од свою
охрану. Вопросы есть?

По своему душевному состоянию Головерову бы следовало выполнить этот, пусть
и неполномочный, приказ и немедленно уйти из Приднестровья, однако вместе с
острым чувством безвозвратой утраты обострилась до предела ранимость -
будто кожу содрали! Разговаривать в этот период он способен был лишь с
благородным, всепонимающем Князем Тучковым. Вид и тон Миротворца показались
ему унизительными - так с "зайцами" деда Мазая никто себе не позволял
разговаривать...

- У меня есть кому приказывать, - довольно сдержанно сказал Глеб. - Группа
"Щит" вам не подчиняется и выполняет самостоятельную задачу. Так что
позвольте откланяться.

Миротворец медленно взбагровел, стиснул тонкие губы. Было полное ощущение,
что сейчас взорвется, начнет орать, но выдержки ему было не занимать

- Мне подчиняются все части, находящиеся в республике, - тихим, не терпящим
возражения басом пророкотал Миротворец - Без всякого исключения.

Он действительно в то время стал полновластным хозяином Приднестровья; это
была пора его расцвета, начало царствования. Национального героя не
одергивали, поскольку вместе с "румынами" крепко перепугался и сам молодой
еще и не почувствовавший свою силу режим в России. Москва тогда оставалась
в замешательстве и не знала, что делать с Миротворцем, проявляющим слишком
много инициативы, хладнокровия и силы. Выпущенный из бутылки джинн мог
вырасти в монстра, угрожающего жизни того, кто его выпустил, поскольку он
уже определил и объявил на весь мир, что режим в Молдове, сходный с режимом
в России, человеконенавистнический и откровенно фашистский. А убитая
перестроечным горем Россия жаждала национального героя и готова была видеть
его во всякой сильной личности, хотя бы на толику достойной славы народного
заступника.

Возможно, тогда из него еще мог вырасти и народный заступник, и радетель
Отечества своего, если бы хватило на это воли. Но воля стремительно
оборачивалась самолюбованием, нетерпимостью, а то и примитивной спесью. И
окончательно выскользнула из объятий, когда Миротворца жестко и резко
одернули.

И все-таки упрямство Глеба поколебало тогда его спокойствие. Не меняя тона,
он заговорил более конкретно, дескать, в гробу видел все эти элитные
подразделения и спецназы, от которых нет толку, слишком много им
оказывается внимания, как породистым лошадям, изнеженным в золотых конюшнях
и годным только для выставок по экстерьеру.

- Ухожу, чтобы остаться, - ответил на это Головеров и ушел.

Правда, через пару дней от деда Мазая пришла шифровка - приказ вернуться в
Москву...

Сюда, в Чечню, явился уже не тот самовластный царь, но все-таки, но
все-таки...

Приехал, чтобы выполнить "судьбоносную" миссию, вероятно, определенную ему
умными, но не дальновидными советниками как политический имидж. Глеб
выслеживал его более тщательно, чем Кастрата, хотя и не присудил его к
наказанию, ибо не знал глубинной подоплеки его миротворческой деятельности.
При всем раскладе не хотелось верить, что бывший национальный герой возник
в "горячей точке", чтобы отработать первый план - сдать окончательно Чечню
в руки бандформирований, отколоть ее от России и представить армию - пока
еще боеспособную русскую армию - как побежденную. Это казалось Головерову
слишком простым решением, рассчитанным на непосвященную публику, на досужие
разглагольствования самой "умной" четвертой власти. Зря и случайно в этом
мире ничего не делалось, особенно в области геополитики - войн,
запрограммированных побед и поражений.

Головеров забыл на время - потом оказалось, навсегда, не воплощенные еще
акты возмездия для тройки преемников Диктатора и стал отслеживать каждый
шаг Миротворца, сделанный им на территории Чечни. Он много и зачастую тайно
встречался с "полевыми командирами", как теперь уважительно называли
главарей бандитских шаек, много и подолгу вел переговоры с руководством
сепаратистов, и, вероятно, всем раздавал какие-то обещания, а скорее всего,
заверения и клятвы, продиктованные ему в столице. Информация шла бедная:
Глеб все еще работал под прикрытием Интерпола, и это хоть и позволяло
вербовать новую агентуру, играя на конкуренции в сфере наркобизнеса, однако
не приносило больших результатов. "Наркуш" отсекали от секретных
переговоров на первом же этапе, не хотели путать Божий дар с яичницей.

Оставался последний надежный путь - перехватить Миротворца и провести с ним
свой разговор. Благо, тот наверняка помнил по Приднестровью элитную группу
"Щит" из команды деда Мазая.

К Миротворцу не подпускали и на выстрел, вопреки тому, как рекламировали по
телевидению его миссию в Чечне, показывая на улицах городов среди "простых
трудящихся", уставших от войны. Глеб вынужден был оставить "крышу"
Интерпола и явиться в образе корреспондента газеты "Вашингтон пост":
журналистов бывший национальный герой обожал, хотя держался с ними
подчеркнуто грубо и нагло, видимо, полагая, что это проявление мужества и
воли. На заранее условленную встречу Головеров пришел одетым по-американски
небрежно и принципиально небритым. Правда, это была другая небритость,
модная. И Миротворец не признал его, должно быть, смутил английский язык,
которого он не знал, впрочем, как и все остальные языки мира, кроме
родного. Глеб сразу же предупредил о конфиденциальности встречи, намекнув
на особый, порученный президентом США, разговор, и таким образом избавился
от присутствия свидетелей.

- Командир группы "Щит" подполковник Головеров, - представился он и
нарочито сел в кресло по-американски, ноги на стол.

В языке, а главное, в предпосылке все-таки была определенная магия,
зачаровавшая сознание бывшего нац-героя. Самообладание не изменило ему,
имидж был отработан четко, но на несколько секунд он ошалел. Глеб увидел
замешательство и недоумение! И этого было достаточно, чтобы заявить свою
инициативу в разговоре, право задавать вопросы и получать вразумительные
ответы. Конечно, Миротворец тут же взял себя в руки, знакомо побагровел и
сжал губы. И потом, как опытный актер, минуту держал паузу.

- Группа "Щит", - в голосе послышалось что-то ностальгическое, однако же
наигранное. - Да, помню, помню... А что вы делаете здесь? По моим
сведениям, вас тут быть не должно.

- По вашим - да, - согласился Головеров. - Но по факту - я здесь работаю.

- Почему я не знаю об этом?

- Видимо, не посчитали нужным посвятить в такие тонкости.

Миротворец проглотил это, похоже, основания к тому у него были.

- Почему вы явились в таком... виде? Американский корреспондент!..

- Ну так мы же не в Приднестровье! - усмехнулся Головеров. - Там вы
принимали победу, здесь хлопочете о капитуляции. Там - царь, здесь -
парламентер с белым флажком...

Лицо его стало тяжелым, серо-землистым, и Глеб понял, что перегибать с
самого начала не стоит, не получится разговора.

- Беру свои слова обратно! - сказал Глеб. - Это все из-за старой неприязни.
Помните, как изгоняли меня из Приднестровья?.. Откровенно сказать, я тогда
обиделся. Но дело прошлое!.. Меня привело к вам сегодняшнее положение
вещей, прямо скажем, необъяснимое и противоречивое.

В какой-то миг Глебу показалось, что Миротворец готов кликнуть охрану и
арестовать, либо вышвырнуть его вон - гримаса глухого недовольства
мелькнула на лице. Бывшего нацгероя и не нужно было заинтересовывать; он и
так бы не позвал подмогу, ибо имел недюжинное чутье на людей. И если к нему
явился командир группы элитного спецподразделения, о пребывании в Чечне
которого он не знал и не подозревал, значит за этим что-то стояло. И это
что-то могло сильно повлиять на миссию Миротворца и на его политическую
карьеру.

При этом Миротворец не торопил, вопросов не задавал, что было кстати.

- Насколько мне известно, вы прибыли замирить враждующие стороны и
прекратить бойню, - потрафил Глеб его самолюбию. - И речь сейчас должна
идти не о выгодах, которые принесет мир той или иной стороне, а просто о
том, чтобы остановить кровопролитие. Я правильно понял ваши намерения?

- Да-да, - односложно проговорил он, ожидая главного.

- В таком случае, как понимать истинное положение дел? Вы приезжаете вести
переговоры и устанавливать мир, а я имею приказ о восстановлении
конституционного порядка в республике силовым путем и о физическом
уничтожении всех лидеров преступного режима и бандформирований.

Глеб ничуть не преувеличивал: никто не отменял задачи и приказа,
поставленного перед "Молнией".

- Вы что? С ума сошли? - Миротворец снова на несколько секунд потерял
самообладание. - Кто отдавал такой приказ?!

- То же лицо. Тот же государственный муж, пославший вас найти мир в Чечне.
И вам известно еще по Приднестровью, я исполнительный офицер.

Миротворец ни на мгновение не усомнился, что все это именно так, поскольку
давно отряс спесь в коридорах власти. Трижды противоречивая политика в
России стала уже нормой, и никто с этим серьезно не боролся и не
протестовал.

- Кого из нас подставляют: меня или вас? - спросил Глеб, прерывая длинную,
совсем не театральную паузу. - Знайте, я получил приказ намного раньше.

Миротворец внезапно вскинул голову, будто очнулся, спросил, как выстрелил:

- Диктатора убрали вы?

- Да. И есть видеоматериал. В моем личном распоряжении.

- Кто на очереди?

- Люди, с которыми вы ведете переговоры о мире. Он выматерился как мужик,
хвативший молотком по пальцу.

Это уже был не приднестровский национальный герой - укатали сивку крутые
горки...

- Нынешнее руководство Ичкерии?

- Не Ичкерии, а Чеченской республики, - отпарировал Глеб. - И не
руководство, а террористы, мировым сообществом поставленные вне закона и
подлежащие ликвидации.

- Называйте их как хотите, но только через них можно прийти к миру.

- Это - убеждение?

Он поиграл желваками, остервенело измял сигарету в пепельнице.

- Необходимость! Иначе стал бы я...

- Да, это не "румыны", - не без иронии согласился Глеб.

Тот не уловил ее - был погружен в собственные размышления. Вдруг перешел на
"ты", что означало новый поворот в разговоре.

- Слушай, подполковник... Мы разумные люди, и вопросы войны и мира решаются
не в Москве ...государственными мужами, а здесь, тобой и мной. Я знаю, что
такое приказ, да с нашими долбаными политиками и стратегами... Как моя
матушка говорила, двум свиньям пойла не разольют.

- Понял, - усмехнулся Головеров. - Опять хочешь отдать приказ уйти? Как в
Приднестровье?

- Это не я хочу! - неожиданно закричал Миротворец. - Жизнь заставляет!

- А что ты кричишь? - весело уцепился Глеб. - Я ведь могу уйти и остаться.

- Извини, - буркнул он, жалея о срыве. - Ты должен понимать, какое гнусное
дело делаю...

- Мир - разве это гнусно?

- А с кем мириться? С этими?.. Ладно, что я должен сделать, чтобы ты ушел и
не вернулся?

- Сдать мне всех террористов.

- Это не серьезно!

- В таком случае задача упрощается, - тут же переключился Глеб. - Меня
интересует, по сути, один вопрос, ответ на который ты знаешь. Но вопрос
существенный: я не верю, что "мир любой ценой" всего лишь рекламная
кампания для тебя как политика. Это палка о двух концах, - слишком дешевая
популярность и мизерный, сиюминутный эффект. Тебя отблагодарят матери
солдат, которых ты вернешь по домам живыми и здоровыми. Получишь
какую-нибудь премию международного фонда... Надеюсь, на благодарность Чечни
и славу национального героя Ичкерии ты не претендуешь. Насколько я
представляю, ты не та фигура и слишком значительная личность, чтобы
довольствоваться малым. Однако же взялся за это... гнусное дело? Кому это
нужно? И если тебе, то зачем?

- Почему вы говорите мне "ты"? - вдруг возмутился Миротворец.

- Ответно, - ехидно заметил Глеб. - Я не ваш подчиненный.

- Да, впрочем, какое это имеет значение, - пробасил Миротворец, явно
волнуясь. - У меня привычка... Мне нравится ваша жесткость, это я заметил
еще в Приднестровье. - Он стал рассматривать Глеба так, словно увидел
впервые. - Сколько вам лет?

- Лет мне тридцать два. Но не уходите от вопроса, иначе я не уйду из Чечни.

- И давно вы... стали задаваться такими вопросами?

- Специфика службы, - уклонился Глеб. - Психология, аналитика и прочие
модные дисциплины.

- А пора бы в генералы, подполковник!

- Не везет, - стал прибедняться Глеб. - Только за Диктатора дважды
представляли досрочно к полковнику. Первый раз когда в плен взял, второй -
когда... В общем, ни разу не присвоили.

- Ну, это дело поправимое, - уверенно заявил Миротворец с намеком и, как
показалось Головерову, умышленно сосредоточивая внимание на его судьбе:
упорно уходил от ответа!

- Так зачем этот мир любой ценой? Зачем нужна и кому - Россия униженная,
опозоренная и кровью умытая, говоря высоким штилем? - напомнил Глеб.

- Кому нужна? Мне, тебе, всем, - заговорил отрывисто, властно. - Всем, кому
нужна Россия сильная, с мощной государственной системой и стойким
иммунитетом к параноидальному сознанию. Если хотите, Чечня - это прививка
оспы, чтобы болезнь не изъязвила лицо. И она сделана! Больно, неприятно -
да. Мучение, страх, позор, слезы унижения и кровь - это все русскому
народу. Иначе его не встряхнуть от летаргического сна и сновидений о
светлом будущем. Вы не представляете себе глубины ямы, куда загнали нацию;
вы не ощутили на себе завораживающие голоса сказочников, которые увели
народ от реальности и жестокости бытия. Нация поделилась на два типа
характеров - горлопаны и мечтательные лентяи. В таком состоянии нечего
делать в третьем тысячелетии. Да, я хочу мира любой ценой, позорного и
унизительного. И пока чаша сия не будет испита до дна, Россия не опомнится.
Да, я ведаю, что творю, и нахожусь в здравом уме. И какую ношу взваливаю на
себя - тоже знаю и представляю.

- И когда нация очнется - призовет вас?

- Уверен в этом. Я приду и тогда призову вас.

- Меня конкретно?

- Честных офицеров и вас конкретно.

- Извините, откуда такая уверенность? - серьезно спросил Глеб.

Миротворец снисходительно улыбнулся краешками губ - впервые! И, странное
дело, с улыбкой он показался сильным и красивым.

- Вы хорошо знаете древнерусскую литературу? - спросил он. - Например,
"Слово о полку Игореве"?

- К сожалению, - развел руками Головеров. - Но сюжет помню со школьной
скамьи...

- Со школьной скамьи, - передразнил Миротворец. - У меня эта книга
последние годы - настольная... Прочитал массу исследовательской литературы,
да врут ведь. Врут или не понимают души и логики русского человека... Игорь
заведомо знал, что потерпит поражение и умышленно повел дружину в ловушку.
Он жаждал плена и позора, потому что отлично знал, что может объединить
народ, хотя не изучал... модные дисциплины. Победы развращают русского
человека. К сожалению, это так. Вспомни, после чего в России появились
декабристы. Когда замаячил призрак коммунизма?.. Да, уверен, призовут
именно меня. И только потому, что я готов на самопожертвование. Появится
кто-то еще, кроме меня, более сильный и мужественный - пусть идет он. Но
пока я не вижу никого на горизонте. У руля государства - откормленные
мальчики, эдакие обломовы, вставшие с диванов к государственным рычагам, и
толпа рыжих вороватых горлопанов. Эх, мать твою... - выругался он, снова
перейдя на "ты". - Знал бы, как мне мерзко возиться с этой гнусью! Смотрю в
эти наглые звериные шары - кровь закипает. Тебе что, ты стрелок. Завалил и
ушел...

- Не буду валить, оставляю их тебе, - заверил Глеб. - Мирись... Но кроме
одного. Одного я не отдам!

- Всех отдашь!

- Нет, этого - ни за что. Да ты с ним не вел переговоров.

- Назови имя?

- Имя не назову. Скажу лишь, что он не чеченец, а птица столичная.

- А если это мой человек?

- Это не твой человек, - отрезал Глеб. - Да я сомневаюсь, человек ли?

Миротворец молча и нехотя согласился, заговорив о сроках, за которые Глебу
надлежало убраться из республики.

- Тебя сновидения не мучают? - неожиданно спросил Головеров, прощаясь.

- О светлом будущем? - еще раз, последний, улыбнулся он.

- А мне - хоть спать не ложись, - пожаловался Глеб. - Раньше все женщина
снилась, Марита, из Приднестровья. Теперь - Диктатор. Неужели я опять
согрешил?

Он повесил этот вопрос над головой Миротворца, подхватил сумку,
фотоаппараты, спрятал глаза за черными очками и, с американской улыбкой
раскланиваясь с клерками и охраной, оставил резиденцию Правительства Чечни,
в просторечии именуемую гостиницей аэропорта Северный, и ее, стало быть,
постояльцев, а еще точнее - пассажиров задержанного рейса...

* * *

Кастрата настигло возмездие - обязательство перед дедом Мазаем, Отечеством
и собственной совестью было исполнено и следовало идти домой. Не ко
временному пристанищу, где он полулегально жил уже больше года, а к порогу
своего настоящего дома на московской улице в виде однокомнатной квартиры на
втором этаже. Если, конечно, юный участковый не захватил ее за это время и
не прописался.

Можно и нужно было уходить, однако Глеб вернулся в свою деревню Умарово,
которую война пощадила и разве что пополнила новыми разноплеменными
жителями - беженцами; вернулся в среду для существования и работы более чем
благоприятную, вернулся и надолго утратил решительность.

Наталья в первый же день почувствовала его настрой, но ни о чем не
спрашивала, а у него не поворачивался язык сказать, что уходит...

До этого момента Глеб считал, что ему повезло, хорошо и надежно устроился,
адаптировался к среде и почти легализовался, однако, стоило представить,
что сейчас вот все и кончится, как засосала под ложечкой тоска, отдаленно
напоминающая тоску по Марите.

А все произошло опять будто бы случайно. В начале зимы прошлого года
Головеров рыскал в районе Бамута, отыскивая логовище Диктатора и его пути
движения. Спал где придется, ел что Бог пошлет и уже слегка одичал, грешным
делом, завшивел и по виду ничем не отличался от примученного войной и
жизнью местного жителя. И вот однажды вечером, в самую слякотную пору,
когда по проселкам и ходить-то было невозможно из-за глубокой и вязкой
грязи, заметил одинокую женскую фигуру, нагруженную двумя клетчатыми
сумками. Она едва тащилась и, кажется, высматривала безопасное местечко,
чтобы пересидеть ночь. Глеб незаметно приблизился к женщине и был
обескуражен: по виду и одежде это была жена богатого чеченца - не шутка, -
настоящая соболья шуба до пят, правда сзади и по полам уделанная в грязи,
не менее роскошная шапка, золото на пальчиках поблескивает. И по лицу
непонятно, то ли обрусевшая чеченка, то ли терская казачка - чернобровая,
тонкий профиль, слегка впавшие щеки, полные яркие губы. Всякая женщина в
Чечне прежде всего являлась ходячей выставкой состоятельности мужа. Сам
может в дерюжке ходить, но жену так оденет, что московским красавицам не
снилось...

И надо же, идет пешком, а не ограбили! Да еще сумки волочет, как привычный
глазу российский челнок.

Глеб тихонько окликнул - женщина бросила ношу, резко обернулась. Он знал
уже десятка четыре чеченских слов, но спросил по-русски:

- Что, красавица, никак притомилась?

- Ты - русский? - быстро спросила она.

- Как видишь. - Глеб демонстративно завернул автомат за спину, хотя здесь
больше смущало не оружие - безоружный мужчина был просто смешон в Чечне, -
а уровень злобы, накал эмоций и отрицательный потенциал намерений, угадать
которые следовало в первые мгновения, будь перед тобой человек любой
национальности. Не угадал - проиграл или вовсе пропал, как в карточной игре
на интерес.

Она угадала, вернее, почувствовала, что опасность ей не грозит.

- Русский, но не местный, - точно определила женщина.

- Из Грозного, - стал отрабатывать одну из легенд Глеб. - А ты-то куда
идешь на ночь глядя? И в такую погодку? Да с такими сумками?

В этих совсем безобидных вопросах ей что-то послышалось.

- Не подходи ко мне, - попросила. - Иди своей дорогой. Сзади мой муж идет,
чеченец.

- Да ладно, красавица, - засмеялся он. - Никто за тобой не идет. Не бойся,
не укушу. И сумок отбирать не стану. Твоя ноша, вот и н