ая когтистая лапка.
   Я прекрасно знал нравы семейства де Ятеров - ведь  наши  предки  жили
бок о бок вот уже несколько поколений.  Я  знал  в  подробностях,  каким
образом обращался со своей семьей Дол де Ятер - вот этот самый внезапный
старец. Одно время мы с Илом дружили очень тесно - я был  колдун  и  сын
колдуна,  убежденный,  что  мир  существует   исключительно   для   моих
надобностей.  Ил  был  наследник  знатного  рода,  красивый  и   сильный
мальчишка, забитый и  запуганный  до  невозможности.  Если  он  внезапно
пропадал с моего горизонта - я знал, что отец  за  какую-то  провинность
посадил его в чулан, или привязал уздечкой к столу (массивной  парте  из
красного  дерева,  за  которой  Илу   полагалось   ежедневно   постигать
совершенно бесполезные для  него  науки),  или  запорол  до  полусмерти;
младшие дети Ятеров - то были в основном  девочки  -  страдали  немногим
меньше. Целыми днями запертые в душной комнате, они  рукодельничали  под
присмотром строгой наставницы, их даже не выпускали в отхожее  место,  а
ставили один на всех ночной горшок...
   Один брат Ила - запамятовал, как его звали, - в  возрасте  двенадцати
лет сбежал из дома с бродячим цирком,  и  больше  о  нем  никто  никогда
ничего не слышал. Другой вырос тихим, молчаливым юношей, с виду вроде бы
нормальным, но превыше всех развлечений ставившим наблюдения за струйкой
воды из насоса. Он мог смотреть на воду часами и сутками, и лицо у  него
при  этом  становилось  мягким,  будто  из  воска,  и  в   уголках   рта
скапливалась слюна... Прислуга втихаря насмехалась над младшим Ятером  и
приклеила ему кличку "Фонтан".
   Теперь, если наследство уйдет от Ила, его суждено получить Фонтану.
   ...Старик Дол де Ятер стоял посреди залы, и мне почему-то показалось,
что он стоит все там же, где его оставил Ил.  Что  за  время,  пока  сын
отсутствовал, он не сделал и шага.
   - Батюшка, - сказал Ил, и голос его дрогнул. - Наш сосед, господин зи
Табор,  хотел  выразить  свою  радость  по  поводу   вашего   внезапного
возвращения.
   Старик молчал.
   Фамильная черта Ятеров - никогда не  терпеть  перекора  ни  в  чем  -
сочеталась в старом бароне с нежной любовью к жене и детям.  Эту  любовь
он без устали провозглашал на пиру  и  на  охоте,  открывал  знакомым  и
незнакомым, аристократам и землепашцам. Он  искренне  считал  свою  жену
красавицей,  расхваливал  ее  перед  друзьями  и  покупал   ей   дорогие
украшения; если же супруге случалось провиниться  (не  вовремя  раскрыть
рот либо опоздать, когда барон изволили ждать ее) - следовало неминуемое
и решительное наказание. Несчастная баронесса, мать Ила, не дожила и  до
сорока - после ее смерти старый Ятер убивался искренне, долго и тяжело.
   Все та же фамильная черта  Ятеров  обнаружилась  в  Иле  сразу  после
утверждения его главой семьи, и  обнаружилась  так,  что  ни  чадам,  ни
домочадцам мало не показалось. Жена  его,  когда-то  румяная  и  шумная,
сократилась до полупрозрачного состояния и низвелась на положение мышки.
Дочерей не было ни видно, ни слышно, а единственный сын время от времени
проливал горькие слезы,  будучи  привязан  уздечкой  к  старинной  парте
красного дерева.
   - Батюшка... - пробормотал Ил в  третий  раз.  Я  подошел  к  окну  и
осторожно приподнял штору. Солнечный луч пробился сквозь толчею пылинок,
отразился от плитки пола  и  придал  почти  живое  выражение  стеклянным
глазам давно поверженного кабана.
   Разглядев лицо отца. Ил де Ятер издал невнятный возглас.  А  я  понял
наконец,  в  чем  причина  невнятного  беспокойства,  холодным  комочком
поселившегося у меня внутри.
   Закрепив штору золотым шнуром, я  снова  пересек  зал  и  остановился
прямо перед воскресшим бароном.
   На меня - сквозь меня! - смотрели белые глаза безо всякого выражения.
Да, с перепугу этот взгляд можно было спутать  с  взглядом,  исполненным
крайнего бешенства, и я догадываюсь, каково пришлось Илу в первые минуты
встречи.
   Я поводил рукой перед неподвижным лицом старика. Глаза глядели в одну
точку. Зрачки не расширялись и не сокращались.
   - Ил, - услышал я собственный спокойный голос. - Можешь звать жену  и
слуг... а можешь не звать. Укрытая от посторонних  глаз  каморка,  немая
сиделка, частая смена белья и постели - вот все,  что  потребуется  тебе
для исполнения сыновнего долга.
   Дружок моего детства долго молчал, переводя взгляд с  моего  лица  на
лицо старого барона. Потом резко отошел в темный угол и  опустил  голову
на руки; непонятно, чего было больше в его позе, горя или облегчения.
   Повернув  голову,  я   встретился   взглядом   с   оленьей   головой,
выраставшей, казалось, прямо из стены. По печальной морде путешествовала
одинокая моль.
   - Где же он был? - глухо спросил молодой Ятер. - Где он был почти два
года? Откуда?..
   Я разглядывал равнодушного старика, все так же  неподвижно  стоявшего
посреди зала.
   Я его не узнавал.
   Лет пятнадцать назад это был нестарый добрый сосед, таскавший меня на
плечах, обожавший бои на деревянных  секирах  и  по  первому  требованию
демонстрировавший славный фамильный  меч,  который,  бывало,  сносил  по
две-три вражьи головы за один удар. Помнится, я еще удивлялся  -  почему
Илов папа, со мной приветливый и покладистый, так жесток к  собственному
сыну? И, помнится, приходил к однозначному выводу: потому  что  я  лучше
Ила. Умнее, храбрее, вот сосед и жалеет, что туповатый Ил его наследник,
а не я...
   Было время, когда "дядюшка Дол" казался мне  ближе,  чем  собственный
отец. Немудрено - отец в те  годы  сильно  сдал,  смерть  матери  и  мои
бесконечные детские болезни подкосили его, у него не было ни времени, ни
сил на игрища с мечами и палками, а  конфеты  он  полагал  вредными  для
зубов; потом я повзрослел, и дружеская связь  с  соседом  ослабла,  а  с
отцом, наоборот, окрепла, однако первым, кто пришел утешить  меня  после
смерти отца, был все-таки дядюшка Дол...
   Тогда мне было пятнадцать. Сейчас - двадцать пять;  последние  десять
лет мы совсем не общались. Я знал  от  Ила,  что  характер  его  отца  с
приходом старости испортился донельзя. Я был посвящен в темную историю с
его исчезновением; я тихо  радовался,  что  безумный  старик,  застывший
посреди охотничьего зала, почти не Похож на того дядю Дола,  которого  я
когда-то любил.
   - Откуда он явился? - с отчаянием повторил молодой Ятер. - А, Хорт?
   Усилием воли я отогнал ненужные воспоминания. Темное платье  стоящего
передо мной старика было неново и нуждалось в чистке - тем не  менее  он
не производил впечатления человека,  долго  и  трудно  добиравшегося  до
родного дома, пешком бредшего через поля и леса. Для  верховой  же  езды
его костюм и особенно башмаки не годились вовсе.
   - Смотри, Хорт... - прошептал Ятер, но я и так уже заметил.
   На  шее  у  старика  поблескивала,  прячась  в  складках  просторного
камзола, цепь из белого металла. На цепи висел кулон - кажется, яшмовый.
   - Ты помнишь эту вещь у отца? - спросил я, заранее зная ответ.
   - Нет, конечно, он не носил ничего такого, - отозвался Ил с некоторым
раздражением. - Не любил цацек. Ни серебра, ни камня - в крайнем  случае
золото...
   Ил протянул руку, желая  рассмотреть  кулон  поближе.  Протянул  -  и
отдернул; несмело  заглянул  старику  в  лицо.  Я  понимал  его  сложные
чувства; ему трудно и страшно было осознать, что его отец,  столько  лет
наводивший страх одним своим присутствием, превратился  теперь  в  живую
куклу.
   Кулон, которого я коснулся до безобразия беспечно, тут  же  преподнес
мне первый неприятный сюрприз. Вещь была явно магического происхождения.
Из большого куска яшмы неведомый искусник вырезал  морду  некой  злобной
зверушки - отвратительную, оскаленную, мутноглазую морду. И  присутствие
этой морды на груди обезумевшего  барона  явно  имело  какой-то  скрытый
смысл.

***

   Слуга Пер родился под счастливой звездой - его труп так и  не  всплыл
во рву. Вместо этого Перу повысили жалованье, подарили совсем еще  новый
камзол и посвятили в тайну: отныне верный слуга должен  был  обслуживать
немощного безумца, помещенного в дальнюю  каморку.  Имя  старого  барона
произносить (или просто вспоминать)  запрещалось;  слугам  и  домочадцам
было объявлено, что на иждивение к де Ятеру  поступил  престарелый  отец
Пера, что он болен заразной болезнью и потому  всякий,  кто  заглянет  в
каморку или хотя бы приблизится к  ней,  будет  бит  плетьми  и  клеймен
железом. (Тяжесть обещанного наказания явно не  вязалась  с  придуманной
Илом  легендой,  но  барона  это  совершенно  не   заботило.   Обитатели
фамильного гнезда давно были вышколены до полной потери любопытства.)
   Новая служба Пера продолжалась целых два дня. На третий день  вечером
Пер накормил старика ужином (по его словам, он совсем  почти  наловчился
управляться с медной воронкой, и в господина Дола удалось влить изрядную
порцию жидкой каши), а накормив, вышел ненадолго за чистыми  простынями.
И  дверь  запер  на  замок  снаружи  -  относительно   этого   ему   был
строгий-престрогий наказ.
   Первая ошибка Пера заключалась  в  том,  что  он  оставил  в  каморке
горящую свечку. Вторая ошибка оказалась фатальной: Пер не  повесил  ключ
на цепочку на шею, как было велено, а просто положил  в  карман  рабочей
куртки.
   Неудивительно, что безумный старик ненароком опрокинул  свечку  прямо
на  тюфяк.  Неудивительно,  что  Пер,  явившись  к  кастелянше,  захотел
поменять не только бароновы простыни, но и свою залитую кашей куртку.
   На этом счастливая звезда Пера закатилась. Потому что взять  ключ  из
кармана куртки он благополучно позабыл.
   - Горит! Пожар!!
   Все случилось очень быстро.
   Тюфяк вспыхнул. Ветхое строение  занялось  моментально;  пока  Пер  в
ужасе ощупывал карманы, пока бежал, спотыкаясь, к кастелянше,  пока  выл
над кучей грязного белья, в которую канула его  старая  куртка,  -  пока
слуга производил все эти предсмертные телодвижения, Ил де  Ятер  пытался
сбить с дверей замок.
   Не удалось. Сработано было крепко.
   Тогда Ятер кинулся к окну; окна в каморке по понятным  причинам  были
забраны крепкими решетками. Огонь охватил уже всю комнату - повиснув  на
прутьях, будто обезумевшая обезьяна в зверинце. Ил мог видеть,  как  его
отец равнодушно взирает на подбирающиеся к нему языки огня.
   Как вспыхивают седые волосы...
   Я видел потом  эту  решетку  -  человеку  не  под  силу  так  погнуть
толстенные прутья. Ил сделал больше, чем под силу человеку, но на  исход
дела это не повлияло.
   Сбежались слуги, домочадцы, дети.  Выстроились  цепочкой,  передавали
ведра из рук в руки. Огонь, по счастью, не успел перекинуться на стоящие
рядом  строения;  дверь  в  каморку  наконец-то  выломали,  и   взглядам
предстала выгоревшая комната с черным скрюченным трупом посредине.
   Прибежал Пер с ключом. Постоял, поглядел на суматоху...
   А потом пошел и потихоньку повесился в бароновом саду на осине.

***

   ЗАДАЧА ј 58: Назначенный маг третьей степени заговорил клубок  шерсти
на непожирание молью. Каков  диаметр  сферы  действия  заклинания,  если
известно, что наследственный маг первой степени почуял остаточную  силу,
находясь на расстоянии 3 метров от клубка?

***

   На другой вечер мы сидели у меня в гостиной за кувшином вина, вернее,
за целой батареей кувшинов. Ятер пил, но  не  пьянел;  сам  я  спиртного
избегаю, но из уважения к традициям всегда  держу  в  погребе  несколько
бочек породистого вина.
   Мы молчали так долго,  что  ночные  светильники  под  потолком  стали
понемногу убавлять свет - решили, вероятно, что  мы  спим  либо  комната
пуста. Единственная свеча на столе подчеркивала  мрачность  осунувшегося
баронова лица, зато в свете ее не видно было ни  обгоревших  бровей,  ни
поредевших волос, ни обожженных щек. Я смотрел на Ила - и картина гибели
старого барона повторялась перед моими глазами снова и снова, я гнал ее,
но  она  возвращалась  опять.  Самым  печальным  было  то,  что  в  лице
старикашки, равнодушно взирающего на охватившее комнату пламя, явственно
проступали черты дядюшки Дола  -  такого,  каким  я  его  помнил,  моего
старшего друга. И когда пламя, кинувшись  на  старика,  оборачивало  его
рваным извивающимся коконом, я невольно  закрывал  глаза,  зажмуривался,
будто нервная дамочка.
   Если бы я оказался рядом, я мог бы его спасти!
   ...Спасти, но не вернуть разум. Ему  предстояло  год  за  годом  жить
растением в кадке, питаться жидкой кашей через жестяную воронку,  ходить
под себя...
   ...Но столь ужасная смерть?!
   ...Почему я не властен над временем?  Почему  я  не  оказался  в  тот
момент - там?
   ...Милосерднее было бы сразу же его зарезать. Как Ил,  собственно,  и
собирался сделать...
   Я вздрогнул. С подозрением уставился на  сидящего  напротив  молодого
барона; да уж. Вернись Ятер-старший в полном  здравии,  Ил  недрогнувшей
рукой перерезал бы папаше горло. Но теперь - теперь мой приятель жестоко
страдал. Сыновние чувства, все эти годы тлевшие  под  коркой  застарелой
ненависти, были извлечены наружу; они были бледненькие, неубедительные и
как бы битые молью, Ил стыдился их - сам перед собой.  Уж  лучше  чистая
ненависть, чем такая любовь.
   - Они. - Светильники, отрезвленные звуком баронова голоса,  вспыхнули
на полную мощность. Яркий свет заставил моего собеседника поморщиться. -
Они... их уже не остановить... языки  вырезать,  что  ли...  болтают.  А
когда молчат - думают... что это я свел батюшку в  могилу.  Собственного
отца погубил!  И  Пер,  скотина  такая,  свидетель  мой  единственный...
Скотина, удавился! Уже  болтают,  что  я  батюшку  два  года  в  каморке
держал... Уже болтают... И - верят!
   - Что тебе за дело до грязных языков, - спросил я устало. - Хочешь, я
разом позатыкаю все эти рты?
   - Не-е-е... - Ил тяжело замотал головой. - Так не  пойдет,  колдун...
Так не будет. Рты затыкать... это я сам могу, безо всякого колдовства. А
надо батюшкиного убийцу... Кто его похитил, кто его разума лишил...  тот
и убийца. Надо найти. А Пер, дурень, поспешил - я его, может, потом  сам
замучил бы... но ведь это потом... Он много знать мог, вспомнить что-то,
этот Пер, ведь тогда с батюшкой вместе был, помнишь, когда его эта девка
свела... Эта сучка, чтоб ей жабой подавиться... Помнишь ведь?
   Я вздохнул.
   ...Развязная особа постучала в ворота поздним  вечером,  в  дождь,  и
назвалась жертвой разбойников. По ее  словам,  негодяи  похитили  у  нее
карету,  убили  кучера  и  слуг,   поживились   сундуком   с   семейными
драгоценностями - а драгоценностей было немало, потому что и  семью  она
назвала известную, знатную семью из Южной Столицы.
   На тот момент в округе не было ни одной серьезной разбойничьей шайки.
Девица не смогла указать места, где лежат трупы несчастных  слуг  (темно
было, незнакомые места, ночь, шок); короче говоря,  авантюристку  в  ней
заподозрили сразу все - кроме старого Дола де Ятера.
   Тот, вопреки обыкновению, отнесся к девицыной истории очень серьезно.
Более того - ни с того ни с сего пожелал несчастную девушку  утешить;  в
первую же ночь она пробралась к старику в  постель.  И  старик  расцвел,
потому что собственная жена его давно была сведена в  могилу,  а  прочие
женщины, делившие с  ним  ложе,  бывали  либо  продажны,  либо  насмерть
перепуганы.
   Уже  на  следующий  день  пришелицу  ненавидели  все  -  начиная   от
наследника Ила, которому мерещился претендующий на его права младенец, и
заканчивая  кухонным  мальчишкой.  Она  вела  себя,  как  хозяйка.   Она
откровенно издевалась над шипящими  ей  вслед  бароновыми  дочками.  Она
провоцировала Ила на грубость -  а  потом  жаловалась  на  него  старому
Ятеру; жизнь семейства, и без того несладкая,  медленно  превращалась  в
ад. Барон объявил о своей предстоящей  женитьбе  -  вразумить  его  и  в
лучшие-то времена никто не мог, а теперь старик и вовсе рехнулся.  Ил  в
отчаянии приходил ко мне, обиняками расспрашивал о ядах, их свойствах  и
способе  применения.  Разумеется,  все  разговоры   носили   отвлеченный
характер, однако скоро старик завел новый порядок приема  пищи:  ни  сам
он, ни его красотка ничего не брали в рот прежде, чем кто-нибудь из слуг
не снимал с блюда пробу...
   Наконец старый Ятер сообщил о своем желании  встретиться  с  родичами
своей избранницы. Собрана была карета для поездки в Южную Столицу; жених
и невеста отбыли, прихватив с собой  несколько  сундуков  добра,  в  том
числе семейные драгоценности, и не мифические, как  у  девицы,  а  самые
настоящие.
   Спустя неделю после отъезда влюбленных в замок вернулся  посланный  с
бароном слуга (тот самый Пер). По его словам, барон совершенно  сошел  с
ума, швырял тяжелыми  предметами  и  требовал  убраться  с  глаз  долой.
Перепуганная  прислуга  ретировалась  -  лучше  потерять  место,  нежели
лишиться жизни. В замок Пер вернулся один - из-за жены;  прочие  (кучер,
повар, камеристка  и  два  лакея)  решили  поискать  счастья  где-нибудь
подальше от милостей господина Дола
   Время шло. Через месяц я посоветовал Илу осторожно  поинтересоваться:
а где, собственно?..
   Справки,  наведенные  через  городской  магистрат  (почтовые  голуби,
летающие туда-сюда), подтвердили самую смелую догадку. В  Южную  Столицу
влюбленные не прибывали, более того, тамошнее уважаемое семейство  знать
не знало ни о каких странствующих ограбленных девицах -  Бедным  голубям
приходилось носить весьма холодные, даже  жесткие  послания  -  кому  же
приятно узнать об  авантюристе,  использующем  для  своих  делишек  твое
незапятнанное имя?!
   Прошло два месяца со дня баронова отъезда; Ил пришел  за  помощью  ко
мне. Помнится, тогда я здорово  потратился  на  разнообразные  поисковые
процедуры - распустил по  дальним  окрестностям  побегаек  и  язычников,
вопрошал принесенные Илом стариковы вещи  -  все  без  толку;  чтобы  не
уронить свой авторитет в глазах молодого Ятера,  пришлось  соврать,  что
отец его обзавелся  дорогим  оберегом  от  магического  глаза.  Ил  еще,
помнится, спросил, сколько стоит такой оберег. Я назвал цену "от свечки"
- такую несусветно громадную, что Ил мне сразу поверил...
   Тогда молодой барон назначил награду за любые сведения о своем  отце.
Нашлись желающие приврать и получить денежки  задаром:  таких  гнали  от
ворот кнутом. Подлинных сведений  не  мог  предоставить  никто:  старого
Ятера с молодой невестой будто драконом слизало.
   Через полгода Ил вступил в права наследника. Еще  через  четырнадцать
месяцев старый  барон  постучал  в  ворота  собственного  замка,  и  его
встретил ошалевший Пер...
   Боком им вылезла эта встреча. Обоим.
   - Девка, -  повторил  я  задумчиво.  -  Как  ее  звали?  Ил  де  Ятер
поморщился:
   - Эфа.
   - Эфа, - повторил я, припоминая. - Красивое имя... Ее искали,  Ил.  И
не нашли. Теперь, спустя почти два года, и подавно...
   Ятер набычился. Вытащил из кармана и  положил  передо  мной  на  стол
яшмовый кулон; хищная мутно-глазая морда была покрыта черной  копотью  и
почти неразличима, но я-то помнил отлично каждую ее черточку, что-что, а
память у меня профессиональная...
   На мгновение мутноглазая морда  уплыла  в  сторону,  а  на  ее  месте
проступило беспомощное старческое лицо -  дядя  Дол,  только  много  лет
спустя. Как ты изменился, мой добрый дядюшка...
   Некоторое время  я  подбирал  слова.  Надо  было  сказать  коротко  и
убедительно - при том, что  я  отлично  знал,  как  нелегко  убеждать  в
чем-либо баронов Ятеров. Тем более в такой ситуации.
   Хорошо бы вообще отложить разговор на потом.  Пусть  он  забудет  эту
картину - сгорающий на его глазах отец. У Ила крепкая натура и  здоровые
нервы...
   ...А  я,  интересно,  когда-нибудь  от  этого  избавлюсь?  От  запаха
паленого мяса, такого реального, что впору заткнуть ноздри?
   - Да, - сказал я, глядя на покрытый копотью  кулон.  -  Мне  все-таки
думается, что, хоть злые языки и не страшны т