- А когда же вы поняли - чего же именно?
   - Места, где я дома, кого-то, с кем  чувствуешь  себя  дома,  -  горестно
улыбнулся он. - Пожалуй, можно сказать -  быть  любимым  ради  меня  самого.
Пошло,  но  правда.  -  Он  посмотрел  в  бокал,  и  улыбка  завяла  на  его
искривленных губах.
   - Конечно,  если  считать,  что  твое  "я"  более  достойно  ненависти  и
презрения, чем любви, очень трудно уговорить себя, что попытку  перемениться
к лучшему вообще стоит предпринимать. Я не религиозен, но в глубине  души  и
вправду верю: что посеешь, то  и  пожнешь,  особенно  в  том,  что  касается
человеческих  взаимоотношений.  И  также  верю,  что  погибели  предшествует
гордость и  падению  -  надменность,  а  у  меня  и  первые  и  вторые  были
монументальны.
   Горькие нотки насмешки над  собой  в  его  голосе  насквозь  пронзили  ее
отзывчивое сердце, и внезапно, с ужасающей ясностью, Клодия поняла,  что  он
пытается ей сказать. Это она послужила  причиной  перемены  его  взглядов  и
образа жизни. Вслепую, от боли ударив его, она раз и навсегда изменила в нем
что-то  очень  важное.  Ее  опрометчивый  варварский  поступок  вынудил  его
построить свой новый образ - вокруг лжи.
   Он увидел в ее глазах исполненное ужаса понимание и принял его за  что-то
иное.
   - Вы как будто не верите мне, Клодия, и имеете на это полное  право,  но,
уверяю вас, я совсем не тот, каким был два года назад. Ну  ладно,  иногда  у
меня случаются рецидивы. Я человек, - поправился  он,  и  его  стремление  к
беспощадной честности было до боли очевидно. - Но в  общем-то,  одолел  моих
демонов,  которые  заставляли  меня  топтать  чужие  мечты.  Знаю,  что  вы,
вероятно, подумали, будто я бездушно отмахнулся от того, что произошло в тот
день, и даже не дал себе труда вновь о вас подумать. Но я думал. И думаю.  Я
не вторгался в вашу жизнь и не пускал в нее Марка, ибо верил, что  вы  этого
хотите, что это для вас - менее мучительная альтернатива. Но если бы с  вами
стряслись какие-либо неприятности, я бы об этом  знал  -  и  помог  бы  вам.
Однако вы не удостоили  меня  и  таким  малым  покаянием.  Вы  очень  хорошо
устроились.
   - А как.., а как бы  вы  узнали,  если  бы  мне  понадобилась  помощь?  -
неровным голосом спросила Клодия, и от вновь осознанной виновности  по  телу
ее поползли мурашки.
   - Я попросил одного друга в Окленде время от времени проверять,  как  вы.
Ничего назойливого - только самое главное, - быстро уверил он, заметив у нее
во взгляде внезапное отвращение. - Увидеть, что вы  ни  в  каком  смысле  не
бедствуете - есть ли у вас работа и выглядите ли вы счастливой.
   То, что он все время следил за нею, пусть небрежно и непостоянно, вызвало
у нее странный озноб. Пока он сражался против своих демонов,  она  пряталась
от своих. И до сих пор прячется.
   - Вы уверены, что не хотите еще вина? - спросил он,  и  она  поняла,  что
поднесла бокал ко рту, скрывая дрожь губ.
   - Ах, нет.., спасибо, нет. Э-э-э.., может быть, кофе.
   Ранее она воспользовалась компьютерами и  с  помощью  Моргана  выбрала  в
объекты спонсорства  для  отеля  идущего  в  гору  гонщика,  уроженца  Новой
Зеландии. А теперь не мешало бы исчислить доли шальной смеси вины и алкоголя
в жилах.
   Морган собрал пустую посуду, извинился и понес ее  внутрь,  в  прохладные
помещения, выложенные терракотовыми плитками. Клодия  прищурилась  от  косых
солнечных лучей над сверкающими водами  гавани  и  попыталась  утишить  свой
непокойный дух совершенной красотой, раскрывшейся перед ее взором.
   Беленый железобетонный дом Моргана, шедевр современного зодчества, как бы
вырастал из утеса, балкон, где они сидели, изгибался над  головокружительным
обрывом, опускающимся к Морскому шоссе.
   Опершись о шероховатые  перила,  Клодия  подняла  голову,  давая  теплому
солнцу омыть ей лицо и голые руки. Когда пасмурным утром она вышла из  дому,
на ней был мягкий вязаный жакет,  а  теперь  она  радовалась,  что  под  ним
находилось желтое платье  с  короткими  рукавчиками.  Гладкие,  обработанные
сушилкой волосы то забивались под маленький стоячий воротничок, то  вылетали
наружу, пока в сторону  моря  веял  легкий  ветерок,  ничем  не  похожий  на
свирепые ветры, которыми славился Веллингтон.
   Отсюда ей ясно открывались неровные бухточки, изрезавшие берега гавани  с
востока. Налево она видела узкую деревянную полоску  Ист-борнского  причала,
дерзко вонзающуюся в море, с грузно покачивающимся паромом. А на том берегу,
на западе, плотно пригнанные  здания  центра  ютились  под  холмами,  рывком
встающими позади: они образовывали устремленные ввысь городские  предместья,
которые так поразили Клодию, когда ей  впервые  довелось  посетить  одну-две
вертикальные на вид улицы и заметить, каким образом домовладельцы ухитрились
устроить подъездные дорожки к домам -  такие,  что  волосы  дыбом  вставали.
Вспомнив это, она улыбнулась.
   - Как видите, немного  лености  всем  полезно.  На  солнце  у  вас  очень
довольный вид.
   Возвращение Моргана с кофейным подносом застигло ее врасплох,  но,  когда
он непринужденно уселся и разлил кофе, от его совсем  недавней  строгости  и
серьезности не осталось и следа. В черной тенниске и сшитых на  заказ  белых
джинсах он выглядел весьма по-столичному.
   - Или вы не рады, что пришли? Мы ведь ладим, не так ли? За эти две недели
вряд ли даже одну резкость друг другу сказали.
   - Но это потому... - Клодия запнулась, а он устроился в кресле поудобнее.
   - Потому - что?.. - подхватил он, предлагая  ей  продолжать,  а  глаза  -
почти того же цвета, что и покрытое солнечной рябью море за его спиной.
   - Потому, что вы старались.., поладить, - нехотя призналась она.
   - Поладить? - На ее нерешительность в выборе слов он ответил  насмешливой
мимолетной улыбкой.
   - Вы были приятны, - с еще большей неохотой уточнила она,  сознавая,  что
смешинки у него в глазах привлекают ее больше, чем следует.
   - Только приятен? Должно быть, я сдаю, - пробормотал он. - А я-то  думал,
что был совершенно обворожителен.
   - У меня большая  практика  распознавать  обворожительных  мошенников,  -
сказала Клодия и чуть не обожгла язык,  прежде  чем  вспомнила,  что  обычно
добавляет в горячий кофе молоко.
   - Это когда вы жили с Нэшем? Наверно, в том положении, в  каком  был  он,
неизбежно известное  количество  подлипал,  которые  надеются  урвать  некую
толику его обаяния...
   По крайней мере уж ее-то он не относит больше  к  психопаткам,  каких  на
гонках полным-полно!
   - Крис любил большие компании. Любил толпы, вечеринки.
   - А вы - нет, - проницательно заметил он.
   -  Я  этого  не  говорила,  -  возразила  она,  чувствуя,  что   напрасно
заподозрила укор в его словах. -  Я  была  молода,  влюблена  в  знаменитого
человека. Я любила развлекаться, заводить  новые  знакомства.  Мы  бы  могли
отправиться куда угодно, и нас бы завалили приглашениями...
   - В это вы и влюбились - скорее в его славу, чем в его суть?
   - Вообще-то, когда мы познакомились, я и не знала,  что  он  знаменит,  -
огрызнулась она. - Крис приходил в себя после несчастного случая и скрывался
от журналистов. Поэтому остановился в  сельской  гостинице  моих  родителей.
Прожил там три недели.
   - А когда уехал?
   Она посмотрела на него с вызовом.
   - Я уехала с ним.
   И, несмотря на все последующее, ни разу об этом не пожалела. Останься она
в узком, засоренном мирке  родителей,  она  так  бы  и  не  узнала  истинную
ценность жизни. Детство ее было поразительно унылым. Казалось бы, все ранние
годы она провела в безнадежных попытках снискать одобрение родителей, они же
были убеждены, что похвала есть поощрение греховного тщеславия.  Они  жестко
придерживались правила о том, что кто жалеет  розги  своей,  ненавидит  дитя
<Притчи, 13: 24 (в Библии - "сына").>, и Клодию как единственного ребенка  в
семье то и  дело  школили  и  заставляли  соответствовать  их  традиционному
представлению о женской скромности  и  послушании.  Подчинение,  порожденное
долгом, было единственным доказательством любви, которое они признавали  или
требовали и которому учили дочь.
   В  это  безотрадное  бытие  Крис  ворвался   ослепительным   откровением,
олицетворяя все потаенные влечения ее ввергнутого в  узилище  юного  сердца.
Любовь была для него легка -  сверкающая  от  смеха,  тепла,  наслаждения  и
несущая чудесную свободу чувствам Клодии, затянутым в смирительную рубашку.
   - И вы по-прежнему не понимали, кто он?
   - Конечно, понимала. Он меня не обманывал, если вы на  это  намекаете,  -
ответила Клодия. - Он рассказал, кто он, чем зарабатывает, на что все  будет
похоже...
   - Должно быть, звучало волнующе. Но все-таки действительность,  наверное,
оказалась  в  известной  мере  шоком  -  особенно  для  чрезмерно  опекаемой
деревенской девицы.
   Ей стало  досадно,  что  он  столь  быстро  охарактеризовал  ее  жизнь  с
родителями всего лишь несколькими хорошо подобранными словами.
   - Я приспособилась, - упрямо проговорила она. - С его стороны это, знаете
ли, не было просто забавой, чтобы скрасить скуку  выздоровления.  И  ему  не
пришлось просить меня поехать с ним. Крис меня любил.
   - А вы очень верная, не так ли? - пробормотал он, а кофейный пар  на  миг
скрыл выражение его глаз. - Неужели он  был  такой  блистательно  образцовый
мужчина? Неужели вы и вправду из тех женщин, кому необходимо обожать  своего
мужчину как героя?
   - Конечно же, нет! - возмущенно откликнулась Клодия. -  Но,  вы,  похоже,
пытаетесь намекнуть, будто Крис как-то не по-честному мною воспользовался. Я
хотела с ним уехать. Мне исполнилось только двадцать, возможно, и  на  самом
деле я была доверчива  и  чрезмерно  опекаема,  но  в  отношении  интеллекта
оказалась, вероятно, более зрелой, чем большинство моих ровесниц.  Я  знала,
что делаю и что пути назад нет.
   Собственно говоря, в некоторых отношениях  я  чувствовала  себя  взрослее
Криса, - откровенно призналась она. - Он всегда  жил  какой-то  зачарованной
жизнью. Так по-настоящему и не понял,  что  значит  в  чем-то  проиграть.  И
насчет жизни он был всегда такой.., оптимистичный, душа  нараспашку,  так..,
так по-мальчишески верил, что в конце  концов  все  будет  хорошо..,  словно
жизнь - лишь увлекательная  игра,  которой  надо  наслаждаться.  Видимо,  он
должен был быть таким, иначе ему не хватило бы сил  выдерживать  неимоверные
стрессы мотогонок, но, бывало, и страшно раздражал, когда я хотела, чтобы он
к чему-нибудь отнесся серьезно, а он только улыбнется до ушей да  посоветует
не беспокоиться, мол, и так все будет в полном порядке.
   - А вы  не  подумали  как-нибудь,  что  ко  времени  его  гибели  вы  его
переросли? - тихо спросил Морган.
   - Ну, конечно же, нет! Я за  него  замуж  собиралась!  -  неосмотрительно
выпалила она, подавляя  страстным  порывом  сомнения,  что  все  еще  в  ней
гнездились.
   - А в газетах ничего не говорилось о браке.
   По лицу его нельзя было понять,  верит  он  или  нет,  и  внезапно  стало
важным, чтобы поверил.
   - Это был секрет... Крис устроил так,  что  через  день  после  гонок  мы
полетели бы в Лас-Вегас. Об этом никто не знал. Объявить о поездке мы думали
после. Он это любил: надуть прессу, ошарашить друзей  сюрпризом.  Но  вместо
венчания на следующей неделе состоялись похороны...
   Она и в этом чувствовала себя виноватой: казалось, будто смерть  каким-то
образом   отперла   клетку.   До   того   ей   удавалось   отвертеться    от
уверенно-легкомысленных предложений Криса: нелегко ей  было  сознавать,  что
они все реже и реже бывают вместе  по  мере  того,  как  его  успех  гонщика
возрастал. С обычным своим скоропалительным оптимизмом Крис решил, будто  ее
проблема - неопределенность положения, решение же этой проблемы -  брак,  но
Клодия была в этом менее уверена. Два или три года назад она приняла бы  его
предложение очертя голову, но, чуть набравшись  опыта,  потихоньку  задалась
вопросом: а выдержит ли ее любовь испытание, если они  все  время  будут  на
людях, а в домашней обстановке - стресс от его сопряженной с огромным риском
карьеры, от которой, как она знала, он добровольно не откажется ни за что.
   Беременность ее опередила неясные мысли о разрыве,  а  искренняя  радость
Криса от вести о будущем ребенке пересилила все ее опасения. Она знала,  что
при всех своих недостатках  он  полюбит  малютку  всей  силой  своей  бурной
натуры. Как отец он мог бы оказаться чуточку  безответственным,  но  никакой
его отпрыск не почувствовал бы себя цепью или обузой. Клодия  сознавала:  ее
долг - сызмала дать крошке защиту настоящей семьи, а браку - по меньшей мере
испытательный срок...
   - Неудивительно, что после катастрофы  вам  потребовалось  укрываться  от
газетной свистопляски. Вы, наверное, чувствовали себя страшно ранимой?
   На щеке Моргана  дернулся  мускул,  и  она  с  горечью  поняла,  что  он,
вероятно, переосмысляет ее с первого  взгляда  развратный  прыжок  в  другие
объятия так скоро после смерти возлюбленного совершенно иначе,  с  ошибочным
состраданием.
   Скажи.
   - Морган, я...
   - А вы когда-нибудь  думали  вернуться  к  родителям?  -  перебил  он  ее
запинающуюся речь. Она сама не заметила, что ее передернуло.
   - Мои  родители  были..,  страшные  провинциалы,  очень  строгих  нравов.
Приличные люди, видите ли, не выказывают любовь, не прикасаются друг к другу
при посторонних, даже если они супруги или родственники. Вообще говоря,  они
были так унижены моим позорным падением, что не могли  смотреть  землякам  в
глаза. Вскоре  после  моего  отъезда  продали  гостиницу  и  переселились  в
Австралию. Я много лет с ними не общалась.
   - Чему только ради гордости не подвергают детей родители,  -  пробормотал
Морган, и она поняла, что он думает о собственном опыте  -  сперва  сына,  а
потом с диаметрально противоположных позиций атакуемого отца.  Из  ненароком
брошенных им слов она поняла, что он полностью  не  помирился  с  родителями
после вынужденного раннего брака. Он всего достиг, не прибегая к наследству,
которое его юная гордость отвергла как подкуп.  Когда  родители  умерли,  их
состояние целиком осталось Марку, на правах опекунства.
   - И все-таки вы уговаривали Марка возобновить со  мной  отношения..,  так
что, должно быть, цените семейные узы, - мягко произнес он.
   - А мне казалось, вы мне не поверили, - хмуро припомнила Клодия.
   - Не верил - тогда, - без обиняков согласился он. -  Марк  позже  сказал,
что согласился со мной увидеться именно потому,  что  вы  долго  его  насчет
этого точили.
   В голосе Моргана сквозила нотка нетерпения. Его гораздо меньше привлекали
известные события собственного прошлого, чем загадочные  -  ее.  А  она  так
неопределенно  реагировала  на  него  -  без  слов  приманит  и   неприкрыто
отвергнет, - что он  понимал:  действует  какой-то  сильный  психологический
тормоз.
   Словно какая-то сила гнала Клодию к запретному - видимо,  сказались  годы
ее  формирования,  когда  порывистого   подростка   вымуштровали   соблюдать
преждевременно взрослый самоконтроль. Но при этом она была умна, с  развитым
самосознанием. Возможность потерять контроль, сексуальный или эмоциональный,
вероятно, угрожала ей столь же, сколь и неотразимо волновала.
   По крайней мере, он надеялся, что возможность эта окажется неотразимой!
   Великим искушением  было  воспользоваться  тем,  как  она  чувствует  его
сексуальность, и скорее оглушить ее, чем соблазнить,  силой  довести  ее  до
того, что она или признается в своих опасениях, или вопреки им  покорится  и
тем нейтрализует их угрозу.
   Искушение  росло,  низменно,  по-животному  привлекая.   Но   все   могло
закончиться и катастрофически.
   - Вы последнее время не пытались установить связь с вашими родителями?
   - Вы хотите сказать - с тех пор, как стала респектабельной? -  язвительно
промурлыкала Клодия, гадая, что творится за этим безоблачным синим взглядом,
отчего он выглядит таким же напряженным, как чистое летнее небо,  в  котором
вот-вот разразится гроза. Слова его прозвучали  хрипловато,  рыком,  подобно
дальнему рокоту первого грома, нервно  подумала  она.  -  Для  них  я  такой
никогда не стану. Я.., я им написала про.., когда обнаружила, что беременна.
- И тотчас же возненавидела себя за трусливое криводушие. - И мое письмо они
вернули в простом конверте. Только и всего  -  ни  записочки,  ни  словечка.
По-моему, вполне бесспорный разрыв. - Кривая улыбка опровергла то,  что  она
хотела сказать небрежным пожатием плеч. - Вероятно, меньшего, чем незаконный
ребенок, они от меня и не ждали. Может быть,  опасались,  что  при  малейшем
признаке поддержки с их стороны я могу в один прекрасный  день  оказаться  у
них на пороге с заклейменным младенцем на руках... - голос ее  заглох.  Хотя
ее детство было отнюдь не идилличным, мысль о том,  что  для  родителей  она
перестала существовать, причиняла боль.
   - Это была их потеря, Клодия. У вас бы родился прекрасный ребенок.  А  вы
бы стали великолепной матерью.
   Простые слова  полоснули  ее  по  сердцу.  Слезы  обожгли  глаза,  и  она
попыталась притвориться, что  это  от  солнца.  Клодия  посмотрела  себе  на
колени, на руки со сцепленными пальцами, и  не  заметила,  как  он  встал  и
обошел вокруг стола. И лишь когда он подкрался к ее креслу и его теплые руки
скользнули по ее холодным, она осознала, что  сделала!  Подманила  его  этой
отвратительной слабостью!
   - Вы этого не знаете... - Она попыталась вырвать руки, но он не позволил.
- В любом случае все было ужасной ошибкой.  Вы  правы,  когда  сказали,  что
потерять его - благо...
   - Я так не говорил, - тихо возразил он,  и  его  большие  пальцы  бережно
двигались по ее напруженным  рукам.  -  Вашего  сына  вы  не  потеряли.  Это
подразумевает небрежность, а вы ведь, сами знаете, не такая...
   - Чистая небрежность вообще забеременеть,  -  ответила  Клодия,  и,  пока
решительно уклонялась от его утешения, стараясь не смотреть на  него,  слезы
наконец хлынули. Два года, подумалось ей - и ее передернуло, - не  позволяла
она себе плакать при посторонних. А тогда - тоже при нем...
   - В самом деле? А кто принимал противозачаточные меры - он или вы?
   Заплаканное лицо Клодии залила краска. Он думал, будто спрашивает о сыне,
о том, не Марк ли был неосторожен. Ах, разве она мало его помучила и так?
   - Я. И я не была неосторожна. Ни разу. Как-то уж так вышло. - Ирония этих
слов ударила ее наотмашь, когда она поняла, что именно  этими  словами  врач
пытался утешить ее после смерти ребенка. - Я не  хотела  забеременеть.  Даже
ребенка не хотела, - с силой произнесла она. Ну, вот! Может  быть,  хотя  бы
это остановит его, не даст больше терзать ее состраданием...
   - В таком случае это не была неосторожность. Это было чудо. Чудо зачатия.
Ребенка вы, может быть, и не хотели, Клодия, но ведь хотели вашего  ребенка,
не так ли?
   Ей показалось, будто влага у нее на руках - от слез, но  оказалось  -  от
его губ. Она уставилась на его темную голову, склоненную над ее коленями,  и
следила, потрясенная, как он отодвинул ей руки и поцеловал плавный изгиб  ее
живота как раз под тонким белым ремнем,  отделявшим  узкую  желтую  юбку  от
пуговиц ее платья.
   - Не надо... Она чувствовала огонь его губ, прожигающий тонкую  ткань,  и
руки ее, защищаясь, вцепились ему  в  руки.  Он  поднял  голову  и  погладил
переплетенными пальцами там, где только что поцеловал.
   - Вы были тяжело больны в течение всей беременности, об этом-то Марк  мне
сообщил, и роды ваши прошли ужасающе. А  доктор  не  говорил,  что  подобные
осложнения могут возникнуть у вас и  при  будущих  беременностях?  Ничто  не
повреждено на всю жизнь?
   - Я.., нет. Он сказал, что..,  что  и  до  беременности  я  находилась  в
стрессовом состоянии, а что в остальном я.., я вполне нормальна.., и что мне
вполне можно  завести  ребенка,  если  захочу...  -  Она  была  не  в  сил