ло дыша в лицо, заговорил отрывисто:

- Хочешь, чтобы я поверил? Ошибка?.. Не надо лапшу на уши! Я не мальчик! Я
два раза Гудермес брал! Ошибка! В гробу я видел! Предатели!

- Отставить разговоры! - вдруг прорычал мягкий и интеллигентный танцор. -
Выполняй команду. Оружие - сдать! Поедешь к матери!

"Ковбой" шарахнул пистолет о землю, сделал несколько шагов в сторону и упал
в траву. На сей раз лежал молча, не шевелясь, без всякой истерики.
Загудевшие в фургоне голоса разом стихли...

- И ты выкладывай оружие, - успокоившись, проговорил Саня, толкая в бок
Анатолия Ивановича. - Тоже поедешь к матери.

Снайпер вопросительно посмотрел на Головерова, дернул плечами.

- Ты же обещал, Глеб... В спецподразделение...

- Из моего рюкзака тоже достань и - в кучу.

- Ты же обещал...

- Обещал - сделаю! И найду, когда понадобится. Выполняй приказ!

Анатолий Иванович направился к "Москвичу", неторопясь открыл дверцу,
подвинул ногой связанного и пришедшего в чувство водителя фургона и
принялся выбрасывать рюкзаки на землю.

Головеров помог Грязеву втолкнуть забинтованную ногу в ботинок.

- С кем нас спутали?

- Ни с кем, - просто ответил Саня. - Получили приказ уничтожить группу
чеченских террористов, перешедших ночью на территорию Краснодарского края.

- Так все-таки, с чеченцами?

- Нет, в приказе значилось, что все четверо - русские, могут выдавать себя
за офицеров спецподразделения "Молния".

- Откуда у них такая информация? Слишком оперативно, - не поверил Глеб. -
Ну, немного подшумели на границе... В остальном шли чисто. Что это за
команда? - он показал головой на трассу.

- Команда - ерунда, сборная солянка. Спросил бы лучше, откуда приказ. А
приказ - из нашей конторы, то бишь, из Москвы. Вот это оперативность!

- А они - не того? - Головеров снова кивнул на дорогу. - Не врут?

- Нет, не того... Почему и кинулись исполнять, более полусотни народу на
ноги подняли. Трупы следовало доставить в Москву, как секретный груз.

- Уважают...

- Не то слово... Особенно зауважали, когда мы их группу захвата взяли в
заложники. Только после этого пришло им в голову: чего это "чеченские
террористы" не отстреливаются?

- Да, еще и пляшут под огнем! Умные, однако!.. Все равно не врублюсь, как
вычислили. - Глеб закончил перевязку. - За нашим движением контроля не
было, гарантия. Ни в Чечне, ни здесь.

Солдатики разоружались - выкладывали на траву оружие и боеприпасы,
двигались нехотя и виновато. Головеров бросил в их сторону короткий взгляд,
но Грязев заметил это, мотнул головой:

- Не они, исключено. Полагаю, спутник повесили, с системой слежения и
идентификации объектов. Почему так оперативно Москва и сработала.

- Что сказать? Умеют и наши, когда захотят!

- Когда сильно захотят, - поправил Грязев. - И не наши...

- А чей конкретно был приказ? - вцепился Глеб.

- Вот это нам и предстоит выяснить. Полковник Сыч там уже ищет, но никаких
концов. Так что работа у нас в Москве будет...

Саня отбил чечетку, посмотрел на ботинки.

- Ничего, дойдем до Берлина, как говаривали в старину!

Головеров посмотрел в небо, ощутил на себе чужой пристальный взгляд и
натянул до глаз вязаный подшлемник. Тем временем Анатолий Иванович украдкой
огладил, обласкал рукой собранный "винторез", затем демонстративно вставил
его в фаркоп грузовика и налег всем телом, пытаясь загнуть вязкую, но
прочную сталь ствола...


К своему дому Глеб подходил без всякой осторожности, напрямую, глядя
вперед, а не по сторонам, как полагалось бы. С улицы посмотрел на свои окна
- зашторено, ни щелочки...

На двери подъезда оказался новый кодовый замок, в общем-то, пустяк для
опытных глаз и рук, однако провозился с ним минуту, внезапно ощутив
волнение. На площадке и лестнице сделали ремонт в его отсутствие, сменили
колер стен и вроде бы запах стал другой... Он остановился перед дверью
"мягкой игрушки" и тоже не узнал ее - стальная, с сейфовым замком и кнопки
звонка вообще нет, что и удержало его от немедленного визита. Да и час был
неподходящий - пять вечера...

Глеб поднялся на второй этаж и самоуверенно хмыкнул: судя по всему, юный
участковый не занял квартиру и не прописался. Иначе бы сменил замки. В
передней было все так, как оставлял - чисто, прибрано, только все покрыто
слоем пыли. Но не взирая на нее, он все-таки прошел на цыпочках, заглянул в
комнату, потом на кухню - пусто. И пусто было все эти два года, никто здесь
не жил, не передвигал предметов, не убирался и потому вездесущая пыль
лежала даже на ручках водопроводного крана.

Он раздвинул шторы - стекла пропыленные, в потеках, так что весь мир за
окном живет словно в сумерках.

А ведь оставлял ключи "кукле Барби". Почему она не захотела жить здесь,
рядом со своей фабрикой и с "мягкой игрушкой"?..

Головеров побродил по квартире, заглянул в каждый угол, все еще тешась
подспудно мыслью, что дома кто-то должен быть, но так никого и не
обнаружив, лег на диван. Внизу тоже была полная тишина...

Почему говорят, что домой всегда короче дорога и хорошо возвращаться?.. Вот
если бы дверь ему открыла "кукла" в красном шелковом халате, и не было бы
пыльного покрывала, а с кухни пахнуло пусть обыкновенными щами или просто
теплом от плиты. Если бы, если бы...

Он вскочил, намереваясь немедленно бежать на первый этаж, но увидел себя в
зеркале - модная небритость, тесноватый китайский спортивный костюм,
купленный Сычем в Ростове наспех и по дешевке: через каждые четыре шага
брюки сползают, так что хоть в руках носи, - серая футболка... В таком виде
зеки освобождаются из заключения, только бы дотянуть до дома... Он порылся
в шкафу, одновременно выпутываясь из одежды, нарядился в единственный серый
костюм и малиновую водолазку, причесал волосы.

И все равно вид обозленного, неряшливого человека, только что влезшего в
одежду с чуждого плеча.

Глеб зашел в ванную, размочил пересохший кусок мыла, кое-как взбил пену, и,
намылив щетину, стал бриться. Хваленый разовый "жиллет", сохранившийся еще
с последнего раза, когда был дома, скрипел и елозил по щекам, оставляя
огрехи. Вплотную приблизившись к зеркалу, он рассмотрел две глубокие,
напоминающие шрамы, складки, перечеркивающие щеки сверху вниз, их точно не
было никогда. Ямка на подбородке тоже углубилась, и бритва не доставала
дна...

Кое-как содрав с лица проволочную щетину, он умылся и еще раз полюбовался
на себя в большое зеркало.

Было полное ощущение, что перед ним - чужой человек, чеченец, сбривший
бороду - там, где не было волос, кожа отливала чернотой, вовсе не похожей
на загар. А на переносье появились синеватые пятна-наколки, оставленные
каменной крошкой в одной из перестрелок.

Стало еще хуже, чем раньше. Идти в таком виде к женщине может позволить
себе разве что жлоб, вернувшийся с золотых приисков. А денег нет даже на
цветы...

Тогда он снова переоделся в спортивный костюм, теперь свой старый, и
неожиданно понял, что его стесняет, что больше всего заставляет искать себе
какую-то приличную, нормальную форму. И хоть три часа вертись перед
зеркалом, как барышня или обезьяна, - ничего не поможет.

Потому что идти просто стыдно. И рожа тут ни при чем.

Они, мирные обыватели, давно хлебают позор, и поди уже осатанели от него,
от цинковых гробов, от иезуитства политиков - от всего, чего так хотел
Миротворец.

Можно открыть дверь и услышать: "Что вы там наделали, подонки?.."

Много чего можно услышать.

Уходил героем - обыватели предчувствуют удачу, потому и обыватели -
вернулся побитым псом. И нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

Глеб прошел на цыпочках в комнату, завалился на диван, заложив руки за
голову: вообще-то приятно просто лежать, глядя в потолок. И мечтать,
например, о том, как сейчас скрежетнет ключ в замке, послышатся легкие
стремительные шаги и перед ним предстанет "кукла Барби". Или "мягкая
игрушка" - все равно. Обе придут в недоумение, потом - в восторг, разом
бросятся на шею, зацелуют, заласкают. Потом скинут красные шелковые
халаты...

Мечтать на диване интереснее, чем горлопанить на площади.

Он, похоже, задремал, поскольку в первое мгновение не понял, звонит телефон
или звонят в дверь.

Если учесть вековую пыль в квартире, то любой звонок сейчас - чудо.

Он сосредоточил внимание и понял, что звонит телефон, почему-то не
отключенный, хотя не платили два года - совершенно невероятно для рыночных
отношений.

Значит, чудо...

Он подкрался к книжной полке, где стоял аппарат, сдерживая трепещущее
по-мальчишески внутреннее нетерпение, снял трубку, приставив к уху, сказал
дурашливым, совсем не кстати, голосом:

- Вас слушают, мадам!

- Здорово, заяц, - буркнул дед Мазай. - Знаю, что появился... Слушай
внимательно. Через полтора часа приеду. Не один. Есть серьезный базар О
жратве и выпивке не суетись, привезем с собой. А пока отдыхай.

Он нарочито говорил вульгарно и грубо - играл под "крутого", скорее всего,
из-за привычной конспирации И голос был старческий, непохожий...

- Мадам, вы ошиблись номером, - съерничал Глеб. - Здесь живет честный
московский обломов.

- Приеду - еще и вздрючу, - пообещал генерал. - Чтоб жизнь медом не
казалась.

- А базар по существу? Или так, ради базара?

- По жизни, заяц, по жизни...

- Отвали дед, а? Ты меня притомил.

- Брякать не буду, чтоб соседей не тревожить, - предупредил генерал. - Жди
у двери, откроешь без звонка. Пока, сынок.

Дед Мазай положил трубку. Глеб с минуту сидел над телефоном, как над
пойманным ежом, затем спохватился и заспешил к выходу. Ключ как всегда
забыл, поэтому приотворил дверь и скачками устремился вниз.

И снова его смутила стальная преграда, установленная вместо обыкновенной
двери с филенками из фанеры, некогда бывшей в Москве непреодолимой стеной.
Постучал - звук оказался глуховатым, словно металл был заполнен песком,
что, впрочем, не исключено.

Помнится, "мягкая игрушка" боялась оставаться в своей квартире только из-за
ненадежной двери. Теперь же, за броней, ее голос звучал спокойно и даже
дерзко.

- Кто там?

- Сосед сверху, - представился Глеб. - Представляете, над вами живет еще
одна живая душа.

- Не представляю, - послышалось из-за двери вместе с щелканьем замка.

Перед Глебом стояла незнакомая женщина в легкомысленно коротком платье, с
обильным макияжем на лице - весьма напоминающая "ночную бабочку" с
Тверского. Эта не пришла с работы, а только собиралась на нее...

Наметанный глаз изучал клиента.

- Странно, - проговорил Головеров. - Раньше у меня была другая соседка...
снизу.

- Я купила эту квартиру, - был несколько надменный ответ.

- Когда же?

- Летом девяносто четвертого. А что? Почему вас это интересует?

- Меня это совсем не интересует, - бросил он. - Куда же уехала прежняя
хозяйка?

- Не знаю. Купила квартиру. - Она переступила изящными и, надо сказать,
притягивающими взгляд ножками. - Что еще?

- Ничего, - сказал Глеб. - Желаю трудовых успехов.

Домой он вернулся обескураженным и подавленным, но поразмыслив схватил
телефонную трубку. Один звонок дежурному, и можно установить, куда
переехала "мягкая игрушка". Но вспомнил, что не знает ее фамилии. А также
пароля, позволяющего брать в конторе справки по телефону.

До приезда деда Мазая была уйма времени, поэтому он снова лег на диван и
натянул на ноги плед. Под головой оказался учебник голландского языка,
который однажды он уже брался изучать. Глеб опустил его на пол и закрыл
глаза - можно было бы поспать часок, пока в тесную квартиру не ввалится
толпа во главе с генералом и не начнется "базар".

Однако перед глазами сразу же возникла белая чалма Диктатора, затем
медленно проявилось лицо.

Он не стал дожидаться, когда привидение откроет рот - и открыл глаза.

Белый потолок, едва различимые отметины, оставленные пробками от
шампанского - и здесь когда-то было весело и безмятежно...

Он повернул голову, уставился в окно и через минуту на фоне синеющего
вечера за стеклом увидел полупрозрачную фигуру "куклы Барби" с затемненным,
смутным лицом.

И вдруг почувствовал слезы, горячие капли стекали по носу и виску,
накапливались в щетине усов и небритых щек.

Слезы были, но душа не плакала, оставаясь холодной и твердой, словно перед
броском в огонь. Образ "куклы Барби" раздвоился и потерял очертания,
превратившись в белесый столб.

Глеб усмехнулся, вытер лицо ладонью, и в тот же миг заметил на потолке
стремительно растущее темно-синее пятно, напоминающее грозовую тучу в
безоблачном небе.

Гром не прогремел, но капли горячего дождя, набирая темп, густо застучали
по лицу и рукам. Еще через минуту туча заволокла потолок и начался ливень
по всей комнате.

Надо было бы встать, пойти к верхним соседям или вызвать аварийную службу,
но Глеб лежал, раскинув руки, и радовался, что наконец-то заплакал на самом
деле, и настоящие слезы, омывая глаза, высвечивали почти угаснувший мир.