ед. - Уйми ты их, кружку не могу
на место водворить.
     Ксения прикрыла глаза и медленно втянула воздух.  Выдохнула.  Бросила
косой взгляд в угол и шепнула: "Протяну нитку через воду..."
     Звякнув, кружка выкатилась из-под стола.



                                    7

     Ночью Петро заворочался во сне и локтем уперся Саркису в бок.  Саркис
открыл глаза, полежал немного в темноте, соображая, где он.  После  рыбных
палочек хотелось пить.
     Дверь  на  кухню  была  приоткрыта,  там  горел   свет   и   негромко
разговаривали.  Пронзительный  голос  деда  так  и   сыплет,   а   другой,
глуховатый, говорит медленно.
     За кухонным столом сидел  дед  Эжен  в  голубой  майке  и  в  шортах,
напротив - крупный,  широкоплечий  мужчина  в  комбинезоне.  У  него  была
многодневная щетина, переходящая в бороду, темные глаза  и  густая  черная
шевелюра. От него пахло топливом. Он доброжелательно посмотрел на мальчика
и спросил:
     - Кто ты, ночной гость?
     - Я - Саркис.
     - Хорошо. А я - Сармат. Тебе воды?
     Дед Эжен, не вставая с места, снял  кружку,  налил  воды  и  протянул
Саркису. Выпив, мальчик поблагодарил и  пошел  обратно.  Улегся,  отпихнув
Петра, на свое место и закрыл глаза.
     Не спалось. Он вспоминал, как они шли по улице и как пробирались  под
землей. Утром надо быстро добраться до громады  университета  и  -  назад.
Возможно, их еще не хватились. Суббота. Учителей почти нет. Сычи, конечно,
рукам волю дают, но с ними можно договориться. Да и Петра сычи не трогают.
Никто из Лицея так далеко не уходил, сычи не в  счет,  они  на  платформах
раскатывают. Он расскажет о хождении, не  всем,  конечно,  а  из  сычей  -
только Богдану. Если книги уцелели, хоть одна - высокое дело! - тогда  две
тайны - книга и путешествие - соединятся вместе, возникнет  новая,  третья
тайна, которая не в книге и не в путешествии и которой  пока  не  придумал
название.
     Голоса из кухни не  давали  заснуть.  Иногда  тонко  звякало  стекло.
Ночной гость негромко убеждал  деда  Эжена  переселиться,  панельные  дома
рушатся один за другим, их даже на консервацию не ставят, принято  решение
вообще все панельные коробки снести, больше трех  миллионов  все  равно  в
Москву не наберут, а в ответ дед Эжен отвечал,  что  он  хоть  сейчас,  да
только барахла много, если с машиной поможет, то можно и переехать.
     - Завтра трейлер подгоню, - сказал гость.
     - Спасибо, Алан, только до трассы придется на себе тащить.
     - Помогу. Новые внуки помогут.
     - Им с утра бежать надо, в Лицее могут хватиться.
     - А-а, - протянул гость, - заложники. Бедные дети.
     - Ты что-то путаешь... Ладно, бог с ними. Помоги вывезти записи. Хотя
кому они сейчас нужны!
     - Не расстраивайтесь. Сейчас не нужны, завтра понадобятся.  Коллекция
забавная, конечно, но...
     - Вот именно, что "но", - сердито ответил старик.
     Булькнуло, звякнуло. Саркис невольно вслушался в  странный  разговор.
Почему Сармат назвал их заложниками? Слово знакомое, и смысл  понятен,  но
какое оно имеет к ним отношение?
     Речь деда Эжена  замедлилась,  он  стал  повторяться.  Из  его  густо
пересыпанной непонятными словами речи Саркис уяснил, что дед в прошлом был
известным ученым, а в свободное время собирал всякие истории, таинственные
и загадочные.
     Саркис насторожился, когда речь зашла о таинственном, но через минуту
разочарованно зевнул и закрыл глаза. Старик говорил  о  чтении  мыслей,  о
перемещении предметов и прочих знакомых вещах. Словно прочитав его  мысли,
дед Эжен тут же добавил, что  по  нынешним  временам  все  эти  аномальные
явления стали чуть ли не обыденными.
     - Но! - громко провозгласил он. - От этого аномальность их отнюдь  не
исчезла. Я рес... регистрирую только новые. Кто-то еще  изучает,  институт
даже работает в Венгрии. Толку никакого! Объяснить ничего не могут.  И  не
надо. Все эти мелкие чудеса, знаешь,  надоели!  Раньше  на  каждый  случай
полтергейста я и друзья мои скакали, задрав хвост, а сейчас  -  тьфу!  Мне
пишут те, кто уцелел. Раньше  я  все  это  считал  проявлением  социальной
шиф... шиф... шизофрении. Поэтому я вел картотеку.
     - А теперь?
     - И теперь так считаю. Но! - снова  взрыкнул  старик,  спохватился  и
перешел на громкий шепот: - Хорошо, что я успел переписать, в этом  районе
вся бумага раскисла.
     - Э, Евгений Николаевич, я гляжу, и вы чуть-чуть того.
     - Что - того?
     - Раскисли.
     - Самую малость, - согласился старик.
     - А скажите, Евгений Николаевич, - осторожно проговорил гость, -  вам
ничего не известно о нововратниках?
     - О ком?
     - Ну, знаете, есть такое движение - "Новые врата".
     - Ты о плюмберах, что ли? - Звякнуло и булькнуло, и Саркис,  засыпая,
подумал, что дед Эжен опять глотанул. - Так бы сразу  и  сказал,  а  то  -
"Новые врата". Поцтаузенд! Какие же они новые?  Некроцапы  драные!  У  них
мозги разжижились из-за своих волчков свинцовых, а ты - новые!
     - Мне интересно, - ответил гость.
     - Ну, тогда поищи на второй полке, в  правом  углу.  Наклейка  синяя,
вру, желтая. Две желтые полоски, код не помню. И цып... цифровой перчаткой
не работай,  а  то  ненароком  массивы  затрешь.  Зря  время  тратишь.  Не
получается управлять чудесами этими погаными. Спонтанность. Хотя  у  детей
выходит.
     - Кстати, как там моя невестушка поживает?
     - Не называй ее так, Ксения сердится, когда так называешь.
     - Хорошо, не буду. Вот, подарок ей передайте. Ну, пора идти. На  днях
загляну, посмотрю записи.
     - Загляни. Хороший медвежонок, заводной наверно? Зачем тебе записи?
     - Не знаю. Ищу, смотрю. Время,  Евгений  Николаевич,  просто  набухло
историей. Любое решение, действие, даже  слово  может  стать  критическим.
Сейчас, как никогда, можно непосредственно  творить  историю,  а  не  быть
статистической молекулой. Я чувствую, как во  мне  зреет  сила  направлять
историю, но пока не знаю, куда и как направить эту силу.
     - Голубчик ты мой неугомонный, - сказал дед Эжен, - так ведь все  уже
было. И триумф воли был, и ярость масс была, все.
     - Дело не в том, что было, а в том - с кем было.
     - Ну, это у нас старый разговор. Я тебя не смогу переубедить, да и не
вижу предмета спора. Сколько я тебя знаю, ты всегда искал  приключений.  И
это не время набухло историей, а тебя распирают неудовлетворенные страсти.
Ты власти хочешь, а ее, как правило, добиваются люди с плохим пищеварением
и скверным половым аппаратом.
     - Я не жалуюсь на пищеварение, - засмеялся гость. - И не  власть  мне
нужна. Однажды я услышал зов, но слов его понять  не  смог.  Теперь  слова
медленно проступают в сознании, но клочьями, сумбурно. Я  не  знаю  своего
предназначения. Ищу того, кто мне поможет, раскроет глаза.  А  уж  путь  я
изберу сам.
     - Ну и превосходно. А сейчас я катастрофически быстро трезвею. И если
не лягу спать, то буду говорить с тобой до утра, слезы  уже  подступают  к
глазам...
     - Пойду, Евгений Николаевич.  Поговорили,  спасибо.  На  днях  зайду.
Сигнализацию не выключайте, дворники опять шалят.


     Саркис давно уже спал и не  слышал,  как  уходил  ночной  гость,  как
старик осторожно обошел их, лежавших на  ковре,  и  пристроился  на  тонко
всхлипнувшей  раскладушке.  Скрип  растревожил  Улю,  он  поднял   голову,
захлопал сонными глазами, а потом снова упал на подушку и заснул.
     Скрип внутренним эхом растянулся, обрел форму, и Уле приснился темный
тоннель - они идут втроем, а он  отбивается  от  серых  скользких  чудовищ
своим прутком, прут неимоверно вырос, растянулся,  превратился  в  тяжелый
посох,  и  вот  Саркис  куда-то  пропал,  а  они  с  Петром  ищут  его   в
нишах-пещерах, находят и освобождают от  когтистых  жутких  лап,  со  всех
сторон скалятся клыкастые морды, но ему не страшно, он  вдруг  поднимается
вверх, летит, стены тоннеля рассыпаются,  под  ним  зеленые  горы,  сверху
близкое синее небо, а далеко внизу по тропинке идут Саркис и Петро...



                                    8

     Утром их разбудила Ксения.
     Вчера они были  возбуждены  и  устали.  Сегодня  же  дерзость  побега
открылась во всей красе. Затаенный восторг сменился  опасениями:  если  до
обеда они не вернутся, - такое начнется! Что - они сами не знали,  еще  не
было в Лицее, чтобы сразу трое, так далеко и надолго. Бухан и его компания
будут выть. Пусть воют.
     - Вот что, - сказала Ксения, накормив их холодным мясом  из  банки  и
дав чаю, - я вам покажу, куда идти.
     Она набросила на себя куртку. Уля вдруг поднял палец  и  прислушался.
Из комнаты Мити неслись выкрики, он что-то громко и невнятно декламировал:
"Во-первых... во-вторых..."
     - Что с ним? - спросил Уля. - Может, помочь?
     - Не надо, - ответила Ксения, - это он ангелов судит. Пошли.


     На лестничной площадке Саркис остановился.
     - Слушай, - спросил он, - твой брат...
     - Он не мой брат.
     - Все равно. Он болен?
     - Не знаю.
     - Кого он судит?
     -  Ангелов.  Он  считает,  что  ангелы  покинули  Христа,  когда  его
соблазнял дьявол. Говорит, что дьявол соблазнил Христа,  и  тогда  Христос
превратился в свою противоположность, и  все  пошло  не  так.  А  во  всем
виноваты ангелы. Дьявол - бывший ангел, нашел общий язык с ними, уговорил,
отвлек, обманул... Вот Митя их и судит. Если они  не  оправдаются,  он  их
расточит.
     - Как это? - вмешался в разговор Уля.
     - Понюхает что-то - и все, исчез ангел.
     - А ты видела, как они исчезают?
     - Нет, конечно, ведь не я суд устроила, а он. Митя недавно  следствие
проводил: подозревал, что не Моисей вернулся  с  горы  Синай,  а  какой-то
самозванец. И вся история пошла наперекосяк. Пока ничего не выяснил  -  не
та смесь, говорит.
     Историю вероучений должны были проходить через два года, но ребята  с
большим удовольствием влезали в программы для сычей и  пересмотрели  почти
все фильмы из этой серии. Мало что поняли, но  сейчас  сообразили,  о  чем
идет речь.
     Петро подумал о чумной резинке и скривился. Он помнил,  как  долго  и
мучительно болел высокий худой Панас, ходивший в одну с ним домовую  школу
в Харькове, как у него гноились суставы, и он все время мазал их дегтем.
     Саркис смотрел на Ксению. Она явно не разыгрывала их. Митя,  наверно,
болен. Или, наоборот, больны они, а он здоров. Ни то, ни другое не  должно
помешать им идти за книгами. Ладно, пусть Ксения покажет дорогу.  Вот  она
стоит, задрав голову, волосы рыжие, коса свернута в узел на затылке, а под
левым глазом родинка.
     Утром Саркис вышел из туалета  и  забрел  на  кухню.  Там  он  увидел
игрушку - заводного медвежонка, неуклюже вышагивающего  по  столу.  Ксения
внимательно следила за его  движениями,  держа  растопыренные  пальцы  над
головой с  маленькими  стеклянными  глазами.  Она  что-то  шептала.  "Сила
медведя, войди в меня", - расслышал Саркис.
     Он тихо вышел из кухни и, остановившись в коридоре, удивленно помотал
головой.  Какая  может  быть  сила  у   механической   игрушки?   Наверно,
ненастоящая.
     - Надо повыше забраться, - наконец сказала Ксения. - Я далеко с  вами
идти не могу, Митю нельзя одного оставлять, а то  он  всех  там  расточит.
Покажу сверху, как до трещины идти, а там сами сообразите. Ну  и  немножко
поколдую, чтоб вернее дошли.


     Поднимались медленно, лестницы были забиты трухлявым  хламом,  обивка
дверей расползлась, вывалив грязную вату, двери выломаны, в темных проемах
квартир тихо гулял ветер.
     На четвертом этаже Ксения остановилась у мутного, в  пыли  и  паутине
окна и прислушалась. Сверху шел нарастающий шорох и треск, словно  большой
и сильный зверь с хрустом прогрызался сквозь стены и полы дома. Лестничная
площадка вздрогнула, осыпалась штукатурка, стекло мелко  задрожало.  Зверь
ушел куда-то вбок и затих.
     - Скрип прошел, - сказала Ксения, - идем дальше.
     - Что еще за скрип? - озабоченно спросил Уля, успевший в эти  секунды
достать и вытянуть во всю длину свой прут.
     - Не бойся, - улыбнулась Ксения. - Со мной не тронет. Без  меня  тоже
не тронет, - добавила она, подумав. - Правда, днем лучше выше третьего  не
подниматься. Мало ли что...
     Словно подтверждая ее слова,  из  дверного  пролома  донесся  тяжелый
вздох. Ксения замерла на полуслове, прижала  палец  к  губам  и  осторожно
пошла на цыпочках по ступенькам, а ребята  за  ней.  Петро,  нахмурившись,
вызывающе посмотрел на черную щель и плюнул в нее. Из щели в  тот  же  миг
вылетел горшок с высохшим стеблем и, просвистев мимо его уха,  врезался  в
стену и рассыпался сухой землей. И снова тяжелый вздох.
     Петро не стал обострять отношения с  печальным  метателем  горшков  и
быстро догнал друзей.
     На восьмом этаже Ксения остановилась. На крышу вела  ржавая  лесенка,
но дверь туда была наглухо заварена, даже замок намертво приварен  и  весь
потек темными слезами окалины.  Окно  на  лестничной  клетке  было  забито
фанерой.
     Ксения решительно толкнула дверь квартиры, но тут Уля придержал ее за
рукав и, выставив вперед ладони, сделал шажок, другой и  остановился,  как
вкопанный на полушаге. Медленно отступил и покачал головой.
     Саркис и Петро  отошли  к  стене.  Ксения  нагнулась  к  Уле,  словно
обнюхала его волосы, а потом сердито  посмотрела  на  полуоткрытую  дверь,
присела, набрала горсть пыли и мелкого мусора, пошептала что-то над ней  и
метнула ее в проем.
     В квартире грохнуло, рассыпалось, ржавая лестница заскрипела, а потом
все стихло.
     - Ты что увидел? - спросила Ксения деловито.
     - Ничего, - честно ответил Уля, - просто не пускало.
     В квартире было тихо, разбитая  мебель  щетинилась  во  все  стороны.
Лохмотья драных обоев. Битый фарфор под ногами. Среди этого разгрома  дико
и нелепо висела сверкающая, чистая, словно новенькая, хрустальная люстра с
целыми подвесками. Латунные трубки как будто начистили  за  минуту  до  их
появления.
     Ксения опасливо посмотрела на люстру, схватила табурет без двух ножек
и с размаху ахнула по хрустальному великолепию.  Саркис  на  миг  зажмурил
глаза, ожидая веера осколков по всей комнате, и  не  увидел,  как  табурет
прошел сквозь  люстру.  Подвески,  трубки,  лампочки  в  матовых  чашечках
задрожали и растаяли, остались только звенья тяжелой цепи, опущенной почти
до пола.
     - Куда она делась? - тонким голоском спросил Петро.
     - Не знаю, - пожала плечами Ксения, - мираж, что ли. Первый раз вижу.
     Вокруг  головы  Петра   закружила   большая   черная   муха.   Петро,
разглядывавший ворох длинной щепы - все, что  осталось  от  шкафа,  махнул
рукой, но муха нагло лезла в лицо. Петро прищурился и щелчком попытался ее
сбить. Промахнулся.
     - Не трогай! - крикнула Ксения.
     Муха закружила под потолком. Ксения скосила на  нее  глаза,  перевела
дыхание.
     - Кажется, ничего...
     Муха жужжала все громче и громче, звук нарастал. Ксения попятилась  к
двери, мальчики, заметив, как она побледнела, подались к ней.
     В разбитое окно с гулом влетел большой рой мух и повис в  воздухе.  А
потом темный  ком  размазался  по  потолку  и  принял  размытые  очертания
человека, там, где было что-то вроде головы, круглая  проплешина  казалась
одним большим глазом. Мухи ползали, взлетали  и  садились,  словно  фигура
двигала руками. Вдруг мухи опять собрались в рой и вылетели наружу.
     - Что это? - сипло спросил Уля.
     - Это зомбик, - пояснила Ксения. - Если не давить мух, неопасный.
     Они подошли к оконному проему и осторожно,  чтобы  не  задеть  острые
треугольники битого стекла, облокотились на подоконник.
     Отсюда хорошо был виден  темный  холм  университета,  вырастающий  из
зеленого буйства деревьев. Саркис посмотрел налево: там,  далеко  впереди,
проблескивала река и радуга почти касалась ее.
     - Радуга наелась  человечины  и  теперь  пьет  воду,  -  изменившимся
голосом пробормотала Ксения.
     Распустив рыжим  пламенем  волосы,  она  смотрела  на  радугу  сквозь
растопыренные пальцы и медленно водила пятерней перед глазами. Однажды Уля
видел, как бабушка так же смотрела на блики в  воде.  Он  тоже  растопырил
пятерню и повел перед глазами. Между пальцами образовалось слабое  марево,
но сколько он ни вглядывался, разобрать ничего не мог.
     Ксения опустила ладонь и повернулась к Саркису.
     - Все у вас будет хорошо сейчас, все у вас будет  хорошо  завтра,  но
через много лет все кончится очень плохо.
     - Что кончится? - спросил Саркис.
     - Все. - Потом, словно удивляясь себе, добавила: - Ну, все!
     Взгляд Саркиса остановился на крыше здания. Там, где пронзенная птица
распластала крылья, появилась еще фигура, но  не  птичья.  К  струнам  был
привязан за руки человек. Видно было, как он мотал головой.
     - Арфу не видел? - спросила Ксения, посмотрела туда и охнула.


     - Не надо бежать, только не бегите, - вполголоса уговаривала  Ксения.
Но, незаметно для себя, они убыстряли шаги и  последние  этажи  проскочили
бегом, даже ветер загудел в ушах. Потом,  отдышавшись,  Саркис  сообразил,
что не так уж и быстро они спускались. Не ветер это гудел.
     В квартире Ксения  откинула  крышку  зеленой  коробочки  на  стене  в
прихожей. Положила палец на красную кнопку.
     - Что за шум? - спросил дед Эжен, выходя из кухни.
     - Человек на крыше, - ответил Уля, - привязан к арфе.
     Старик почесал подбородок, взял кепку.
     - Схожу, посмотрю, что он там делает.
     - Не пущу. Сейчас патруль вызову! Ты голову себе сломаешь.
     - Не сломаю. Я  в  театре  часто  бывал  до  оползня,  внуков  водил.
Пожарная лестница уцелела, а к ней широкая балочка ведет.
     - А ты откуда знаешь? - с подозрением спросила Ксения.
     - Не тебе же одной по руинам лазать! - засмеялся дед Эжен.
     - Мы с вами... - начал Петро, но дед Эжен цыкнул на него.
     - Если через полчаса не вернемся, зови патруль.
     Он накинул на себя куртку и,  виновато  глянув  на  Ксению,  ушел  на
кухню, а через минуту вернулся.
     Пока он ходил, Ксения достала чистый, но мятый платок и разодрала  на
две половинки. Одну повязала на левую кисть,  а  вторую,  после  минутного
раздумья, протянула Уле. Уля понимающе кивнул  и  затянул  ее  у  себя  на
правом запястье.
     - Бабушка к нитке хлебный мякиш подвешивала, - сказал он. - Если было
плохо, я нитку обрывал, и бабушка мне звонила. А  когда  она  заболела,  у
меня нитка оборвалась.
     Саркис открыл ставень в комнате и посмотрел наверх. Птица, пронзенная
арфой, была  видна.  Приглядевшись,  он  заметил  и  руку,  все  остальное
исчезало за кромкой.
     Дед Эжен и Ксения пересекли лежащие плашмя бетонные плиты и  скрылись
в проломе стены.
     Часы стояли на полке. Половина десятого. На завтрак они, конечно,  не
успели, а  вот  к  обеду  хорошо  бы...  Саркис  оглядел  полки,  потрогал
квадратную коробку, приподнял крышку - битком  набита  дискетами.  В  углу
комнаты на маленьком столике  с  причудливо  гнутыми  ножками  -  дисплей,
накрытый большой салфеткой. Машинка дряхлее, чем их лицейские развалюхи.
     - "Полтергейст", - прочитал Уля наклейку.
     На некоторых коробках надписей не было, а на  других  -  "Пирокинез",
"Телепатия",  "Проскопия".  Уля  чуть  не  выронил  коробку  с   наклейкой
"Контагиозная магия" - в комнату неслышно вошел Митя и громко спросил:
     - Это я вас вижу или вы меня видите?
     Петро отскочил от окна и встал в стойку  богомола,  но  увидев  Митю,
расслабился.
     Митя уселся на ковер, свел перед своим носом два  пальца  и  медленно
развел их. Захихикал.
     - Ты чего? - спросил Уля.
     - Смешно! Третий палец с двумя ногтями. Ха!
     Уля тоже свел указательные пальцы ногтями к  себе  и,  глядя  в  угол
комнаты, медленно развел. Действительно,  между  пальцами  как  бы  возник
третий,  с  ногтями  по  обе  стороны.  Улыбнувшись,  Уля  вставил   между
указательными и средними пальцами каранда