гурка полнотелой женщины в
роскошном платье. За  женщиной  следовал  юноша  с  открытым  простецким
лицом, за ним - девочка-подросток с огромными глазами, за  ней  -  тощая
дамочка  с  лукавой  улыбкой;  я  смотрел,  потрясенный   достоверностью
картинки. Куклы-призраки казались живыми людьми, я почти узнавал их - но
не мог узнать; куклы шли и шли, их было много, больше сотни, а последней
шла Ора Шанталья в миниатюре - черное платье, потертый мужской  пояс,  и
на шее - я дернулся - связка переливающихся искрами камней...
   Вереница живых фигурок скрылась в левых воротцах - за дверью-ладонью.
Наваждение пропало - не было ни желобка, ни часов,  передо  мной  стояла
босыми ногами на потертом ковре  Ора  Шанталья,  ее  разведенные  ладони
копировали жест рыбака, хвалящегося размерами непойманной рыбины.
   Она опустила руки. Спокойно, даже весело посмотрела мне в глаза.
   Под окном тюкал топор. Как будто сооружали эшафот - ранним утром,  во
дворе третьесортной гостиницы...
   Мой глиняный уродец лежал  на  столе,  окруженный  цветными  искрами.
Неуместный, грубый, с беспомощной тонкой шейкой.
   - Ты маг третьей степени, - сказал  я  глухо.  -  Третья  степень,  и
никаких личин, я не вижу личины! Тебе со мной не спра...
   Ора провела рукой над столом; облако магической силы распухло,  будто
тесто в кадке, и поднялось над камнями, как зарево света поднимается над
большим городом.
   Я невольно сделал шаг назад.
   - Смотрите, Хорт... Вот этот изумруд... нет, не этот, а вот он... это
обыкновенная уверенность в себе, зато  вот  этот  дымчатый  опал...  это
такая сложная вещь, как осознание трагичности мира. Нет,  не  пессимизм;
прежний  владелец  этого  камушка   был   жизнерадостным   толстячком...
Мельником, если я ничего не путаю. Помните мельника, Хорт?  Или  камушек
продала вам его жена?
   Я молчал. Все еще не мог поверить.
   - А вот яшма... Ваша яшма,  вернее,  та,  что  вы  сняли  со  старого
барона. Хорошо, что вы не могли видеть старика изнутри -  вы  ужаснулись
бы.  Хорт,  старик  был  устроен  одновременно  просто   и   безобразно.
Вообразите ржавые шестерни, смазанные рыбьим клеем... нет, не  так,  вам
не вообразить. Когда из старика вытянули...  назовем  это  для  простоты
упрямством... упрямством пилы, вгрызающейся в дерево.  Упрямством  огня,
пожирающего дом... Любопытно было посмотреть, как старик изменится и как
станет  жить.  Но,  увы  -  результат  оказался  слишком  однозначным...
Осторожно, Хорт. Стой, где  стоишь.  Мне  не  нравится  разговаривать  с
тобой, когда в руках у тебя это чучело; я не уверена, что у  нас  вообще
получился бы разговор...
   - Ты кто? - спросил я глухо.
   - Ты догадался. - Ора опустила длинные ресницы. - Я - это я, это меня
ты искал все время, это меня ты  задумал  покарать...  даже  не  выяснив
степень моей вины, между прочим.
   - У тебя третья степень!  -  рявкнул  я.  -  Ты  назначенная  магиня,
неспособная даже защитить себя... Это не смешно, Ора!
   Она поморщилась:
   - Тише.
   Соседи за стенкой примолкли, будто услышав ее. А может  быть,  просто
иссякли и отдыхали теперь, довольные.
   - Твоя беда в том, - негромко сказала Ора, - что ты совершенно  точно
знаешь, как устроен мир. В  чем  разница  между  назначенными  магами  и
наследственными  и  почему  второстепенному  никогда  не  сравниться   с
внестепенным... Правда ведь?
   Я скользнул вперед - между секундами, мгновенно и неуловимо; протянул
руку к глиняному муляжу. Волна чужой воли, нависшая над столом,  обожгла
так, будто я сунулся не в костер даже - в плавильную печь.
   Я  отскочил,  едва  удержав   крик.   Налетел   спиной   на   кресло;
инстинктивно, не успев осознать, что делаю, выставил защиту.  Женщина  в
шелковом халате до пят  стояла  передо  мной  -  вызывающе  беззащитная,
хрупкая, уязвимая.
   - Спокойнее, Хорт... Надеюсь, вы не станете бить меня? Метать молнии?
Здесь, в гостинице?
   Я медленно выпрямился.
   Что это? Откуда это существо, со смехом нарушающее мои  представления
о миропорядке?
   - Ты кто? - повторил я глухо.
   Ора босиком прошлась по вытертому ковру. Не  выпуская  меня  из  поля
зрения, отыскала в груде на полу сперва один чулок, потом другой - будто
две змеиные кожи; пальцы ее белых ног оказались цепкими и  ловкими  -  я
завороженно смотрел, как она, не наклоняясь, поднимает с пола свои веши.
   Все еще не сводя с меня глаз, она уселась на край кровати.  Медленно,
основательно  натянула  сперва  правый  чулок,   потом   левый;   надела
крахмальную нижнюю юбку, а поверх нее верхнюю юбку, а потом -  привычное
черное платье; сняла со спинки стула широкий мужской пояс.  Затянула  на
талии - чернильница звякнула,  ударившись  об  недействующий  оберег  от
мужского своеволия.
   И только завершив долгое  демонстративное  одевание,  решила  наконец
заговорить:
   - Хорт... Если тебе так нужна твоя Кара  -  ты  возьмешь  ее.  Но  не
раньше, чем я буду уверена, что, получив болвана, ты тут же не  свернешь
ему шею.
   - Это - твое настоящее обличье? - спросил я хрипло.
   Она смотрела мне в глаза:
   - Нет.
   - Личина?
   - Нет. Перед тобой действительно кукла.  Мое  порождение,  моя  тень.
Гороф подобрал правильное слово...
   Я любил куклу.
   Я любил  куклу!  Тряпичную  куклу  на  чьих-то  пальцах,  на  толстых
волосатых пальцах внестепенного мага...
   Я! Любил!
   Та, что стояла передо мной, замолчала, глядя мне  в  лицо.  Я  и  сам
ощущал, как мертвеют щеки. Как фонарем разгорается желтый глаз.
   - Я убью тебя, маг. Выходи! Покажись, ты, мерзавец! Покажи свое лицо,
лицо мужчины! Я все равно доберусь до тебя, с Карой или без Кары  -  ты,
ублюдок! Грязный червь, порождение выгребной ямы, не трусь, покажи  свое
истинное лицо!
   Белая кукла молчала. Смотрела совсем по-человечески.
   - Ты  боишься  встретиться  со  мной,  как  мужчина  с  мужчиной?  Ты
предпочитаешь юбки; извращенец?
   - Я женщина, Хорт, - тихо сказали ее губы, в первый момент я даже  не
услышал.
   - Гнойный волдырь, навозная тварь, - выкрикивал я  в  исступлении.  -
Жирный евнух... Что?!
   - Я женщина,  -  сказала  та,  что  называлась  Орой.  -  Я  женщина.
Назначенная магиня.
   - Врешь.
   Облако чужой воли  над  камушками  -  ее  воли  -  поднялось  выше  и
приобрело красноватый оттенок. Глиняный  уродец  в  центре  его  казался
черным.
   -  Не  вру.  Просто  мне  много  лет,  очень  много.  С  опытом  даже
назначенные маги накапливают силу, ты это знаешь...
   - Врешь, - повторил я упрямо. - Покажи свое настоящее лицо!
   Ее губы сложились в печальную улыбку:
   - Нет, Хорт... Нет, прости.  Это  зрелище  не  для  тебя.  Я  скверно
выгляжу, на самом-то  деле  я  выгляжу  просто  ужасно.  Я  много  веков
подряд... постигаю искусство, давшееся тебе по праву рождения. Да, да. У
меня было время, чтобы  совершенствоваться...  и  я  не  теряла  времени
даром. Я превосхожу тебя в магии, как это  ни  печально...  но  я  очень
стара.
   - Врешь, - сказал я в третий раз. Она покачала головой:
   - Увы, нет... Возьми себя в руки, Хорт. Нам надо поговорить.
   - Сперва отдай то, что принадлежит мне по праву.
   - Моя жизнь тоже принадлежит мне по праву.  Но  не  сомневаюсь,  что;
карая меня, ты испытаешь удовольствие куда большее, нежели любя  меня...
Уже почти испытал. Нет?
   Я молчал.
   - Этот уродец день за днем проделывал с тобой  страшные  вещи,  а  ты
ничего  не  чувствовал,  -  продолжала  та,  что  была  Орой.  -   Когда
деревенский парнишка скулил у твоих ног,  а  ты  испытывал  наслаждение,
сравнимое со счастьем первой любви... Когда сегодня ты... но я  не  хочу
об этом. - Она помрачнела.  -  Это  очень  скверное  ощущение,  Хорт,  -
находиться по ту сторону Кары... Сядь. Давай поговорим.
   Облачко над камнями подтаяло. Осело, как весенний сугроб. Я шагнул  к
столу - облачко вздулось опять.
   - Перестань суетиться, Хорт. Я сплел пальцы в замок. Развернул ладони
по направлению к собеседнице:
   - Ты сказала, что превосходишь меня в магии?
   - Будешь драться? С женщиной?
   - Ты не женщина. Ты чудовище.
   - Тебе совсем не интересно то, о чем я собираюсь рассказать?
   Я помедлил и опустил руки.
   Меня трясло от унижения. Мне хотелось бить, рвать зубами,  мстить  за
поруганное чувство.
   И еще - мне действительно было интересно. Я переборол себя - и уселся
на подоконник, рядом с совой.

***

   ...Человек изнутри виделся ей иногда деревом, иногда  клубком  ниток,
иногда разъятым трупом, иногда сложной игрушкой. Но чаще  всего  человек
виделся ей домом со множеством обитателей, живущих в сложных отношениях,
но по незыблемым законам. Изучив этот "дом" со стороны, она запускала  к
испытуемому куклу, это было  своего  рода  испытанием:  если  приживется
подсадка,  значит,  обитатели  "дома"  разгаданы   правильно   и   можно
приступать к препарации, то есть  насильственному  выселению  любого  из
жильцов.
   Она была очаровательницей Эфой для барона Ятера - что  за  попадание!
Десять из десяти!
   Она  была  молодым  помощником  старикашки-купца  -  этот  успех  она
оценивала скромнее, но тоже была горда.
   Она  была  Тиссой  Граб,  в  компании  которой  доверчивая   ювелирша
отправилась к сапожнику забирать заказ, - попадание приблизительно  семь
из десяти, но тоже положительный результат.
   Она  была  девочкой  Елкой,  к  которой  привязался,  как  к  дочери,
жестокосердный Март зи Гороф.
   - Да, это тоже неплохое попадание. Душа Марта зи Горофа -  подземелье
с мертвецами, вы ведь не знаете, Хорт, истории Горофа. Он... Впрочем, не
стоит об этом... Изготовленная мною Елка сумела победить в  душе  Горофа
даже привязанность к дракону. О, эти члены Драко-клуба! Широкое поле для
препарации,  интереснейшая  и  опасная  работа:  они  ведь   все   почти
внестепенные, а это добавляет, знаете, риска...
   Я  смотрел  в  ее  горящие  глаза.  Мое  болезненное  раздвоение   не
проходило, наоборот, усиливалось. Я увлеченно внимал Препаратору -  и  я
же выжидал, подобно охотнику в засаде. Я слушал лже-Ору и  поражался  ее
взгляду на мир - и я чуял муляж Кары, как если бы он был теплым  и  грел
мне кожу. Я не смотрел  на  уродца,  но  ежесекундно  видел  его;  очень
хорошо, что она придает такое  значение  этому  рассказу.  Что  она  так
волнуется, так хочет попонятнее все объяснить. Замечательно.
   - ...Знаешь, то, что я делаю, - наверное, невозможно... Я выселяю  из
"дома" ненужных жильцов. То есть в идеале я буду  выселять  ненужных,  а
пока мне приходится тренироваться на тех из  них,  кто  подвернется  под
руку. Иногда  я  выселяю  главу  "семьи",  и  на  этом  порядок  в  доме
заканчивается. Так было с Ятером... Понимаете?
   Она обращалась ко мне попеременно то на "ты", то на  "вы".  Солнечный
луч медленно пересекал комнату. Глиняный, уродец оказался  уже  в  тени,
цветные искры самоцветов померкли.
   Нет, я не стану драться с женщиной. Пока не припрут  к  стенке  -  не
стану. Но Кара - другое дело. Карают  вне  зависимости  от  пола,  но  в
соответствии с виной. Кара принадлежит мне, и я ее добуду; между мной  и
столом было три  полных  шага.  По  ту  сторону  стола  сидела  та,  что
назвалась Орой. Глаза ее горели не хуже самоцветов,  я  смотрел  в  них,
послушно кивая.
   - Ятер - это интересно... Это захватывающе. Потому что для  настоящей
препарации   годятся   только   сложные   личности,    так    называемые
"противоречивые  натуры",  в  противовес  натурам   цельным.   В   таком
нетривиальном  "доме"  уживаются  свойства,  для  совместной  жизни   не
предназначенные... Вот Ятер.  Старый  пень  умел  любить  по-настоящему,
преданно, самоотверженно, жертвенно,  если  хочешь.  Барон  Ятер...  Его
внутренний "дом" - нечто среднее между казармой и богадельней.  И  такое
трогательное, юношеское чувство! Мне захотелось "выселить" из  него  это
потрясающее упрямство, эту  носорожью  повадку  ломиться  вперед  сквозь
судьбы  окружающих...  То,  что  осталось,  оказалось  нежизнеспособным.
Жаль... Зато я получила необходимый опыт, а  отрицательный  результат  -
тоже результат... Я сотни лет отрабатывала это уменье, но только теперь,
в последние годы, получила возможность пользоваться им.  Смотри.  -  Она
провела ладонью над камушками. - В этом гранате заключен безукоризненный
вкус. В этом аметисте - жадность... А в этом  изумруде  сидит  еще  одна
жадность, но другого порядка, более сложная, если можно так  выразиться.
Если купец, владелец аметиста, весьма состоятельный господин, никогда не
давал взаймы  без  процентов,  покупал  ношеную  одежду  и  подбирал  из
навозной лужи упавшую копеечку, то владелец изумруда при весьма скромных
средствах закатывал балы  и  приемы,  выписывал  лучших  музыкантов,  не
пропускал ни одной красивой женщины,  страдал,  если  породистая  лошадь
принадлежит не ему... Жил, жил, жил жадно, даже  надрывно,  каждое  утро
просыпался с мыслью, что жизнь ускользает, а живем-то лишь раз!
   - Что с ним стало? - тихо спросил я. - После препарации?
   - К несчастью, он заболел и умер. Вы купили камень у его племянницы.
   - Его смерть тоже на вашей совести? Она долго молчала.
   - Не знаю, - сказала наконец. - Он умер от воспаления легких. Если бы
его жадность до жизни была при нем - разве  он  потерял  бы  способность
простужаться?
   - Возможно, она помогла бы ему побороть болезнь...
   - Вряд ли. - Она пожала плечами. - Жадные до жизни люди умирают,  как
и прочие. Самые жизнелюбивые -  умирают...  Вот  этот  белый  камушек  -
сострадание с  уклоном  в  сентиментальность.  Вот  снобизм...  Вы  ведь
понимаете, Хорт, что, когда я даю названия этим... свойствам, я  упрощаю
их, свожу к привычной схеме. Вы правда понимаете?
   Она не смотрела на меня; она задумалась,  перебирая  камушки,  что-то
вспоминая, переживая  заново.  Та  часть  меня,  что  сидела  в  засаде,
изготовилась к внезапному броску...
   - А может быть, вы сами что-то мне расскажете,
   Хорт? - Она вдруг вперилась  прямо  мне  в  глаза,  подалась  вперед,
навалилась мягкой грудью на край стола;  самоцветы,  усыпавшие  глиняную
фигурку, как цветы могилу, угрожающе налились ее волей. - Вы  не  видите
людей так, как вижу их я...  Но  в  некоторой  наблюдательности  вам  не
откажешь. Кого вы хотели бы изучить поближе?
   - Ондра Голый Шпиль, -  сказал  я,  помолчав.  -  Если  вырезать  его
кротовье прошлое...
   - Прошлое нельзя вырезать. - Она усмехнулась.  -  Это  совсем  другая
операция. Но я не стала бы браться  за  Ондру  Голого  Шпиля  совсем  по
другой причине - Ондра прост.  Его  страхи,  его  кротовьи  комплексы  -
бродит в "доме" уродливый приживала, так и напрашивается на выселение...
Нет, Хорт. С точки зрения эксперимента - ты, мой друг,  куда  интереснее
Ондры. Ты сам по себе неоднозначен, а получив заклинание Кары,  сделался
просто неотразимым для исследователя...
   Она снова перешла на "ты". Я  усилил  защиту  от  магического  удара;
сидящая напротив женщина весело рассмеялась:
   - Нет, не надо обороняться, на тебя пока никто  не  нападает.  Слушай
дальше.
   Я на мгновение прикрыл глаза. Только на мгновение; она прочитала  мою
защиту!  Что  она  еще  может?  Где  граница  ее   возможностей?   Такое
впечатление, что я встретил мышь размером со слона - страшно  до  дрожи,
но это ведь мышь, просто мышка, хоть и затопившая собой полнеба...
   Она говорила, а я слушал и ждал. Я  не  собирался  сдаваться;  мышка,
хоть и гигантская, остается серой  обитательницей  подпола.  Назначенная
магиня, сколь угодно могучая и древняя, не дождется капитуляции от Хорта
зи Табора. Меня завораживал ее рассказ - и пугали намеки; она  видит  во
мне объект для  препарации!  Сова-сова,  мне  бы  только  дотянуться  до
Кары...
   - ...С помощью этих камней я отслеживала судьбы пациентов. И  знаешь,
Хорт...  Утрата  каких-то  паскудных,  с  моей  точки  зрения,   свойств
оборачивалась  для  этих  людей  едва  ли  не  трагедией.  Самоубийства,
умопомешательства, несчастные случаи... А вот если вытащить из  человека
чувство гармонии, или веру в лучшее, например, или любовь  к  разведению
гиацинтов... Никто не заметит. Хорт.  Сам  препарированный  не  заметит.
Сочтет, что так и было.
   Губы ее плотно сжались. Лицо утратило  мечтательное  выражение;  рука
упала в  россыпь  самоцветов,  как  коршун  на  стайку  цыплят,  выудила
желто-коричневый, с невзрачным плаксивым личиком камень:
   - Вот. Один человек... поэт, убежден был  в  первостепенной  ценности
творчества. Ради него он предавал друзей и  жен,  бросал  детей.  Строил
жизнь как хотел - имел право... Ведь ради того,  чтобы  гениальная  рука
запятнала страницу, можно  сбросить  со  счетов  пару-тройку  поломанных
судеб. Он действительно был очень талантлив. - Она жестко усмехнулась. -
Вы бы видели куклу, которой я его соблазнила. Старая дева,  романтичная,
как  весенний  ветер...  Впрочем,  не  важно.  Вот  его  способность   к
творчеству!
   И она подбросила  на  ладони  желтый  камень.  Пока  самоцвет  летел,
проворачиваясь, то открывая плаксивое личико, то снова пряча  его,  пока
Ора завороженно смотрела на него, я кинулся.
   Заклинание  стальным  тросом  впилось  в  столешницу,  рвануло  стол,
опрокинуло -  я  видел,  как  разлетаются,  перемигиваясь  чужой  волей,
самоцветы. Я видел, как летит, кувыркаясь, глиняный болван; за мгновение
до удара о пол я перехватил его - в броске.
   -  Обвиняется  та,  что  стоит  передо  мной...  Один  из  самоцветов
подвернулся мне под ногу. Я поскользнулся - но, падая, не выпустил  Кару
из рук. От удара головой о ножку кресла потемнело в глазах.
   - Об...виняется...
   - Хорт!! Стой. Послушай... Погоди! Одно слово! Ора Шанталья - или как
там ее - стояла передо мной на коленях. Черное  платье  вздрагивало  под
грудью, напротив сердца - завораживающее зрелище; сейчас она до кончиков
волос была Ора, совершенно она, совершенно  такая,  женщина,  которую  я
оплакивал:
   -  Хорт...  Если  хочешь  покарать  меня...  покарай  за  то,  что  я
привязалась к тебе. Не надо было. Исследователь не  должен...  Ты  и  не
заслуживаешь. Я. Я не такая, какой ты меня видишь, но я  женщина,  и  ты
мне дорог. Покарай меня за это. Это чистая правда. Ну? Карай!
   По   всей   комнате   перемигивались   самоцветы.   Кусочки   чьих-то
препарированных душ; я осторожно сел. Голова болела
   - Окажи мне последнюю услугу - покарай за то, что я увидела  в  тебе,
эгоисте, что-то хорошее .. Сейчас я не  имею  над  тобой  власти.  А  ты
имеешь власть надо мной.
   ...Она права в одном - что не имеет надо  мной  власти.  Я  вижу  Ору
Шанталью - но Оры Шантальи не существует. Это кукла,  циничная  наживка,
на которую я клюнул, подобно глупому  карасю  Разве  может  карась  быть
влюбленным в наживку?
   - Предательница, - сказал  я  хрипло.  Запах  зверьки.  Темно-зеленые
лопухи. Желтые дыни.
   -  Хорт,  тебе  кажется,  что  тебя   надули?   Тебе   обидно,   тебе
воображается, что я сыграла на твоих  лучших  качествах?  Ты  впервые  в
жизни испытал чувство к женщине - а оно оказалось заранее  просчитанным,
так тебе кажется? Ты ошибаешься, Хорт. Ты ошибаешься, видит сова.
   - Я покараю тебя, - сказал я медленно.
   - Да, конечно.
   - Сядь, где сидела, - сказал я громче. - Руки на колени...
   Она села.
   Посреди разоренной  комнаты,  рядом  с  лежащим  на  боку  столом,  у
неубранной постели сидела Ора  Шанталья,  черное  платье  натянулось  на
круглых коленях, белые руки с пальцами без перстней лежали  сверху,  как
руки примерной девочки.
   Мне хотелось ударить ее. Ведь она  лгала  мне  только  что.  Льстила,
подлизывалась с единственной целью - избежать Кары.
   - Ты, - сказал я, вставая с пола. - Ты хуже чем убийца. Тебе  никогда
не снился пепел безвинно сожженного старика?!
   - Не лицемерь. Хорт, - сказала она тихо. - Тебе ведь никого не  жаль.
И старого барона Ятера не жаль тоже.  Того  человека,  который  играл  с
тобой в детстве, уже ле