ались, да потом и сами письмо с оказией пустили, не
удержались... как контора-то называется? Что делает, что за ремесло?
   Бюро находок, отвечает. Что кто если утеряет - к господам магам идет,
и господа маги  отыскивают.  Сама,  отвечает,  уже  два  кошелька  нашла
(потрошеных, правда), козу нашла, кота и пуговицу с бриллиантом.
   Ох, думаем, может, и вправду? Ясное дело, что дело чепуховое -  котов
искать, но раз нравится ей, раз довольна, и деньги кое-какие, и  в  долю
возьмет...
   А еще через два месяца  -  беда.  Контора-то  оказалась  не  простая;
контора с двойным дном оказалась, для виду котов искали, а на самом деле
темные делишки обделывали - с чужими тенями да с умертвиями  по  заказу,
на расстояний, это когда вечером спать ложишься, а к утру  уже  мертвяк,
потому что кто-то твою тень выманил да  на  медный  крючочек  намотал...
Накрыли контору. Хозяин - в бега...  поди  поймай  его,  он  маг  второй
степени! А наша дурочка наивная осталась. С кого спрашивать?  С  нее.  В
тюрьму... А она тех теней даже и не видела! Она понятия  не  имеет,  как
это - на медный крючочек! Допросчик, что ее допрашивал, говорит:  видно,
что девка ваша ни при чем, но сидеть будет, пока того  не  поймают...  А
как поймать-то его?!
   И сидит, красавица, полгода уже. Королю прошение написала, но  ответа
пока не видать. Одно утешение: в тюрьме  у  них  чисто,  тараканов  нет,
постель мягкая, кормят сносно, видно, жалеют  ее,  дуру...  И  вроде  бы
стражник один  ей  приглянулся.  Оно  и  понятно:  как  волшебную  палку
отобрали, так и девичьи чувства проклюнулись. Что будет с  ней?  Поймают
того или не поймают? Любит ее стражник - или так, жалеет? Ответит король
на прошение, помилует - или до старости в тюрьме запрет? Не знать..."

***

   Центр города тонул в  неверном  свете  фонарей.  Здесь  еще  работали
питейные заведения, прохаживался патруль, крутилась скрипучая  карусель,
и юбки вертящихся  на  ней  девчонок  летали,  как  подхваченная  ветром
морская пена. Рынок закрывался, то и дело приходилось  уворачиваться  от
огромных баулов, развозимых на тачках. На специальной  тумбе  справа  от
входа стоял мальчик лет двенадцати и звонким, но чуть  охрипшим  голосом
выкрикивал платные объявления:
   - Продается дом, улица Копейщиков,  два  этажа,  недорого!  Продается
корова... Куплю упряжку! Приюту для сирот требуется повариха!  Продается
кузница со всем инструментом! Продается...
   Я решительно  свернул  прочь  от  площади.  От  мальчишкиного  голоса
звенело в ушах.
   - Объявляется набор на трехмесячные  курсы  палачей!  -  неслось  мне
вслед. - Предоставляется общее жилье! Трехразовое  питание,  балахон  за
счет казны и стипендия пять монет! Успешно сдавшим... предоставляется...
заплечных дел... сдельно...
   Чем  дальше  в  ночь  проваливался  город,  тем  глуше  и   пустыннее
становились улицы. Я слонялся без определенной цели  -  центр,  живой  и
освещенный  даже  после  полуночи,  остался  далеко  позади.  Во  дворец
общественных увеселений я так и не пошел, а публичные девицы, пожелавшие
скрасить мой досуг, показались на редкость грязными и неаппетитными.
   Когда кончился свет ночных фонарей - кончились и девицы.  Вообще  все
прохожие  куда-то  делись;  меня  окружали,   по-видимому,   ремесленные
переулки. Возможно, при свете дня эти приземистые  строения,  вывески  и
подворотни обладали определенным обаянием, но теперь  я  смотрел  ночным
взглядом, а потому  все  предметы  приобретали  неопрятный  коричневатый
оттенок. Я давно заметил, что пейзажи, впервые увиденные в  темноте,  не
имеют шансов мне понравиться.
   Я шел и думал, что, наверное,  лучше  бы  мне  выиграть  не  Корневое
заклинание, а набор серебряных ложек и очиститель для стекла. И вовсе не
потому, что трудно выбрать для  справедливой  кары  одного-единственного
злодея и не ошибиться. А потому, что через шесть месяцев - а может быть,
и раньше, - мне придется из вершителя судеб превратиться в обыкновенного
провинциального мага. Судьба, прямо скажем, не из последних и всю  жизнь
меня устраивавшая - пока во рту моем не возник вкус настоящей власти.  И
даже не вкус еще - предвкусие.
   "Чем справедливее будет ваша Кара, чем  могущественнее  покаранный  и
чем больше злодейств у него за плечами..."
   И кого же, интересно, надо  мне  покарать,  чтобы  сделаться  великим
магом?
   Я брел узкими улочками, полностью потеряв представление о том, куда я
иду. Ремесленный квартал сменился торговым. Всюду было абсолютно  темно,
плотно закрытые ставни не пропускали  ни  лучика;  где-то  очень  далеко
перекрикивались сторожа.
   Вполне возможно, что я заведу толстую тетрадь, куда стану  записывать
жалобы многочисленных визитеров.  А  потом,  когда  тетрадь  заполнится,
устрою обход обличенных ими злодеев, чтобы своими  глазами  убедиться  в
справедливости обвинений. Я буду появляться перед подсудимыми  в  черном
плаще до пят, клубной шляпе, надвинутой на брови, и с глиняным уродцем в
руках; к тому времени  молва  разнесет  по  городам  и  весям  правду  и
небылицы о моем "одноразовом муляже". При виде меня злодеи будут  падать
в обморок, валиться на колени, в  крайнем  случае  просто  бледнеть  как
полотно.  И,  разложив  перед  собой  свою  толстую  тетрадь,   я   буду
укоризненно смотреть им  в  глаза.  Иногда  сверяться  с  записями  -  и
смотреть снова. И чувствовать, как щекочет в горле всевластие.
   А потом это все закончится. Я вернусь домой  -  и  единственным  моим
развлечением останется истребление кур. Я  стану  оборачиваться  хорьком
так часто, что на любое другое занятие у меня уже не хватит сил.
   Дом придет в запустение, огород перестанет родить, и тогда я...
   Мое  ночное  зрение  болезненно  съежилось,  потому  что   за   углом
обнаружился одинокий фонарь. Свет его падал  на  полукруглую  вывеску  -
"Отважный суслик". Вероятно, моим ногам надоела затянувшаяся прогулка, и
они  вывели  меня  к  месту  ночлега  -  совершенно  самостоятельно,  не
посоветовавшись с рассудком.
   Я безошибочно узнал окна своего  номера  -  с  крайнего  правого  еще
свисал истончившийся обрывок защитного флера. На пороге гостиницы сидел,
прислонившись к стене, незнакомый молодой человек. Неподвижные глаза его
смотрели прямо перед собой; весь  он  был  похож  на  небольшую  статую,
впечатление разрушали только пальцы, вертящие, теребящие,  поглаживающие
какой-то мелкий предмет на цепочке. Не требовалось большого  ума,  чтобы
угадать в незнакомце одного из моих визитеров, не самого удачливого, но,
вероятно, очень упрямого.
   Я был готов замылить  глаза  незваному  гостю  и  войти  в  гостиницу
незамеченным, когда увидел, что именно он вертит в руках.

***

   - Нет, она в полном сознании.  Она  прекрасно  понимает,  что  с  ней
что-то случилось. Какая-то потеря.... Она помнит, как  ее  захватили.  И
куда привезли - замок со рвом  и  укреплениями,  с  цепным  драконом  на
мосту. И некто - она не помнит его лица - что-то делал с ней. Потом в ее
памяти случился провал. Она очнулась на перекрестке, в  сотне  шагов  от
нашего дома. И на шее у нее было вот это.
   "Вот это" было кулоном. Массивным, по размеру почти таким же,  как  у
старика Ятера. Не яшмовым, а  сердоликовым,  изжелта-розовым.  И  вместо
скалящейся морды с камня  смотрели  только  глаза  -  напряженные,  чуть
навыкате. Один  чуть  выше,  другой  чуть  ниже.  Нечеловеческие  глаза;
когда-то я видел в зверинце несчастную старую обезьяну -  помнится,  она
смотрела очень похоже.
   Кулон лежал теперь на пустом столе; мне не надо было присматриваться,
чтобы уловить плотное облачко чужой силы, заключающее в  себе  розоватый
камень.
   - Сердолик не поддается подобной обработке, - скучным голосом  сказал
молодой человек; я продолжал считать ночного гостя молодым, несмотря  на
то что под шляпой у него обнаружилась изрядная лысина.  -  Я  ювелир.  Я
знаю.
   - Вы правы, это магическая вещь, - согласился я осторожно.
   Я все теперь старался делать очень осторожно. С того самого  момента,
как я разглядел кулон в руках ночного  гостя,  внутри  меня  не  утихало
зудящее предчувствие большой удачи; наверное, подобная  горячая  щекотка
мучает нос собаки, только что взявшей след.
   - Эта вещь, - мой собеседник брезгливо опустил  уголки  губ,  -  есть
величайшая улика. Дорожка к преступнику,  рядом  с  которым  все  лесные
душегубы   окажутся   просто   детьми...   И   поскольку    традиционное
правосудие...
   - Я понял. - Возможно, я  оборвал  его  не  слишком  вежливо,  однако
песня, которую он собирался завести, была мною выслушана уже без  малого
тридцать раз. -  Я  прекрасно  понял.  Вы  считаете,  что  нашли  лучшее
применение для  Кары;  однако  ваша  жена  возвратилась  домой  живой  и
относительно здоровой, в то время  как  многие,  просившие  вчера  моего
заступничества,  потеряли  своих  близких.  Речь  идет  о   человеческих
жертвах, в то время как ваша жена...
   - Ее изувечили! - выкрикнул он  шепотом.  -  Ее  использовали  для...
вероятно, ритуала, вы в этом лучше разбираетесь, ведь вы маг, а не я!..
   - Но ведь она в здравом рассудке, - сказал я примиряюще. - Даже  если
ее изнасиловали - она не помнит об этом, и...
   Он глянул на  меня  так,  будто  это  я  только  что  на  его  глазах
надругался над его женой.
   - Ритуалы бывают  разные,  -  сказал  я  извиняющимся  тоном.  -  Но,
возможно, ее вовсе...
   - Ее не... не... насиловали, - сказал он, и я решил не перечить.
   - Вот видите, - кивнул я. - И внешне она не...
   - Не изменилась. - Он помедлил, потом губы его  сложились  в  подобие
улыбки. - Смотрите.
   Извлек из-под рубашки медальон, бережно открыл, поднес к моим  глазам
- насколько хватило цепочки. Миниатюра изображала женщину  не  то  чтобы
красивую, но, без сомнения, привлекательную. Лет двадцати.
   - Да, внешне она не изменилась... Но изменилась изнутри.
   - Каким образом?
   Некоторое время он смотрел на меня, не решаясь сказать.
   - Ну же?
   - Поглупела, - сказал он шепотом. Я крепко сжал губы - не  улыбнуться
бы. Только не улыбнуться, последствия могут быть неисправимы.
   - Да! - сказал он с вызовом. - Она сделалась веселее, чаще поет. Чаще
бывает в хорошем настроении. Несмотря на то, что ей пришлось пережить. Я
знаю, что вы сейчас подумали... Скажите, не стесняйтесь! Скажите, ну?!
   - Я подумал, что это не так уж плохо, - честно признался я.
   Мой гость горестно покачал головой:
   - Да... не вы первый. А я люблю ее! Любил... ту, прежнюю.
   Снова зависло молчание. Я смотрел на кулон;  яшмовая  рожа,  когда-то
украшавшая  грудь  папаши  Ятера,  приходилась  этому  сердолику  родной
сестричкой.
   На ловца сова летит.
   - Кстати, - я поводил ладонью над зловещим сердоликом.  -  Как  долго
отсутствовала ваша жена?
   - Неделю, - сумрачно отозвался ювелир.
   - Всего лишь неделю?!
   Он посмотрел на меня почти с ненавистью:
   - Всего лишь? Я успел сто  раз  умереть.  Облысел...  И  он  печально
провел ладонью по остаткам своих волос.

***

   "Друг мой, лекари не маги, но сродни им.  Здоровье  каждого  человека
священно, как ты знаешь.  Лекари  обладают  властью  над  болезнями,  но
настоящими властелинами нашего здоровья  являемся  мы  сами,  сынок.  Ты
наследственный маг, хвала сове; ты внестепенной, а это  редкое  счастье.
Ты можешь обернуться львом или мышью - но священное  здоровье  твое  уже
подточено коварными хворями, от которых, увы, преждевременно умерла твоя
матушка.
   Друг мой! Для того чтобы спокойно дожить до  старости,  тебе  следует
всю жизнь соблюдать простые, но очень жесткие правила.
   Запомни!
   Будь на дворе зима или лето - начинай свой день с обливания  холодной
водой.
   Будь на дворе дождь или вьюга - заканчивай свой день пешей прогулкой.
   Садясь за стол, придвигай стул поближе, чтобы край столешницы вовремя
напомнил тебе, что живот  твой  уже  полон.  Никогда  не  ешь  жареного,
копченого, соленого, избегай мяса; твоя пища - восхитительные  ароматные
каши с поволокой растительного масла, душистые овощи и  сладкие  фрукты,
хрустящие белые сухарики, тонкие и прозрачные, как весенний лед.
   Никогда не пей вина!
   Заведи себе друга среди лекарей - только сперва разузнай, хорош ли он
в лекарском деле. Лекарь считается хорошим, если на  десяток  вылеченных
им страдальцев приходится не больше одного-двух покойников.
   Друг мой, наши заклинания бессильны против болезней. Но  ведь,  кроме
магии, у нас есть воля и здравый смысл, не так ли?.."

***

   Вечером случилась неприятность: печень, прежде  ведшая  себя  смирно,
наконец-то напомнила мне о недопустимости безрежимной жизни.  Шутка  ли:
бессонная ночь, завтрак на ходу, жареное мясо,  которым  щедро  угостила
меня ювелирша, плотный, но недостаточно изысканный гостиничный ужин... В
результате мне пришлось повозиться, составляя и заваривая  лекарство,  и
целый час промаяться в ожидании, пока оно начнет действовать.
   Утихомирив   печенкин   протест,   я   решил   впредь   вести    себя
осмотрительнее.
   Смеркалось; я провел у ювелиров часа три или четыре, а потом, ведомый
внезапно  возникшей  идеей,  посетил  невзрачную   контору   справа   от
городского рынка. Переговорив  с  усталым  чиновником  в  побитом  молью
коричневом сюртуке, я получил  в  свое  распоряжение  скрипучий  стол  в
пятнах чернил, скрипучий стул и скрипучее же перо. Минут  пять  ушло  на
обдумывание текста; наконец я разборчиво вывел на рыжем бланке:
   "Скупаю  драгоценные  и  полудрагоценные  камни,  кулоны,   подвески.
Дорого!"
   Побитый молью чиновник сосчитал слова и взял  с  меня  восемь  монет.
Удаляясь от базара, я слышал, как голосистый  мальчишка  выкрикивает  со
своей тумбы  мое  странное  объявление,  неизменно  запинаясь  на  слове
"полудрагоценные". Всматриваясь в лица прохожих,  я  не  заметил,  чтобы
хоть кто-нибудь оживился в ответ на мальчишкин призыв; что ж, я с самого
начала не возлагал на эту затею особых надежд. Но и упускать  шанс  было
не в моих правилах.
   Итак, ювелиры.
   Филла Дрозд, жена лысого юноши Ягора Дрозда, оказалась вполне  похожа
на миниатюрный портрет в медальоне мужа. Молодая  миловидная  женщина  с
косами до колен; разговорчивая,  чтобы  не  сказать  болтливая.  Как  ни
странно, похищение, стоившее шевелюры бедному Ягору, не произвело на нее
особого впечатления - она вспоминала о нем легко, чуть ли не со смехом.
   Они  с  подругой  отправились  в  торговый  квартал   за   кое-какими
покупками. Взяли отрез на платье (я  терпеливо  выслушал,  какой  именно
отрез и почему шерсть, а  не  бархат).  Далее  побывали  у  парфюмера  -
перенюхали два десятка духов (минут пять занял рассказ  об  особенностях
каждого запаха), в  результате  у  обеих  разыгрался  насморк.  Зашли  в
специальную  лавку,  где  продавались  акварельные  краски  -  ювелирша,
оказывается,  увлекалась  живописью  и  даже  продала  в  прошлом   году
несколько своих картин. Потом отправились к сапожнику -  подруга  должна
была забрать сшитые  на  заказ  башмаки...  И  тут-то,  прямо  в  дверях
сапожной лавки, у Филлы  случилось  первое  выпадение  памяти.  То  есть
медное кольцо на двери и деревянный молоток на  веревке  она  помнит,  а
потом наступила темнота, и она очнулась оттого,  что  кто-то  лил  ей  в
глотку подогретое красное вино.
   - Такое впечатление, что чужая рука заливает вино  прямо  в  горло...
Потом смотрю - я сама же кубок и держу. Сама  пью  -  представляете?  За
таким длинным столом. Горят свечи, на столе поросенок с хреном,  тушеная
рыба с морковью, тут же и жаровенки, чтобы кушанье не остыло...
   Я выслушал и это. В  конце  концов,  каждая  деталь  могла  оказаться
важной.
   Потом в воспоминаниях возник злодей  -  о  нем  ювелирша  помнила  до
обидного мало:
   - В маске он был, что ли? Нет, маски не помню. Но и  лица  вроде  как
нет... Помню, говорил со мной. Вышли на стену, смотрю - батюшки!  Замок,
да стены повыше, чем у нас в городе. Да мост опущен,  а  на  мосту  -  я
сперва думала, куча камней лежит! А потом куча как зашевелится - я снова
едва не сомлела...
   - Вы помните, как выглядел дракон? - Да, о да! - оживилась  ювелирша.
- Коричневый, с прозеленью, крылья махонькие - при такой-то  туше...  На
цепи, а каждое звено той  цепи  -  как...  -  Она  запнулась  в  поисках
наиболее цветистого сравнения. - Как колесо на королевской карете, вот!
   - О чем вы говорили? - спросил я. - С похитителем?
   На разрумянившемся  лице  ювелирши  появилось  беспомощное  выражение
очень близорукого человека, который только что сел на собственные очки:
   - Не помню... Но говорил он красиво. Я покосился на господина Ягора -
и чуть не вздрогнул. Таким болезненным было в это мгновение лицо  лысого
ювелира.
   "Поглупела", - вспомнил я его отчаянное признание.
   После тяжелого  жирного  обеда  (который  засчитала  мне  злопамятная
печень) ювелир нашел повод, чтобы уединиться со  мной  в  гостиной.  "Ну
как?" - было написано на его лице. Как будто  я  доктор,  а  ювелирша  -
тяжелобольная.
   - Она действительно была другой? - спросил я осторожно.
   Вместо ответа он кивнул на стену, увешанную разновеликими картинами в
тонких деревянных рамочках:
   - Вот... Это ее работы до похищения.
   Я подошел. Ничего особенного, на мой взгляд, впрочем,  я  никогда  не
скрывал,  что  не  разбираюсь  в  живописи.  Только  одна  картинка  мне
действительно понравились: мостик, дерево, привязанная под мостом лодка,
причем на осенние листья, плывущие по воде, хотелось смотреть и смотреть
снова. Казалось, они действительно  движутся...  и  неспешный  поток  их
настраивал на возвышенный лад, хотелось улыбнуться, вздохнуть  и,  может
быть...
   - А это она рисовала потом.
   Ювелир вытащил из-за шкафа два картонных листа. На первый взгляд  мне
показалось, что стыдливо  припрятанные  работы  немногим  отличаются  от
заключенных в рамочки; только всмотревшись как  следует,  я  понял,  что
разница все же есть.
   - Это бездарно, - шепотом сказал ювелир. - Ей  отказал  вкус.  Вы  бы
видели, как она теперь одевается... Как она пытается одеваться...
   - Сочувствую, - сказал я искренне. Ювелир махнул рукой - мол, что мне
ваше сочувствие.
   - Можно мне поговорить с подружкой? - спросил я, глядя, как он прячет
женины рисунки обратно за шкаф.
   - С какой подружкой?
   - С той самой, которая сопровождала вашу жену в походе за  покупками.
Которая должна была забрать у сапожника башмаки.
   Ювелир смотрел на меня, и две  складки  между  бровями  делались  все
глубже:
   - Тисса Граб. Да... Я искал ее, хотел спросить о  Филле.  Тисса  Граб
пропала и так и не нашлась. Можете сами  спросить  -  улица  Столпников,
три...
   Распрощавшись с ювелирами, я потратил полчаса, чтобы найти  названную
улицу и узнать, что  госпожа  Тисса  Граб  действительно  снимала  здесь
комнату - но уже два месяца как съехала. Нет,  не  пропала  внезапно,  а
именно съехала - заплатив за все дни,  собрав  вещи  и  распрощавшись  с
хозяевами...
   И никому не признавшись, куда направляется.
   Ювелиры, ювелиры...
   Я сидел, как и вчера, у окна своего номера.  Хозяину  строго-настрого
воспрещалось пускать ко мне кого-либо; зато  у  входной  двери  рядом  с
деревянным  молотком  висела  на  железной  цепочке   толстая   тетрадь,
купленная мною в  канцелярской  лавке.  На  тетрадной  обложке  большими
буквами было написано: "Жалобы и предложения оставлять здесь".
   И они оставляли. Мое окно было затянуто толстым защитным флером - и я
мог наблюдать,  как  они  занимают  очередь,  как  передают  друг  другу
чернильницу и вполголоса ругаются, что цепочка коротка. Какой-то  парень
был неграмотный - его жалобу взялась  записать  морщинистая  старушка  в
темном платке; парень диктовал вполголоса, до меня доносились  отдельные
слова: "...денег не будет через... и мельницу спалит..."
   А может быть - я закинул руки за голову -  может  быть,  мне  следует
пос