  возмущает  стандартизация
мысли и, конечно, укоренившиеся понятия о конкуренции. Настоящие злодеи  в
этой драме - именно те добрые, чистые, трудолюбивые отцы семейств, которые
не постесняются пустить в ход любую подлость, любую жестокость -  лишь  бы
обеспечить материальное благополучие своим  отпрыскам.  Самое  скверное  в
этих людях то, что они такие хорошие и, в каждом отдельном случае, в своей
отрасли такие неглупые. Их нельзя по-настоящему ненавидеть, и  все  же  их
стандартизованная мысль - вот настоящий  враг...  И  потом  -  это  вечное
бахвальство. Правда, втайне я и сам думаю, что жить в Зените лучше, чем  в
Манчестере или Глазго, Лионе, Берлине, Турине...
   - Это неверно, я-то жил в этих городах, - пробормотал доктор Явич.
   -  Ну,  это  дело  вкуса.  Лично  я  предпочитаю  город  с   неведомыми
перспективами,  которые  дают  простор  моему  воображению.  Но  чего  мне
особенно хочется...
   - Вы, - перебил его доктор Явич, - вы умеренный либерал и не имеете  ни
малейшего представления о  том,  чего  вам  особенно  хочется.  А  я,  как
революционер, точно знаю, чего хочу, - и сейчас я особенно хочу выпить.


   В этот же час Джек Оффат, местный политикан, и  Генри  Т.Томпсон  долго
совещались. Оффат внушительно говорил:
   - Главное - заставить этого простачка, твоего  зятя,  протолкнуть  наше
дело. Он из таких, из патриотов. Когда он для нашей бражки  заграбастывает
какую ни на есть недвижимость, у него так получается, будто мы смерть  как
любим наррррррод, а я тоже люблю, чтоб все было респектабельно, по сходной
цене, конечно. Как ты думаешь, Хэнк, долго мы продержимся?  Нам  ничто  не
грозит,  пока  все  примерные  мальчики,  вроде  Джорджа  Бэббита,  и  эти
симпатичные и уважаемые профсоюзные  лидеры  думают,  что  мы  с  тобой  -
заядлые патриоты. Да, честному политику тут  есть  чем  поживиться,  Хэнк:
целый город готов нас угощать жареными цыплятами, сигарами и коктейлями  и
в возмущении - да еще в  каком!  -  встать  под  наше  знамя,  как  только
кто-нибудь из этих пискунов вроде Сенеки Доуна выступит против нас! Честью
клянусь, Хэнк, стыдно было бы мне, такому смекалистому парню,  не  выдоить
этих коровушек, сами  просятся,  мычат!  Но  большой  аферы,  как  бывало,
Транспортной компании сейчас не поднять. Хотел бы я знать, долго ли нам...
эх, знаешь, Хэнк, вот бы выставить этого Сенеку Доуна из  Зенита!  Мы  или
он!
   В  этот  час  в  Зените  триста  сорок  или  триста   пятьдесят   тысяч
Обыкновенных Людей спали - огромная, неизведанная масса.
   В трущобах за железной дорогой молодой человек, полгода тщетно искавший
работы, открыл газ и отравился вместе с женой.
   В  этот  час  Ллойд  Маллэм,  поэт,  владелец  книжной  лавки  "Хафиз",
заканчивал рондо, где рассказывалось, как интересно было жить в феодальной
Флоренции и как скучно в будничном Зените.
   И в этот час Джордж Ф.Бэббит тяжело повернулся  на  бок,  повернулся  в
последний раз - знак того, что ему надоело ворочаться без сна, -  и  решил
заснуть всерьез и надолго.
   И сразу он погрузился в волшебный сон. Он стоял среди незнакомых людей,
которые смеялись над ним. Но он ускользнул от них, он помчался по дорожкам
полночного сада, где у ворот ждала его юная волшебница. Ласковая спокойная
рука легла на его щеку. Он сразу стал храбрым, мудрым и горячо любимым, ее
теплые плечи казались белее слоновой  кости,  а  за  гибельными  трясинами
сверкало смелое море.



        "8"

   Главными событиями этой  весны  для  Бэббита  были,  во-первых,  тайная
скупка земельных участков в Линтоне для некоторых дельцов из  Транспортной
компании еще до того, как официально сообщили о продлении линтонской линии
трамвая, и во-вторых, парадный обед, который был задуман,  как  Бэббит  со
смаком внушал жене, "не только  как  обычный  светский  прием,  но  и  как
по-настоящему интересная, высококультурная  встреча,  где  будут  общаться
лучшие умы города и самые изящные и веселые дамы".
   Бэббита это настолько захватило, что он чуть не позабыл о своем плане -
удрать в Мэн с Полем Рислингом.
   Хотя Бэббит был родом из глухого поселка Катоба,  он  уже  поднялся  до
того столичного уровня, когда принимаешь к обеду  трех,  а  то  и  четырех
человек,  и  готовишься  к  этому  всего  лишь  день-другой.  Но  обед  на
двенадцать  персон,  с  цветами  из  лучшего  магазина  и  всем  фамильным
хрусталем, вывел из равновесия даже Бэббитов.
   Целых две недели они изучали,  обсуждали  и  наконец  утвердили  список
гостей.
   Бэббит был в восторге:
   - Конечно, мы  и  сами  -  люди  современные,  но  ты  только  подумай:
принимать в доме  такого  знаменитого  поэта,  как  Чам  Фринк,  человека,
который какими-нибудь стишками, какими-нибудь рекламами выколачивает  свои
пятнадцать тысяч монет в год!
   - А возьми Говарда Литтлфилда! Вчера Юнис  сказала  мне,  что  ее  папа
говорит на трех языках! - заметила миссис Бэббит.
   - Ну,  это  ерунда!  Я  сам  говорю  на  трех  -  на  американском,  на
бейсбольном и на карточном!
   - Мне кажется, шутить на эту тему просто неудобно! Должно  быть,  очень
приятно разговаривать на трех языках,  -  и  как  это  может  пригодиться!
По-моему, вовсе незачем приглашать вместе с  такими  людьми  этих  Орвилей
Джонсов!
   - Ну, знаешь, Орвиль далеко пойдет!
   - Да, понимаю, но - прачечная!
   - Конечно, иметь прачечную  -  совсем  не  то,  что  писать  стихи  или
заниматься недвижимым имуществом, не тот класс, но все же Орвиль - малый с
головой. Только наведи его на разговор  насчет  садоводства!  Да  он  тебе
каждое дерево назовет, даже по-гречески  или  по-латыни!  Кроме  того,  мы
обедали у Джонсов и должны их позвать! И потом надо же нам  посадить  хоть
кого-нибудь попроще, пусть слушают, когда такие  мастера  пускать  пыль  в
глаза, как Фринк или Литтлфилд, заведут свою музыку.
   - Кстати, милый, я считаю, что тебе, как  хозяину,  лучше  помолчать  и
послушать, дать гостям возможность тоже поговорить хоть немножко!
   - Ах, ты так считаешь? Значит, я все время говорю один? Конечно, кто  я
такой?  Обыкновенный  делец!  Ясно,  раз  я  не  доктор  философии,  вроде
Литтлфилда, и не поэт, так мне, по-твоему,  и  сказать  нечего!  Так  вот,
разреши тебе доложить, что не далее  как  вчера  твой  дорогой  Чам  Фринк
подошел ко мне в клубе и стал  расспрашивать  -  что  я  думаю  про  акции
спрингфилдовского школьного треста. Кто ему все объяснил? Я! Будь уверена,
все объяснил! Именно я,  такое  ничтожество!  Он  подошел,  спросил,  а  я
объяснил! Будь уверена! И он с удовольствием  меня  слушал,  -  а  ты  еще
говоришь "тебе, как хозяину"... Знаю свои хозяйские  обязанности  не  хуже
тебя, и запомни, пожалуйста...
   Словом, Орвилей Джонсов пригласили.


   Утром перед званым обедом миссис Бэббит не находила себе места.
   - Прошу тебя, Джордж, непременно приходи сегодня пораньше.  Помни,  что
тебе надо переодеться.
   - Угу. Смотри, в  "Адвокате"  пишут,  что  на  пресвитерианском  съезде
голосовали за выход из Всемирного Совета церквей. Значит...
   - Джордж! Ты слышал, что я тебе сказала? Ты должен вовремя прийти домой
и одеться!
   - Одеться? А я уже одет! Что ж, по-твоему, я хожу  в  контору  в  одних
кальсонах?
   - Я не допущу неприличных острот при детях! Ты должен надеть фрак!
   - Ты хочешь сказать - смокинг. До чего мне надоели эти собачьи выдумки,
все эти парады, фокусы...
   Но через три минуты Бэббит таким тоном буркнул: "Не знаю,  стану  ли  я
переодеваться", - что было ясно - переоденется он непременно,  и  разговор
перешел на другую тему.
   - А главное, Джордж, не забудь заехать по дороге домой к Веккии и взять
там мороженое. У них сломался грузовик, а я не надеюсь, что  они  доставят
мороженое на...
   - Ну, хватит! Ты мне уже перед завтраком говорила!
   - Но я боюсь, что ты забудешь! Я тут буду  весь  день  мучиться,  учить
новую прислугу, как подавать к обеду...
   - Все твои дурацкие затеи, - нечего было нанимать специальную  прислугу
из-за одного обеда. Матильда отлично справилась бы...
   - ...и мне еще надо пойти заказать цветы,  расставить  их,  накрыть  на
стол, купить соленый миндаль, посмотреть, готовы ли  цыплята,  приготовить
детям ужин наверху, да мало ли что. Нет, ты должен обещать, что заедешь за
мороженым к Веккии.
   - Ла-аа-дно!!! Заеду, заеду!
   - Тебе только надо зайти  и  сказать:  "Дайте  мне  мороженое,  которое
миссис Бэббит вчера заказала по телефону", - там, наверное, все готово.
   В десять тридцать она позвонила ему в контору, чтобы он не забыл  взять
мороженое от Веккии.
   И тут его неожиданно расстроила неприятная мысль: стоят ли званые обеды
на Цветущих Холмах всей этой противной суеты и спешки? Но он  раскаялся  в
кощунственном вольнодумстве, когда поехал  покупать  все  необходимое  для
коктейлей.
   Вот как доставали алкогольные напитки в добродетельные  времена  сухого
закона.
   Со строгих прямых  улиц  заново  отстроенного  делового  центра  Бэббит
поехал путаными переулками через Старый город, мимо  грязных,  закопченных
складов и амбаров, и дальше  в  "Рощу",  где  когда-то  действительно  был
славный лесок, а теперь громоздились трущобы - доходные дома и притоны. По
спине у него пробегала дрожь, в желудке ощущался приятный  холодок,  и  на
каждого полисмена он смотрел с невинным видом, словно желая показать,  как
он почитает закон и обожает полицию  и  как  ему  хочется  остановиться  и
перекинуться шуткой с постовым.
   Он оставил машину за целый квартал от салуна Хили Хэнсона, и все же  на
душе у него было неспокойно: "Ну, ни черта, если  меня  видели,  подумают,
что я тут по делу".
   Он  вошел  в  помещение,  до  странности   похожее   на   все   кабаки,
существовавшие до сухого закона: та же засаленная стойка, опилки на  полу,
на стене зеркало в потеках, тот же некрашеный столик, за  которым  грязный
старикашка клевал носом над чем-то похожим на  виски,  те  же  посетители,
пившие у стойки что-то весьма похожее  на  пиво,  то  же  ощущение  толпы,
которое всегда бывает в кабаках, как только в них собирается  больше  двух
человек. Бармен, высокий  бледный  швед  с  алмазной  булавкой  в  лиловом
галстуке, в  упор  посмотрел  на  Бэббита,  когда  тот  неловкими  шажками
просеменил к стойке и шепнул:
   - Я... м-ммм... меня, так сказать, прислал  приятель  Хэнсона.  Мне  бы
немножко джину...
   Бармен посмотрел на него с видом оскорбленного епископа:
   - Боюсь, что вы ошиблись, приятель. Мы  продаем  только  безалкогольные
напитки.
   Он стал стирать пиво  со  стойки  тряпкой,  которая  сама  нуждалась  в
стирке, и сердито покосился на Бэббита, непрестанно двигая рукой.
   Старик, дремавший у столика, умоляюще сказал:
   - Оскар, я тебя прошу, послушай...
   Но Оскар слушать не стал.
   - Да ну же. Оскар, послушай! Ну послушай же!
   Дребезжащий, сонный голос пьяницы, приятный запах пивных дрожжей словно
загипнотизировали Бэббита. Бармен  угрюмо  придвинулся  к  толпе  из  двух
человек.  Бэббит  подобрался  к  нему  осторожно,  как  кот,  и  вкрадчиво
попросил:
   - Послушайте, Оскар, я хочу поговорить с мистером Хэнсоном.
   - На что он вам?
   - Надо поговорить. Вот моя карточка.
   Карточка была великолепная, гравированная, на ней ослепительно  черными
и  ослепительно  красными  буквами  было  обозначено,  что  мистер  Джордж
Ф.Бэббит представляет Недвижимость, Страхование, Аренду. Бармен держал ее,
словно она весила десять фунтов, и читал так, словно на ней было сто слов.
Не теряя своего епископского достоинства, он пробасил:
   - Посмотрю, тут ли он.
   Из  задней  комнаты  он  привел  чрезвычайно  старообразного   молодого
человека,  спокойного,   остроглазого,   в   песочной   шелковой   рубахе,
расстегнутом клетчатом жилете и ярко-рыжих брюках, - самого  мистера  Хили
Хэнсона. Мистер Хэнсон протянул только:  "Да?"  -  и  бесстрастным  наглым
взглядом проник в самую душу  мистера  Бэббита,  даже  не  замечая  нового
темно-серого костюма,  за  который  Бэббит  (как  он  признавался  каждому
знакомому в Спортивном клубе) заплатил сто двадцать пять долларов.
   - Рад познакомиться, мистер Хэнсон. М-мм... видите ли, я Джордж Бэббит,
из конторы по продаже недвижимости "Бэббит  и  Томпсон".  Я  близкий  друг
Джека Оффата.
   - Ну и что?
   - Мм-мм... видите ли, у меня сегодня  гости,  и  Джек  сказал,  что  вы
можете снабдить меня джином. - И в подобострастном испуге, видя, что глаза
Хэнсона становятся совсем  скучающими,  он  торопливо  добавил:  -  Можете
позвонить Джеку, спросить обо мне, если хотите...
   Вместо ответа Хэнсон  мотнул  головой,  показывая  на  дверь  в  заднюю
комнату, и вышел. Бэббит с таинственным видом пробрался в  помещение,  где
обнаружил четыре круглых столика,  одиннадцать  стульев,  рекламу  пива  и
некий запах. Он стал ждать. Трижды Хили Хэнсон, засунув  руки  в  карманы,
проходил мимо, напевая что-то под нос и совершенно игнорируя Бэббита.
   За это время клятва, которую дал себе Бэббит  утром:  "Ни  цента  сверх
семи долларов за кварту!" - уже превратилась в утверждение: "Я бы заплатил
и десять". При следующем появлении Хэнсона он умоляюще спросил:  "Ну  как,
можете меня выручить?"  -  но  Хэнсон  в  ответ  нахмурился  и  прохрипел:
"Минуту,  черт  возьми,  одну  минуту!"  И  Бэббит  стал  ждать   со   все
возрастающей робостью, пока Хэнсон не появился, небрежно держа  в  длинных
белых пальцах кварту джина - вернее, то, что условно называется квартой.
   - Двенадцать монет! - бросил он.
   - Послушайте, да как же так, милейший! Джек сказал -  вы  достанете  за
восемь-девять долларов, не больше.
   - Ни-ни. Двенадцать. Настоящий,  контрабанда  из  Канады.  Это  вам  но
разбавленный спирт с  можжевеловой  водичкой!  -  с  добродетельным  видом
заявил честный торговец. -  Двенадцать  кругляшей  -  если,  конечно,  вам
нужно. Сами понимаете, только ради Джека!
   - Да, да,  понимаю!  -  Бэббит  с  благодарностью  отсчитал  двенадцать
долларов. Он чувствовал себя польщенным  таким  общением  с  великим  мира
сего, когда увидел, как Хэнсон зевнул, не  считая  сунул  бумажки  в  свой
ослепительный жилет и враскачку удалился.
   Бэббит испытал приятную дрожь, вынося бутылку под пальто и потом  пряча
ее в свой письменный стол. Весь день он фыркал, посмеивался  и  пыхтел  от
сознания, что сможет за обедом "угостить ребят настоящей штукой"! Он был в
таком возбуждении, что только подъезжая к  дому  вспомнил,  что  жена  ему
что-то поручила, да, поручила привезти мороженое от Веккии! "А,  черт!"  -
буркнул он и повернул обратно.
   Веккиа был не просто кондитер - он был Главный кондитер  Зенита.  Почти
все балы для дебютанток давали в белой с  золотом  зале  ресторана  "Мэзон
Веккиа". Почти на всех  светских  чаепитиях  гости  узнавали  пять  сортов
сандвичей от Веккии и  семь  сортов  его  пирожных,  и  все  по-настоящему
шикарные обеды заканчивались последним аккордом - неаполитанским мороженым
от Веккии в одной из трех его форм: в виде дыни, в виде слоеного торта или
в виде длинного брикета.
   Кондитерская Веккии была украшена бледно-голубыми  панелями,  гирляндой
гипсовых роз, официантками в плоеных фартучках  и  стеклянными  полками  с
пирожными "безе", воплотившими всю воздушность, какая  таится  во  взбитых
белках.  Среди  этой  кондитерской  изысканности  Бэббит  показался   себе
неуклюжим и толстым и, дожидаясь заказа, вдруг понял по колючему  ощущению
в затылке,  что  какая-то  девчонка-посетительница  над  ним  смеется.  Он
вернулся домой в раздраженном состоянии. И первое,  что  он  услышал,  был
взволнованный голос жены:
   - Джордж! А ты не забыл заехать к Веккии за мороженым?
   - Слушай, да разве я когда-нибудь забываю?
   - И даже очень часто!
   - Чушь какая! Никогда я ничего не забываю! Конечно, устанешь тут бегать
после работы по всяким тошнотворным заведениям,  вроде  твоего  Веккии,  и
торчать там среди полуголых девчонок, накрашенных,  как  шестидесятилетние
старухи, - сидят там я портят себе желудки всякой дрянью...
   - Ах, бедный ты, несчастный! Давно заметила, что ты терпеть  не  можешь
хорошеньких барышень!
   Бэббита кольнуло, что  его  жена  слишком  занята,  чтобы  оценить  его
возмущенную добродетель - сильнейшее оружие, с  помощью  которого  мужчины
правят миром,  и,  смирившись,  он  пошел  наверх  одеваться.  Мельком  он
заглянул в столовую, увидел  ее  во  всем  великолепии  хрусталя,  свечей,
полированного  дерева,  кружев,  серебра,  роз.   С   замиранием   сердца,
приличествующим столь важному  делу,  как  устройство  званого  обеда,  он
устоял перед искушением в четвертый  раз  надеть  фрачную  рубашку,  вынул
ослепительно свежее белье, завязал галстук бабочкой и  потер  лакированные
туфли носовым платком. С удовольствием он полюбовался запонками -  гранаты
в серебряной оправе. Он тщательно разгладил и подернул шелковые носки,  от
которых  коренастые  лапы  Джорджа  Бэббита  превратились   в   элегантные
конечности высшего существа, величаемого "членом клуба". В трюмо отразился
его отлично  сшитый  фрак,  красивые  с  тройной  отстрочкой  брюки,  и  в
лирическом экстазе Бэббит пробормотал:
   - Клянусь честью, неплохой вид! Никогда не скажешь, что  я  из  Катобы!
Увидели бы меня в таком наряде тамошние провинциалы - с ними  бы  родимчик
приключился!
   Он величественно сошел вниз и занялся коктейлями. И когда он колол лед,
выжимал апельсины и составлял у раковины в буфетной невероятное количество
использованных бутылок, стаканов и ложек,  он  чувствовал  себя  не  менее
важным, чем бармен в салуне Хили Хэнсона. Правда, миссис Бэббит  попросила
его не болтаться под ногами, а Матильда и прислуга, нанятая на этот вечер,
непрестанно толкали его локтями и визжали:  "Пжалста,  ткройте  двери!"  -
когда им нужно было пронести подносы, но в  эти  священные  минуты  он  не
обращал на них внимания.
   Кроме  новой  бутылки  джина,  его  "погреб"  состоял   из   полбутылки
бурбонского виски, четвертинки итальянского  вермута  и  примерно  из  ста
капель  апельсинной  горькой.  Шейкера  у  него  не   было.   Шейкер   был
доказательством распущенности, символом запойного пьянства, а Бэббит  хоть
и любил выпить, но не хотел,  чтобы  его  считали  пьяницей.  Он  смешивал
коктейли, наливая виски из старого соусника в кувшин  без  ручки,  он  лил
спиртное с благородным  достоинством,  подымая  свои  колбы  и  реторты  к
электрической лампе, и  лицо  его  горело,  крахмальная  рубашка  сверкала
белизной, а медная раковина отливала червонным золотом.
   Наконец он попробовал божественную влагу.
   - Нет, провались я на  месте,  настоящий,  старинный  коктейль!  Не  то
"Бронкс", не то "Манхэттен"! М-ммммм! Слушай, Майра, хочешь глоточек, пока
народ не собрался?
   Миссис Бэббит то суетливо переставляла в столовой стаканы  на  четверть
дюйма правее или левее, то с решительным и неумолимым  видом,  в  сером  с
серебром парадном платье, повязанная суровым  полотенцем  вместо  фартука,
влетала в буфетную. В ответ она только сердито  покосилась  на  мужа  и  с
упреком сказала:
   - Разве можно!
   - Ну-с, - развязно и шутливо сказал он, -  а  твой  старичок,  пожалуй,
отведает еще!
   Коктейль  наполнил  его   головокружительным   восторгом,   он   ощутил
непреодолимое желание лететь с сумасшедшей