есах. И то, что они сопротивляются силою  своих
тел врагам телесным, неудивительно, ибо это не редкость.  Но  когда  они
ведут войну духовными силами против пороков и  демонов,  это  не  только
чудесно, но достойно всяческих похвал, расточаемых монахам..."
   Сэр Герман искренне надеялся, что святой Бернар Клервосский не  будет
в обиде за использование его текста  без  копирайта.  А  клирики  ордена
Храма рады были стараться, вдохновенно рассказывая пастве:
   "Рыцарь, который защищает свою душу доспехами веры, подобно тому, как
облекает свое тело в кольчугу, и впрямь есть рыцарь без страха и упрека.
Вдвойне вооруженный, он не боится ни демонов, ни людей".
   Дождались. Наконец-то! Теперь  можно.  Теперь  даже  жители  столицы,
послушные пастырям овечки,  внимали  пламенным  словам  святого,  затаив
дыхание.
   Внимали.
   Верили.
   А куда бы они делись - что жители, что сами пастыри - если  даже  Его
Высокопреосвященство признал: да,  чудо.  Настоящее,  неподдельное  чудо
было явлено Господом в  день  святого  Мартина  Пламенеющего,  года  сто
тридцать третьего от Дня Гнева.
   Спасибо, Арчи!
   А ушлый Цыбань уже сторговал  кому-то  за  сто  больших  львов  перо,
выпавшее из крыла Миротворца.
   Какого крыла? Как, уважаемый, вы разве не  видели?!  Золотые  крылья,
огненные, и пламенный меч в деснице...
   Топор? Ах, ну да, у Миротворца топор. А меч у  ангела.  Известно  же,
что при Миротворце всегда ангел обретается. С мечом. А с чем же еще  ему
быть? Это ж рыцарский ангел, не епископский.
   Ох и кривило же Его Высокопреосвященство…
   Победа. Первая настоящая победа ордена Храма за,  страшно  вспомнить,
восемьдесят лет. Не вымогательство, не шантаж, не кулаком по столу:  "Да
что ж вы творите, безумцы? Ведь, лишая нас  прав,  себя  оставляете  без
защиты!..."
   Победа. Приговор святейшего трибунала от сто тридцать третьего  года,
признанный  ошибочным  в  году  сто  пятидесятом,   сгорает   сейчас   в
торжественном:
   "И не боится умереть или жить тот, для кого  жизнь  есть  Христос,  а
смерть - вознаграждение. И с  неустрашимой  душой  разит  он  врагов,  с
уверенностью, что ничто не может лишить его милости Божией".
   Сгорает. Корчится на огне.
   В пепел!
   Вы говорите: пастыри - святые? Пастыри изгоняют чудищ  не  мечом,  но
словом? На пастырях нет крови?
   Крови нет, но послушайте, послушайте, горожане, что говорят  люди  из
иных земель, из земель дальних, люди, которые выращивают  хлеб,  что  вы
едите; хлопок и лен, в которые  вы  одеваетесь;  люди  из  речных  долин
Добротицы, откуда привозят в столицу лучших скакунов;  из  Средеца,  где
делают лучшее вино; люди из Тырновской земли, из Аграма,  из  Дуга-Ресы,
которой нет больше... люди, люди, люди.  Много  людей  в  Единой  Земле.
Больше, чем в Шопроне.  Больше,  чем  в  Букуреше  или  Сегеде.  Пастыри
защитили север - спасибо им за это, - но на юге,  и  на  востоке,  и  на
западе стократ свирепее бесчинствуют твари. И  где,  как  не  у  рыцарей
Храма, искать защиты? Пастыри изгоняют,  храмовники  -  уничтожают,  так
было от века, и так будет. Славны рыцари, и отвага их свята,  и  с  ними
Господь.
   ..."Со мной мое имя, моя душа и Господь... мой Господь".
   Уже не тает в яркой синеве  взгляда  ледок  сомнения.  Намерз,  да  и
остался прозрачной корочкой. "Ты скажешь: "Это от дьявола?"
   А ты скажешь, Артур?
   Не у кого спросить. Уехал первый рыцарь, умчался  на  тулпаре  своем,
брата названого с собой забрал. Страшно в  столице  Миротворцу,  страшно
здесь ангелу его прирученному, и уж лучше чудовища, нечисть, да хоть  бы
и демон с Триглава, лучше они, чем Его Высокопреосвященство, чем пастыри
босоногие.
   Кто же прав? Что скажешь ты, святой Невилл Наставник?  Кому,  как  не
тебе, различать, где истинные чудеса, а где ложь, дьявольское  наущение?
Ведь ты и сам... во спасение... и хорошо, что не знает никто той  магии,
что в тебе от рождения живет. Не человеческая это магия. Так ведь и  ты,
святой Невилл, не человек.

***

   Альберт с Артуром знать не знали, какая каша  заварилась  в  Шопроне.
Артур, может, и порадовался бы за Храм, восстановленный в правах,  разом
вернувший себе былой ореол святости и славы, но он не желал и слышать  о
столице.
   Перед  самым  отъездом  заглянул  рыцарь  для  особых   поручений   в
Михайловский собор. И не хотел, а пошел: обязательно нужно было  понять,
что же не так в шопронских храмах. Час спустя Альберта, собиравшегося  в
дорогу, нашла запыхавшаяся Ирма.
   - Артур у меня, - сообщила, слетев с седла, и  не  позволила  Тадеушу
принять поводья, - едем скорее, с ним что-то не так.
   К старшему снова пришел "другой".
   - О чем он говорил? - спросила Ирма  потом,  когда  Альберт  разогнал
демонов,  перезарядил  "маньяка"  и  убедился,  что  ни  капли  силы  не
просочилось сквозь поглощающие щиты. -  Он  твердит,  что  слепой  ведет
слепых. И сказал мне, что кровь не главное. Что это значит?
   - Понятия не имею.
   Мнение Альберта об Ирме  за  какой-нибудь  час  изменилось  в  лучшую
сторону.
   Значительно изменилось. Ведьма, понятия не имея, с  чем  столкнулась,
тем не менее все сделала правильно. Увела Артура из храма,  подальше  от
людей. Демонов не разглядела, но "маньяка"  трогать  не  стала,  хоть  и
видела, что сила  его  старшему  на  пользу  не  идет.  И  за  Альбертом
помчалась сразу, едва заперла Арчи у себя  в  квартирке.  Понятно,  что,
приди в рыцарскую голову мысль выйти на волю, никакая дверь  его  бы  не
удержала, но взаперти все-таки надежнее.
   Артур обо всем случившемся высказался, как всегда,  коротко  и  емко.
Объяснять ничего не пожелал. Что он  увидел  в  храме,  почему  "другой"
свалился нежданно-негаданно, когда и дня еще не прошло после предыдущего
посещения, при чем тут кровь?
   Насчет крови, впрочем, старший и сам не понял. Пока сидели у  Ирмы  и
ждали Галеша с лошадьми, он все  больше  помалкивал,  курил  только  без
передышки, а уже стоя в дверях, неуверенно сказал:
   - Бывает, что тот, кого считаешь самым родным человеком,  оказывается
не человеком вовсе, -  посмотрел  на  Ирму  как-то  очень  задумчиво,  и
спросил:
   - Ты успеешь убежать, если поймешь, что дело плохо? Я не  смогу  тебя
спасти.
   А Ирма его обняла и поцеловала.
   Альберт ничего не понял. Вроде они вчера насовсем рассорились.

***

   Надоело сидеть на одном месте, собственный дом превратился в  тюрьму,
значит, нужно ехать. Далеко  ли,  близко  -  главное,  чтобы  дорога  до
горизонта, безлюдье вокруг, а под копытами  пыль,  пыль  вьется  дымными
струйками, плывет за спину облачками. И солнце. Жарко.
   А  ночью,  если  не  ставить  палатку,  -  звезд   уймища,   костерок
потрескивает, стреляет яркими искрами. Брось каремат  на  теплую  землю.
Гляди в небо. Если повезет, старший расскажет что-нибудь интересное  про
Большой мир. Если Галеш будет - хороших песен послушаешь. А  нет,  можно
просто молчать.
   Хорошо.
   Прав Артур: наверное, они и в самом деле уже не могут без этого. А  о
спокойной жизни лишь мечтается. Спокойная жизнь она только  в  мечтах  и
хороша.

***

   Потом по их следу пошла Цветочница.

***

   Лошади летели без дороги, по разнотравью - Артур, как обычно,  срезал
путь, не опасаясь ни чудовищ, ни нечисти, - брызгал из-под копыт пахучий
травяной сок. Они уже проехали  через  долину  Тисы,  пересекли  границу
Обуды и  Дакийского  княжества  и  свернули  с  дороги  под  недовольное
бурчание Зако:
   - Охота вам шею свернуть, сопляки безголовые.
   Сейчас мерин Золотого Витязя мчался бок о бок с  Серко,  бил  в  лицо
свежий, пахнущий цветами ветер, и, кажется,  Зако  уже  ничего  не  имел
против поездки по бездорожью, от Арадского  тракта  прямиком  к  древней
насыпи, что шла через горы до самых Железных Ворот. И в самом  деле,  не
давать же  крюка  через  Аграмское  княжество  только  из-за  того,  что
дозволенные маги чужаков в Железных Воротах не терпят.  Источник  у  них
там, а маги - это вам не церковь, маги на ошибках учатся и после событий
столетней давности близко никого к Источникам не подпускают.
   Хотя, конечно, Железным Воротам до Козлодуя далеко.
   Ехали. Хорошо ехали, весело. Устав запрещает рыцарям скакать  галопом
без  особого  на  то  дозволения,  но,  во-первых,  дозволение   Артуру,
приравненному в этом смысле к гонцам, дано было еще  сто  лет  назад.  А
во-вторых, здесь, у  подножия  Упырева  хребта,  разделяющего  Дакийское
княжество, можно и галопом. Земля в предгорьях пусть и не такая  щедрая,
как в долине Тисы, все равно избалована была ручейками и  ручьишками,  и
тянулись травы к солнышку, нисколько не боясь его  жара.  Хватало  воды,
хватало дождей, а людей, пастухов каких-нибудь, здесь не водилось. Такие
уж эти горы, колдунам - радость, скотине - погибель. Травки растут через
одну ядовитые.
   Лошади не успели еще притомиться, а  старший  вдруг  поднял  руку.  И
Серко под ним застыл как вкопанный.
   - Ага, - сказал Альберт, на всякий случай сразу  разбрасывая  паутину
"хантинг нэта".
   Разумеется, как всегда выбирая между магией и поводьями, он позабыл о
паскудном лошадином характере. И, разумеется, как всегда, старший  успел
перехватить Стерлядку под уздцы.
   - Не надо пока. - Артур похлопал кобылу по шее.  -  Скажи  лучше,  ты
ничего особенного не видишь?
   - Где? - Альберт огляделся.
   Трава. В отдалении - сосны с березами вперемежку. Кусты  островком  с
серо-голубыми цветочками - куриные слезки называются.
   - Корзинка, - подал голос Зако, наклонился с седла, ткнул пальцем:
   - Ты об этом, что ли?
   Теперь и Альберт разглядел. И удивился,  как  сразу  не  приметил.  В
самом  деле,  колючие  стебли  куриных  слезок  сплелись  между   собой,
связались узелками, как будто ветер играл в кошачью колыбельку, запутал,
да и бросил так.
   - Может, само? - предположил Альберт, на  всякий  случай  старательно
осматриваясь. Нет, магией не пахло.
   - Да где же само, когда оно второй раз уже, - пробурчал Зако.
   - Третий, - поправил Артур. - То ли пастыри брешут, то ли это по нашу
голову.
   - Невелика ты птица. - Золотой Витязь тронул  коня.  -  Поехали,  что
стоять? Чем дальше к ночи будем, тем лучше выспимся.
   - И то верно. - Старший был как-то подозрительно покладист.
   Поехали. Хорошей рысью. Лошади еще порывались в галоп: не набегались,
но Артуру, по всему видно, не до скачек стало.

***

   Сто лет назад в появлении Цветочницы в предгорьях Упырского хребта не
было бы ничего удивительного. Она любила траву и  туманы,  но  пройти  в
долину Тисы ей удавалось редко - храмовники не зря ели свой хлеб. Опасна
Дева Трав становилась разве что когда открывали каналы. Ну еще  для  тех
смельчаков, что брались пахать и сеять, не озаботившись покровительством
церкви. Для них, впрочем, опасны были и храмовники:  ничего  доброго  не
родила земля без должной защиты.  И  плохо  было  купцам,  пойманным  на
контрабанде, но еще хуже было им,  если  Цветочница  раньше,  чем  Храм,
находила незаконный товар.
   Возили, конечно. Боялись, а возили - так уж люди устроены.  Хоть  кол
им на голове теши. Нельзя, а все равно возили.
   Сто лет назад. Как сейчас, кто знает?
   Корзинка, в третий раз попавшаяся на глаза, - верный знак: Цветочница
учуяла людей и идет теперь рядом, ждет ночи, точнее, утра раннего  ждет,
когда роса туманом в небо поднимется. Вот в тумане она и явится.
   Зако  прав:  невелика  птица  Артур  Северный,  чтобы  по  его  следу
кто-то...кто? духа трав пускал. И псов голодных к его дому вызывать тоже
незачем. И чувырл  земляных  навстречу  гнать.  Дай  другое  объяснение,
Золотой Витязь. Дай, и Артур его примет  с  радостью.  Потому  что  куда
приятнее объяснять непонятное случайностями и совпадениями,  чем  знать,
что странностям всем ты сам причина.
   Ты и брат твой младший, первый в Долине маг. Не знает Золотой Витязь,
что такое Артур и Альберт вместе.
   И никто не знает. Даже Флейтист  ничего  вразумительного  сказать  не
может.

***

   Ночевали в поле.
   С дороги свернули, рассчитывая за  день  проскочить  предгорья,  и  к
вечеру добраться  до  Лугоса  -  деревеньки,  примостившейся  под  самой
насыпью. Деревенька так себе: не пашут не сеют - путниками живут, ими же
и кормятся. Гнездо паучье: вся  контрабанда  из  Добротицы  через  Лугос
идет, хайдуки с двух княжеств в Лугосе с покупателями  встречаются,  Ежи
Цыбань там чуть ли не за святого, именины его - престольный праздник.
   Не сложилось с Лугосом.  Пост,  что  Храм  в  деревеньке  держал,  за
ненадобностью дальше на восток отправили - на окраины, куда пастыри  еще
не дотянулись. Вот и выходило, что некому  теперь  людей  от  Цветочницы
защитить. А значит, и тащить ее в деревню никак нельзя.
   Ну, нельзя так нельзя. В поле так в поле.
   Младший не возражал, он  за  месяц  под  крышей  насиделся,  по  воле
соскучился. Зако поворчал для порядка, что, мол, ехали бы, как люди,  по
трактам... оно дольше, зато спокойнее.
   Дольше. Насколько дольше, Золотой Витязь и сам понимает. А  спокойнее
ли - это как посмотреть. Если случайно на  Цветочницу  наткнулись,  если
осталась она здесь по пастырскому недосмотру,  по  Храмовой  оплошности,
тогда да, тогда, и вправду, спокойней было бы по  трактам  ехать.  Но  в
оплошность орденских бойцов никак не верилось. Будь  у  них  возможность
пастырям  нос  утереть,  пальцем   в   Цветочницу   ткнуть   ("упустили,
чернорясые, упустили нечисть"), неужто не ткнули бы? А раз сняли пост  и
отправились на восток, значит, чисто было на Упырском хребте. Значит,  и
на трактах не Дева Трав, так другая какая дрянь встретилась бы.
   Зако хоть и Золотой, а все-таки хайдук. Не  понимает  он,  как  можно
сидеть спокойно и ждать, когда же из тумана смерть выплывет.  От  смерти
бежать надо, следы путать, прятаться или вступить с ней в борьбу. Потому
и бед от хайдуков больше, чем пользы. И Храм их не любит. Ну  да  ладно.
Ночь пройдет, утром Цветочница явится,  а  потом,  бог  даст,  в  Лугосе
успеем на утреню. Младший наверняка  захочет  позавтракать  в  трактире,
значит, будет время сходить в храм.
   А Зако от совета  уехать  в  деревню  презрительно  отказался.  Даже,
кажется, обиделся слегка. Артур его  понимал,  он  и  сам  бы  обиделся,
предложи ему кто за городскими стенами переждать, пока другие  в  чистом
поле с нечистью бьются. Еще Артур понимал, что обиды обидами, а будь  от
него в этом бою столько же  пользы,  сколько  от  Золотого  Витязя,  он,
пожалуй, убрался бы за стены.
   Чтобы не мешать.
   Зако тем не менее остался. И теперь наблюдал, как катается  по  земле
огненный валик, выжигая траву и корни. Как Артур, смиренно  стребовав  у
Господа снисхождения, благословляет овес в лошадиных торбах  и  съестные
припасы. Сам хайдук тщательно вычистил всем лошадям копыта, выбрал репьи
из хвостов и проверил сбрую: не застряло ли в пряжках или между  ремнями
какого-нибудь зловредного корешка-цветочка. Даже соломинка могла  сейчас
быть опасна.
   Уже в темноте встряхнули и выхлопали на ветру всю одежду.
   Потом Артур как ни в чем не бывало взял свой топор и лезвием  очертил
по  выгоревшей  земле  большой  круг,  замыкая  в  него  и   лагерь,   и
стреноженных лошадей. Зако, подвесив котелок над  огнем,  наблюдал,  как
рыцарь творит ворожбу, и даже слов язвительных  не  находил.  В  прошлый
раз, когда к Цитадели Павших ездили, круги чертил сэр Герман,  и  тогда,
понятно, лучше было помолчать. А сейчас-то,  казалось  бы,  самое  время
сказать что-нибудь гадкое.
   Второй круг был начерчен древком топора.
   Третий... Уже не круг - с кончиков  пальцев  святая  вода  на  восемь
сторон света.
   - Ну и зачем? - спросил наконец Зако. - Известно  же,  от  Цветочницы
так не спастись.
   - И не надо. - Артур бросил ему жестянку с чаем. - Завари.
   - Мы от нее спасаться и не собираемся, - объяснил  Альберт,  роясь  в
одной из своих сумок, - круги - это от всякого разного…
   Уточнять Зако не  стал,  занявшись  чаем.  "Всякое  разное"  в  устах
братцев могло означать что угодно - от  обычного  трупоеда  до  пляшущих
ведьм, вспоминать о которых до сих пор неуютно.
   Альберт же извлек из сумки  кулек  с  конфетами.  Да  не  с  простыми
леденцами - со "Снежным бархатом", завернутым в золотую фольгу. Ей богу,
каждая конфета в своей обертке. А на обертке рисунки выдавлены.
   Артур лишь вздохнул. Альберт, впрочем, решил, что и  этого  много,  и
вежливо поинтересовался у брата, неужели тот предпочел бы везти с  собой
по жаре заварные пирожные с кремом?
   - Сам-то небось спирт захватил?
   - В медицинских целях, - безнадежно парировал Артур.
   - Ага, ага, - покивал чернявый маг, разливая чай по кружкам, - знаем.
Я, может, тоже в медицинских. Доказано, что сладкое расщепляет  алкоголь
на безобидные составляющие и предотвращает опьянение.
   - Кем это доказано?
   - Умными людьми, - Альберт повесил котелок на крюк, - не тебе чета.
   -  Врут,  -  убежденно  сказал  Артур.  И  от  предложенной   конфеты
отказался.
   Зако отказываться  не  стал.  Несолидно,  конечно,  но...  когда  еще
доведется среди ночи, в чистом поле, прихода нечисти ожидаючи,  "Снежным
бархатом" угоститься? Если уж на то пошло, когда вообще  придется  таких
сладостей попробовать? Не покупать же их.
   Костер оставили догорать. В молчании посидели,  глядя  на  рдеющие  в
золе угольки. Артур курил, а Зако с уже привычным  недовольством  думал,
что и сам порой не прочь выкурить трубочку. В  детстве  смолил  самосад,
вырезал трубки из кукурузных початков, давился дымом, муки  мученические
терпел, лишь бы походить  на  легендарного  прадеда.  Мечтал  табак  его
любимый попробовать.
   Попробовал.
   Понравилось. Даже такая мелочь в радость была: и здесь похожи. С  тех
пор только такой табак и покупал, есть деньги, нет ли - а  на  трубочное
зелье наскребал всегда.
   Пока прадеда воочию не узрел.
   С того дня курить зарекся. Но все-таки тянет иногда.  Особенно  когда
смотришь, как этот смолит.
   Смотришь - и зло берет.
   А Артур, докурив, спрятал трубку в кисет. Кивнул брату на каремат:
   - Спать ложись, завтра вставать до солнышка.
   Альберт зевнул  и  спорить  не  стал.  Артур  укрыл  его  спальником,
перекрестил и, опустившись  на  колени  лицом  к  востоку,  начал  молча
молиться. Зако лишь фыркнул пренебрежительно. Старший младшего,  видать,
и вправду отмолить думает. Колдуна некрещеного... Смешно.
   ... Он проснулся в середине ночи. То  ли  лошадь  всхрапнула,  то  ли
почудилось  что.  А  потом  лежал  без  сна,  сквозь  ресницы  глядя  на
неподвижный силуэт коленопреклоненного рыцаря. Сколько  времени  прошло?
Часа четыре, не меньше. Он что, так и будет?.. Всю ночь?
   "Глядишь, и вправду отмолит", - подумалось без  должной  насмешки.  И
без злости.
   А с рассветом Цветочница вышла к лагерю.

***

   Она появилась из тумана, невысокая, простоволосая. Зябко  куталась  в
длинную шаль. И корзинка,  накрытая  холстом,  висела  на  сгибе  локтя.
Намокшая от росы юбка тяжело липла к босым ногам.
   Альберт мимолетно коснулся плеча Артура и отступил  за  спину  брату.
Рыцарь же, с руки  в  руку  перебросив  тяжелый  топор,  поинтересовался
насмешливо:
   - Зачем явилась, красавица?
   - Купи  цветок,  монашек.  -  Большие,  чуть  запавшие  глаза  влажно
блестели. - Алую  розу  для  твоего  мертвого  бога,  белую  -  для  его
шлюхи-матери, а хочешь - черную, для тебя и твоего брата. Купи и пойдешь
со мной, монашек, пойдешь, куда поведу, где скажу - в землю ляжешь. Там,
где черви тебя съедят, монашек, вырастут цветы.  Синие-синие,  как  твои
глаза. И золотые, как твои волосы. А там, где ляжет твой брат,  вырастет
куст ежевики. Колючий. А ягоды черные, блестящие.
   Она шла по границе внешнего круга, левой рукой доставала из  корзинки
и бросала на землю  цветы.  Розы.  Алые  и  белые.  И  черные.  Атласные
лепестки скручивались и осыпались, очерчивая еще один круг, из котор