ротворец и посланный ему небом брат  счастливы
и веселы, и даже лошади у  них  не  расковываются,  а  муравьи  держатся
поодаль, почтительно впитывая исходящую от праведников благодать. Слышал
я и другие песни, слышал другие сказки, где два  колдуна  сеяли  великое
зло и, расчищая ему путь, уничтожили зло малое. И не знали  эти  колдуны
ни горя, ни бед, и лошади у них не расковывались,  а  муравьи  держались
поодаль: даже мельчайшие бессмысленные  создания  божьи  боялись  черной
силы.
   Сказки врут. Врут песни. Я сложил свою, и она не  понравилась  людям.
Но командор Единой Земли не раз приглашал меня в Сегед, приказывал петь.
   И никогда не предлагал остаться.
   Своими глазами я вижу совсем не то, о чем  рассказывают  сказки.  Два
юноши, ставшие легендой, меньше всего думают о  своей  легендарности.  О
подвигах же  прошлых  и  будущих  даже  не  вспоминают.  Они  говорят  о
женщинах, книгах и загадках Большого мира,  они  ругают  Иляса  Фортуну,
жару и аграмское вино. Они такие обычные, что я понимаю,  отчего  зол  и
разочарован Зако Золотой Витязь, воспитанный на благоговейных легендах о
Миротворце.
   Зако сродни ребенку, разобравшему  калейдоскоп,  чтобы  добраться  до
красивых узоров внутри, и нашедший  лишь  несколько  зеркал  да  россыпь
цветных стекляшек.
   А я?
   Я не разочарован.  В  самых  обыденных  разговорах  я  слышу  отзвуки
кровавых легенд. В спокойных замечаниях о том, что чудовища  изменились,
я явственно различаю несказанное: "за  сто  лет".  И  мне  было  страшно
заглянуть в пропасть, что открылась во взгляде Артура той ночью во дворе
дома Фортуны.
   Даже в ничем не примечательной любви Артура  и  Ирмы,  в  ее  изменах
Варгу, в коротких, словно бы случайных встречах днем, в страстных ночах,
во взглядах, улыбках, недомолвках,  во  всей  греховности  их  взаимного
влечения есть нечто, отличающее этот адюльтер от всех других.
   Даже в ничем не  примечательной  нелюбви  Альберта  и  Ветки,  в  его
снисходительности, в ее готовности услужить,  в  его  равнодушии,  в  ее
бешеной  ревности  есть  нечто,  отличающее  этот  мезальянс  от  любого
другого.
   И даже ревность Ветки - ревность женщины, понимающей, что  у  кого-то
есть права на ее возлюбленного, - не похожа на обычную ревность.
   Все это выльется  во  что-то  неожиданное,  может  быть,  страшное  и
обязательно достойное новых песен и новых сказок. Я хочу  знать  правду.
Видеть правду. И запомнить правду.  Чтобы,  когда  Братья  уйдут  вновь,
остался кто-то, кто сможет эту правду рассказать. Я - очень гордый  поэт
и очень самонадеянный, а еще я знаю себе цену. И если останусь жив, если
Зако не убьет меня, если  не  убьет  меня  сам  Артур,  когда  сбежавшая
демоница Тори переселится в мое тело, я сложу о Братьях песню,  послушав
которую, правду увидит любой.
   Я благодарен Артуру за то, что он спас мою душу. Я благодарен Господу
за то, что он дал мне эту душу такой, какая она есть: способной брать  и
отдавать. И я благодарен судьбе за то, что она свела меня с двумя своими
избранниками. Пусть даже все это закончится печально и для меня,  и  для
них.

***

   - Может, так запомнишь? - спросил старший без особой надежды.
   - Да ну тебя! - отмахнулся Альберт.  -  Я  тебе  рыцарь  что  ли?  Не
беспокойся, отмечу все на карте, вернешься - отдам. Можешь ее потом хоть
жечь, хоть есть, хоть в сундук прятать.
   - Лентяй, - подытожил Артур. - Ладно, карту читать ты умеешь.  Только
не забывай, хорошо?
   - Не забуду.
   Старший заглянул перед  самым  отъездом,  уже  собравшись  в  дорогу.
Явился этаким мрачным красавцем,  на  белом  коне,  сам  весь  светится.
Альберт аж  взревновал  слегка,  когда  заметил,  как  Ветка  на  Артура
загляделась. Давно ли радовался,  что  Рыжая  с  братцем  друг  к  другу
притерпелись, а вот, извольте видеть, уже и ревновать начал.
   Хорошо хоть Ветка не в Артуровом вкусе. Впрочем, кто его  поймет?  Он
всех любит.
   "Ирму он любит, - напомнил себе Альберт, - ведьму зеленую. А вовсе не
Ветку".
   - Свинство, между прочим, - сказал вслух, - неделю не показывался,  а
заглянул на пять минут, и то по делу.
   - Шумно здесь, - привычно соврал старший, - вот закончите с ремонтом,
тогда посмотрим.
   "Закончите" - это лучше,  чем  "закончишь",  которое  было  сразу  по
возвращении. "Закончите" означало, что  Ветку  признали  человеком.  Вот
только Артур сюда не переберется, что бы  он  там  ни  врал  про  шум  и
ремонт.
   Зачем он врет? Что случилось? Что сделано не так? Или старший все еще
не  может  простить   того,   что   Альберт   не   сразу   рассказал   о
жертвоприношении?
   Стенка. Прозрачная и холодная. Появилась из ничего, на  пустом  месте
выросла. Ее разбить надо, но страшно. Страшно натолкнуться на  холодную,
непонимающую усмешку.
   - Ну ладно, - сказал Артур и улыбнулся невесело...
   Вот сейчас он обнимет,  как  всегда,  на  прощание.  И  можно  будет,
ткнувшись носом в  холодную  кожу  доспеха,  спросить  у  него,  что  же
случилось. И Артур скажет, в  чем  дело,  и  все  прояснится,  и  станет
хорошо. Как раньше.
   - Ты уж возвращайся поскорее, - сказала из-за спины  Ветка.  Ее  руки
обвили плечи Альберта, подбородок лег ему на плечо. Глаза улыбались:
   - И будь осторожнее, благородный сэр.
   - Да, леди. - Артур церемонно поклонился и птицей  взлетел  в  седло.
Выезжая со двора, поднял руку, прощаясь.
   И все.
   Альберт стоял возле  калитки,  смотрел  на  людную  улицу,  не  спеша
вернуться в дом. Артур уехал один - это непривычно. Артур  рад,  что  не
нужно брать с собой младшего... Рад.
   - О чем задумался? - Ветка коснулась локтя.
   - Да так, - Альберт помотал головой, - о ерунде всякой.

***

   Он следил за Ирмой. И  он  учил  Ветку.  Учил  пустякам,  мелочам,  с
которых начинается магия. Учил читать и считать. Учил понимать и  слова,
и числа. Учил концентрации и сосредоточению. Учил видеть тонкие  ниточки
сил, паутинкой тянущиеся из земли к небу.
   Ерундовые ерундовинки, для которых даже мэджик-бук  не  нужен.  Когда
Ветка в первый раз потянулась и передвинула  по  столу  кусочек  луковой
шелухи, Альберт радовался едва ли не больше, чем сама ведьма.
   Такая рыжая. Такая способная.
   Круглая лодочка, желтая, ломкая и  легкая,  пролетела  через  стол  и
остановилась на краю.
   Остановилась!
   Сам Альберт когда-то выполнял это упражнение  с  высушенным  цветком.
Если верить профессору, он сдвинул цветок, письменный прибор, канделябр,
сорвал с ножек столешницу и все это вместе вышвырнул  в  окно.  Высадив,
разумеется, раму.
   Альберт ничего подобного не помнил. Он вообще не  помнил,  как  начал
учиться магии, - ему тогда и двух лет  не  исполнилось.  Важно,  что  он
"останавливать" не умел. Этому Фортуна учил отдельно. А Ветка  -  умела.
Не задумываясь. Она делала то,  что  хотела  сделать.  Не  меньше  и  не
больше. Ровненько.
   Может быть, женщины просто аккуратней?
   Может быть. Но хотелось думать, что Рыжая - очень способный маг.  Это
было бы здорово. Одно дело рассуждать, мол, двум сильным магам в  Долине
тесно, а совсем другое - взять и такого мага найти. Самому.  И  научить.
Самостоятельно.
   Ага. Фортуна, поди, так же думал, когда Альберта подобрал.
   Да наплевать, что он там думал.

***

   Он учил Ветку. И он следил за Ирмой.  Старший,  вот  скотина  хитрая,
отдал ей жемчужину, и теперь Альберт, не напрягаясь, мог  почувствовать,
где находится ведьма. Драгoцeнный  Артуров  подарочек  светился  на  все
герцогство. Если знать, что искать и как искать, понятное дело.  Альберт
знал, еще бы не знать - когда-то и у него жемчужина была.
   Старший и сам иногда Ирму чуял, но себе доверял не  слишком.  У  него
ведь как когда: то пень пнем  в  магии,  хоть  "пандемониум"  под  носом
выстраивай,  не  почует,  то  прямо  ясновидящим  становится.   Месячной
давности заклинания вынюхивает и грозится уши надрать.
   Тоже нашелся! Уши... Ну-ну.
   Когда он попросил за Ирмой присматривать и докладывать, где она  была
и сколько времени, Альберт чуть не сел.  Чтобы  Артур  какой-то  ведьмой
заинтересовался!
   Спросил: зачем? А старший только мордой крутит: не твое,  мол,  мажьe
дело. Надо - значит надо. Трудно, что ли?
   Нет, оно нетрудно, но интересно ведь.
   - Влюбился, -  констатировал  Альберт,  -  в  ведьму,  -  подумал,  и
добавил, чтобы изничтожить окончательно:
   - в зеленую!
   - Ты еще скажи "в дикую", - огрызнулся Артур, - и не влюбился  вовсе.
А зеленое ей к лицу.
   -  Влюбился,  влюбился,  -  радостно  замурлыкал  Альберт,   тут   же
настраиваясь и на жемчужину, и  на  эмоциональный  фон  старшего,  и  на
всякий случай  покрепче  запирая  входную  дверь.  Мало  ли?  Артуру  из
"Звездня" до дома не полчаса, как всем людям, Артур, если разозлится,  в
пять минут долетит.
   Жемчужина никуда  не  двигалась,  пребывая  в  одной  из  деревень  к
юго-востоку от Шопрона. В эмоциональном фоне были злость и смущение.
   Дверь послушно щелкнула замками.
   Ха-ха!
   Впрочем, буйствовать  старший  не  стал,  обрычал  только  матерно  и
напомнил, чтобы Альберт не забывал хотя бы раз в пару часов  за  ведьмой
приглядывать. На том и порешили.
   Это так давно было! Кажется,  целую  вечность  назад.  Тогда  еще  не
выросла между ними стенка, и хотя Артур не приходил  домой,  предпочитая
жить в "Звездне" или в казармах, Альберт знал,  что  старший  все  равно
здесь, рядом. Что он придет, если будет в том нужда. Или  придет,  когда
захочет. И будет, конечно, ругать за волшбу и грозиться надрать  уши,  и
они поспорят привычно, и... Ну, как всегда, все как надо.
   Он уехал и даже не попрощался толком. Так, заглянул по делу, об  Ирме
напомнить. Ведьма поганая. Из-за нее все. Из-за того, что  Артур  с  ней
связался.
   И когда вернется, неизвестно.
   От Сегеда до Цитадели Павших, если ездить как люди, а  не  как  Артур
обычно, - пять дней верхом. А с обозом - неделя.  Храмовники,  наверное,
через Пустоши двинутся - рыцари все-таки,  им  и  по  бездорожью  можно.
Значит, дней за пять все-таки доберутся. Ну  там  плюс-минус  полдня  на
чудищ каких-нибудь, не может такого быть, чтоб тамплиеры в Пустоши вышли
и не прибили никого. Старший, правда, сказал, что командор собирается по
Ямам прогуляться. Это делается время от времени, потому  что,  если  Ямы
хотя бы поверху огнем не вычищать, оттуда такое полезть может - огненные
чувырлы котятками покажутся.
   М-да. Ямы - это еще пара дней. Да пять дней обратно.  Да  в  Цитадели
заночуют, наверное. Дюжина дней выходит. У Артура - любимый срок.  Шесть
постных дней, четыре - нормальных и два воскресенья. А не все ли  равно,
когда старший вернется, если домой он и не заглянет? Опять  в  "Звездне"
остановится или в казармах.
   - Ты расстроился? - спросила Рыжая, присаживаясь  рядышком.  -  Из-за
меня?
   - Из-за Артура, - поморщился Альберт. -  Рыцарь  -  это  не  человек,
считай. Не может он жить по-человечески.
   - Не человек, - подтвердила Ветка, - ты только не  сердись,  но...  я
все еще боюсь его. Боюсь того, что он делает с тобой. Он  хороший.  Если
ты так говоришь, значит, так оно и  есть,  но  он  помыкает  тобой,  как
собачонкой. Он старший, ты - младший, он главный, ты -  его  прирученный
маг. Нет-нет, - она помотала головой, - я знаю, что это не так. Я просто
говорю то, что вижу, понимаешь? Он велит, ты - делаешь. Разве нет?
   - Не знаю, - Альберт пожал плечами, - я над этим не задумывался.

День Гнева

   ... Святые братья, настоящие, а не самозваные, обнаружились  довольно
скоро. И они сами нуждались в помощи. Во всяком  случае,  техническое  и
медицинское оснащение лагеря Красного  Креста  оказалось  востребованным
полностью. Пострадавших хватало. Перемещение не прошло бесследно, и дело
не ограничилось одним лишь разрушением испытательного корпуса.
   Были  землетрясения.  Пожары.  Извержения  невесть  откуда  взявшихся
вулканов и наводнения, когда маленькие ручейки в  одночасье  становились
широченными озерами. Лился  с  неба  огненный  дождь,  разверзалась  под
ногами земля, долго кружил в небе серый, жирный пепел...
   День Гнева. Падкий на романтические названия средневековый люд назвал
катастрофу именно так.
   Да,  Средневековье.  Не  успевшие  или  не  пожелавшие   своевременно
эвакуироваться сотрудники института любезно объяснили,  что  гипотезы  о
перемещении с помощью "прыжковых" двигателей не только  в  пространстве,
но и во времени выдвигались давно. Теперь же они подтвердились.  Правда,
довольно трагическим образом. На куске  земли  площадью  в  сотни  тысяч
квадратных километров оказались перемешаны  представители  самых  разных
времен,  вырванные  из  привычной  жизни  вместе  со  своими   городами,
деревнями, лесами и пашнями. Кто-то из них продолжал воевать с  турками.
Кто-то давно смирился с властью мусульман.  Кто-то  ожидал  монгольского
нашествия, а кто-то с напряжением следил за войнами  Реформации.  Понять
опасность этой мозаики удалось далеко не сразу. Сначала  же  выходцы  из
третьего тысячелетия приятно удивлялись тому, как  легко  удалось  найти
общий  язык  с  правителями  из  других  времен.  Кое-кто  даже   взялся
рассуждать  о   несомненном   влиянии   общих   корней   на   достижение
взаимопонимания. Что же до храмовников, так они и  вовсе  без  удивления
восприняли новости о том, что орден их  живет  и  процветает  уже  почти
тысячелетие.
   Мастиф не взялся бы судить об общих корнях - в институте исследований
космоса работал коллектив не то  что  интернациональный,  а  просто-таки
интергалактический, выходцы с самых разных планет оказались на  Земле  в
момент  катастрофы.  Но  Мастиф  мог  бы  сказать,  что  зачастую  людей
объединяет общая беда, а вот когда она проходит, о  единстве  забывается
очень быстро...

***

   Галеш ехал с  обозом:  четверо  сержантов,  двое  послушников  и  он,
менестрель. Славная компания. Спелись они, во всех смыслах, за первые же
полчаса пути, а сейчас блажили на все Пустоши так, что  встретить  чудищ
Артур уже и не рассчитывал.
   Какие чудища? Все, что есть, в норы попрятались и выглянуть боятся.

   Долина пламенем объята,
   Кругом враги, куда ни глянь.
   А жить так хочется, ребята,
   Но, прямо скажем, дело дрянь!

   - А неплохо поют,  -  заметил  сэр  Герман,  покачиваясь  в  седле  и
улыбаясь легкому ветерку.
   - М-да, - неопределенно сказал Артур.
   У командора музыкальный слух  отсутствовал,  видимо,  чтобы  осталось
место для голоса. Голос, да, голос был  о-го-го  какой.  Начальственный.
Оборотни, наверное, и сэра Германа Карнаем назвали бы: карнай - это  рог
такой, в бою сигналы подавать. А слух, ну, что слух? Зато  вот  нравятся
сэру Герману жуткие вопли, доносящиеся от обоза. А если брату Артуру эти
вопли о грешниках в аду напоминают, так это только брата Артура головная
боль.
   - Нас ночью эльфы окружили, - старательно  выводили  семь  глоток,  -
Приходит час последний наш. Но трупы нелюдей  поганых  Украсят  утренний
пейзаж.
   Что ж, в конце концов Артур и не  рассчитывал  на  рифмы.  В  размере
певцы удерживались, и то ладно.
   - Значит, говоришь, Поповище? - уточнил командор.
   - Да.
   - И ты полагаешь, что там их гнездо? А может, Ирма  твоя  в  Поповище
живет просто?
   - Нет.
   - Почему?
   - Там не дом, там часовня.
   - Откуда ты знаешь? - с недоверием  спросил  сэр  Герман.  -  Сам  же
сказал - точность плюс-минус километр.
   "Мне эти ваши километры"... Артур вздохнул:
   - Был я там.
   - Когда успел? Ах, ну да, ты ж у нас на тулпаре, - командор, хмыкнув,
покосился на Серко, - на белом пегасе.
   - На сером, - безнадежно поправил Артур.  -  До  Поповищa  час  всего
ехать.
   - Три.
   Артур молча полез за трубкой. Продолжать беседу в таком ключе  он  не
собирался. Если сэру командору угодно  ехидничать,  сэр  командор  может
заниматься этим сам с собой. Серко - серый, а не белый. Белых лошадей не
бывает. Бывают альбиносы, нежизнеспособные и годные только  на  колбасу.
До Поповищa ехать - час. Три часа добираются туда те, у кого либо лошади
дохлые, либо геморрой. И про километры  он  ничего  не  говорил,  просто
обвел место на карте. И...

   Над нами вороны кружатся,
   Да стрелы сыплются из тьмы.
   И песни сложат, может статься,
   О том, как в битве пали мы.

   Да уж. Сложили песню. Такую  песню  -  до  самых  печенок  продирает.
Жа-алостливая.
   - Часовня большая? - спросил сэр Герман.
   - Подвал в ней есть, - Артур тряхнул  головой:  от  песни  звенело  в
ушах, - и источник. Правда, слабый совсем.
   - Ты рядом был? Магию чуял?
   - Жемчужину только.
   - А источник?
   - Храмы всегда стоят на источниках.
   Он закурил, и командор недовольно поморщился:
   - Бросал бы ты это дело.
   - М-м?
   - Гробишь здоровье. Да и грех это, сам ведь знаешь.
   - М-м, - с удовольствием кивнул Артур, выдохнул дым,  -  надо  и  мне
как-то грешить.
   - Уверен, что братишка твой насчет Ирмы не понял?
   - У него, что не интересно, в голове не держится.
   - Да я не  про  Поповище,  -  досадливо  объяснил  сэр  Герман.  -  Я
спрашиваю: понял ли он, для чего ты за ней следишь?
   - Нет. Он думает, я влюбился.
   Сэр Герман одобрительно хмыкнул:
   - Хорошо придумал. А он, что  же,  поверил,  что  ты,  и  вдруг  -  в
ведьму?
   - Это он придумал, - прохладно ответил Артур, - я спорить не стал.
   И снова молчание. А из обоза песня дикая на всю округу. И то сказать,
чего бы не поорать, если душа просит?
   Пусть все слышат: братья-храмовники погулять вышли.

   И этот крик из наших глоток,
   Быть может, наш предсмертный вой...

   - Очень может статься, - пробормотал Артур.
   - Что? - не разобрал сэр Герман.

…но многим эльфам суждено тут
   Лежать с пробитой головой
   Нас похоронит вольный ветер,
   Иссушит кости пыль веков.
   И эльфы долго будут квасить
   Вино из наших черепов.

   Трогательная песня. Поменьше бы  таких,  глядишь,  и  жить  стало  бы
веселее.
   - Где она живет, ты выяснил?
   - В Шопроне, на улице Сухой, в доходном доме Зичи. Четвертый  этаж  -
под самой крышей.
   - Высоко забралась твоя ведьма.
   - Она не моя, - сказал Артур, - и она теперь летать умеет. Ей наверху
удобнее.
   - Левитация, - задумчиво произнес командор. - Это те  артефакты,  что
она в Цитадели нашла?
   - Да.
   - При тебе она ими пользовалась?
   - Да.
   - Чем именно?
   Артур помолчал, поглаживая теплую гриву  Серко.  В  первый  раз  Ирма
пришла к нему,  украсив  себя  одним  лишь  тоненьким  браслетом.  Самой
неброской игрушкой из найденных в Цитадели. Браслет -  витая  серебряная
проволочка,  удивительно  шел  к  узким  бархатным  бриджам  и  шелковой
безрукавке,  тоже  узкой,  обтягивающей  сильное  гибкое  тело.  Так  не
одевались в Долине. Так не одевались в Долине горожанки, и уж тем  более
даже помыслить о подобном наряде не могли бы жительницы деревень.
   - Так одеваются богатые, -  рассмеялась  Ирма,  правильно  истолковав
замешательство Артура. - Вот видишь,  никаких  юбок,  никакого  бабства.
Разве так я не красива?
   - Очень смело, - сказал он, взяв ее руку с тонкой змейкой браслета. -
На меня не действует магия.
   - Ох! - На мгновение она растерялась, кажется, даже смутилась.
   Ну да, браслет,  который  должен  был  заворожить,  добавить  хозяйке
прелести и очарования, на Артура действительно подействовать не мог.  Но
Ирме нужды не было украшать себя волшебными цацками.
   - Представляю,  что  ты  обо  мне  подумал,  -  смеялась  она  потом,
вытянувшись рядышком на смятой постели и пальчиком катая браслет по  его
груди. - Явилась ведьма, дура дурой, вертит хвостом, а магия-то, пфух...
   - Я не думал, - утешил ее Артур, - я вообще редко думаю.
   Она поверила. В это многие верили, иногда даже младший. Видимо,  есть
какой-то  предел  физических  размеров,  после  которого  мозги  уже  не
подразумеваются.
   - Ирма не та, за кого себя выдает. - Вопросом командора об артеф