вздумал судить! Мораль читать!
Сомневаться в его убеждениях государственника!.. Комендант хотел оборвать
Сыча, но тот внезапно огорошил, поверг в смятение и мгновенно усмирил
взрыв.

- Черная женщина диктует военную политику! Да и не только военную. Опять
чертовщина вокруг русского престола!

Эта часть кремлевской жизни тщательно секретилась, об экспертизе
"распутинских" прогнозов и предсказаний знали единицы преданных офицеров и
никто из "опричнины" - основного источника скандалов и сплетен. Впрочем,
"генсек" иногда сам мог проговориться, сославшись на особое мнение
всевозможных специальных советников, к которым относилась и гадалка...

- Да, черная женщина, - согласился Комендант и поднял измученные глаза:
головная боль грызла темя. - Вы верите, что это - очень серьезно?
Чувствуете, какая опасность? Это не чертовщина!..

Сыч не ответил, лишь медленно повел своим острым взглядом из-под нависших
бровей, достал видеокассету и сунул в автомобильный аппарат. На небольшом
экране появились кадры, снятые скрытой камерой: похоже, гостиничные
апартаменты, мягкая мебель, ковры. Появляются две фигуры, пока
неразличимые, расплывчатые, со спины - одна заслоняет другую, кто-то
кого-то усаживает, отходит. Почти перед глазом камеры - "Распутин",
обвешанная многочисленными украшениями, в змеиных блестящих и черных
одеждах, улыбается, с кем-то говорит - звук не записан, но по артикуляции
кое-что понять можно. Идет беседа двух старых друзей, неторопливая, без
напряжения. Гадалка иногда поднимает руку, браслеты катаются по запястью,
взгляд немигающий, глаза словно нарисованные, напоминающие глаза рептилии,
- видеть их неприятно даже с экрана.

- С кем она? - не сдержался Комендант.

- Смотрите, - обронил Сыч.

Через несколько минут "Распутин" подозвала кого-то из-за кадра движением
кисти руки, мелькнула мутная спина, и Комендант замер, ожидая увидеть
"генсека".

Однако рядом с гадалкой уселся Диктатор Чечни.

- Какая встреча, - проговорил Комендант. - Знакомые все лица...

- Обратите внимание на дату, - посоветовал Сыч.

Внизу кадра отбивался календарь: 21 сентября 1994 года, 12 часов 17
минут...

Дата была замечательная - ровно год назад вышел Указ, загнавший Россию в
кризис. А сегодня - двадцать пятое...

Гадалка положила ладонь на лоб Диктатора - то ли лечила, то ли что-то
внушала: губы едва шевелились, и Коменданту представлялось ее шипение. Сыч
перемотал пленку вперед, фигуры попрыгали, помахали руками, отчего-то
дважды поменялись местами, напоминая кукол или мультипликацию, и снова
зашевелились, как полусонные. "Распутин" подала какой-то предмет, Диктатор
принял, поцеловал обе руки.

- Это камень, - объяснил Сыч. Изображение исчезло, экран напоминал
бездонное летнее небо.

- Все? - спросил Комендант.

- Нет, конец первой серии. Будет вторая... Вторая интереснее, в цвете и со
звуком.

Комендант выключил аппаратуру, откинулся на спинку сиденья.

- Не хочу смотреть... С кем она еще встретилась?

- Спустя три часа со "Шварцкопфом". Посмотрите, любопытно...

- Нет... О чем говорили? Сыч пожал плечами:

- О делах государственных, о чем же еще? "Шварцкопф" высказывает сомнения в
целесообразности начала боевых действий в Чечне, опасается за
инфраструктуру, которая может быть разрушена. Особенно за нефтепровод Баку
- Новороссийск. Черная женщина сказала, что нефтепровод останется цел и
невредим при любом раскладе войны. Даже если Чечню придется стереть с лица
земли. Ни один взрыв не прогремит, ни одного выстрела не сделают в сторону
нефтепровода. Ни войска Диктатора, ни федеральные войска. Она взяла его под
свою личную охрану, воздвигла над ним запретную зону.

- И "Шварцкопф" поверил? - потирая огненное темя, спросил Комендант.

- Вполне... И ручки поцеловал, приложился.

- А камень получил?

- Кажется, он не из тех, кто достоин получить камень, - предположил офицер
ФСК. - С суконным рылом да в калашный ряд...

- Шаманила с ним?

- Слегка... Да вы посмотрите!

- Оставьте кассету... Сейчас болит голова, будто и впрямь навела порчу. -
Комендант достал таблетку, проглотил без воды. - Считаете, вопрос войны
решен?

- Безусловно. "Космос" дал "добро", все ждут начала. Особенно шакалы и
маркитанты.

- Что вы предлагаете?

- Пустить встречный пал, как на пожаре, - сказал Сыч. - От вас требуется
единственное: на несколько дней по сигналу блокировать всю информацию,
поступающую из Кремля в Чечню и обратно. Всего на несколько дней. И
этого... полковника космической службы.

Комендант сглотнул несколько раз: таблетка присохла к стенке горла и палила
слизистую...

- Силами одной "Молнии"? Бессмысленно. Верная гибель, самоубийство.

- Вместе с оппозицией. Поведем к власти Чеченца. Другого выхода нет.
Командир "Молнии" встретился с ним, разработали совместный план действий.
Спецподразделение... в общем, уже на марше.

- Авантюра, - заключил Комендант. - "Генсек" не потерпит Чеченца у власти.
Начнется новый тур, новая игра...

- Но уже наша игра! Не по сценарию этих шаманов.

- Это верно... Они боятся непредсказуемости. Но запомните, умеют все
обращать в свою пользу, вынуждают бороться с самим собой. А потом...
исполняют танец на крови. Вы не видели ритуальных танцев?

Сыч глянул на него с подозрительной суровостью, должно быть, усомнился в
здравомыслии Коменданта. Обычно люди такого склада ума и физической мощи
были не подвержены никаким воздействиям магических сил и не верили ни в
Бога, ни в черта.

- Не видели, - подытожил он. - И хорошо, никогда бы не видеть. Потому что
жить становится невыносимо, теряются идеалы, вера в добро, в справедливость
и благоразумие мира. Взамен возникают десятки вопросов, а главный - кто
управляет всей этой кухней? Транснациональные банки? "Большая семерка"?
ЦРУ? Инопланетяне с летающих "тарелок"? Полковники в юбках?.. Кто? Кто
меняет режим, объявляет или прекращает войны? Папа Римский? Президент США?
Толковище воров в законе?

Собеседник слушал его и недовольно водил птичьим взглядом, вероятно, не
готовый к такой откровенности и не расположенный к дискуссиям.

- Нет, нет, я некоторые ответы знаю, - попробовал он заинтересовать Сыча. -
Кое о чем догадываюсь... Грядет эпоха власти над сознанием человечества.
Отрабатываются модели, принципы, возможности психотронного оружия,
готовятся религиозные войны, сталкивают лбами православие и ислам. Нет, я
вижу, что происходит, только не знаю, как противостоять этому шаманству.
Блокировать информацию в оба конца несложно: перекрою спутниковые каналы
связи, поставлю на профилактический ремонт радиорелейную связь... А вот как
остановить этого "Распутина" - ума не приложу. Я ведь ее боюсь, если
откровенно, иду мимо, глаза отвожу. Скоро фиги в кармане держать буду.
Говорят, эту нечисть просто так и не убьешь. Только медной пуговицей...

Комендант замолчал, ощущая резкий прилив недовольства собой. Он как бы
услышал себя со стороны и неприятно поразился, какая чушь получается вместо
откровения. Любой нормальный человек принял бы его за сумасшедшего, за
впечатлительного неврастеника, но другими словами подобные вещи объяснить
было невозможно, и Коменданту оставалось, как мастеру Левше, подсмотревшему
кое-что в Англии, идти и кричать, чтобы не чистили ружья кирпичом...

Сыч же только нахохливался, хмурил брови, словно собирался ударить клювом.


Удобную позицию пришлось оставить в тот же вечер, едва в горах стемнело и
прекратилось движение на дороге. Сюда он добирался на милицейской машине,
захваченной в Грозном, и чтобы скрыть маршрут движения, не доезжая
блок-поста на границе района, свернул на проселок, загнал желтый УАЗ
подальше от глаз, бросил и к ферме уже добирался пешком. Уходить отсюда он
рассчитывал только с победой и налегке, поэтому теперь тащил на себе четыре
гранатомета, шарахался с дороги при виде всякой автомобильной фары и за
ночь одолел едва ли пятнадцать верст.

В следующую ночь Глеб обошел стороной бывший пост ГАИ, где теперь был
укрепленный пункт, контролирующий дорогу, и под утро, когда уже валился с
ног от усталости, а больше от голода, наткнулся на шашлычную, видимо
построенную во времена развития кооперативного движения и впоследствии
заброшенную. Со вкусом выложенная из дикого камня сакля прилепилась на
склоне горы, внизу же располагалась автомобильная стоянка с намеком на
кемпинг - крытые беседки, туалет, смотровая яма... Место приличное, с
неплохим обзором, однако с километр ровного участка дороги, где машины
наберут скорость и есть опасность промахнуться; а хуже всего - в случае
неудачи уходить придется по склону, открытому для огня с дороги. Глеб
поднялся в шашлычную по каменным ступеням, заглянул внутрь: дверей и окон
давно уже не было, как, впрочем, и пола, зато осталась крыша из рубероида и
вывеска. Поскольку выбирать было не из чего, он остановился здесь и
устроился на день за камнями неподалеку от сакли. Пользуясь утренними
сумерками, спустился вниз к ручью и запас четыре литровых бутылки воды,
подобранных тут же на стоянке. Чтобы отголодовать дней десять, требовалось
окончательно промыть желудок и не есть ничего вообще, иначе замучает
чувство голода. Он знал, что через три дня организм адаптируется, придет в
норму и появится прилив сил, острое ощущение жизни - цвета, запаха,
возникнут приподнятое настроение и ясность мысли. И главное, никаких хлопот
о пище.

Весь день Глеб наблюдал за дорогой и, как великий постник, сыт был одной
водой. Заметив машину, он "вел" ее биноклем за поворот к стоянке и тут же
засыпал, пока не раздавался усиленный горами гул следующей. Время сжалось и
отсчитывалось не часами, а движением на дороге, день запечатлелся
кинокадрами бегущих грузовиков и легковушек, и никакого намека на кортеж,
хотя автомобилей с вооруженными людьми, похожих на разведку, пролетело с
десяток. Меньше ехало людей безоружных: всеобщий воинственный психоз
заставлял брать автоматы тех, кто их и в руках-то не держал. Чечня
изготовилась и ждала войны...

На ночь он перебрался в шашлычную, где не так дуло, забрался в угол с
надеждой пересидеть до утра - выспался за день, и тут начался ночной шабаш.
В окне мелькнул свет фар, и Глеб даже не встал, чтобы проводить одиночную
машину: за весь день никто ни разу не заезжал на стоянку, пустынные места
на дороге стремились пролететь на большой скорости. Однако эта вдруг
завернула и остановилась возле беседки, из кабины выскочили четверо с
автоматами и выволокли пятого, связанного, бросили на землю. Глеб осторожно
высунул ствол "винтореза" и приник к прицелу для стрельбы ночью. Говорили
на чеченском, громко, крикливо и зло, кажется, допрашивали или что-то
требовали, затем начали пинать. Связанный человек несколько минут визжал,
крутился под ударами ног, пока не затих расплывчатым зеленым пластом.
Мучители отступили, заговорили весело, достали из машины две коробки и,
расположившись в беседке, устроили застолье. Пили из бутылок, ели что-то
руками, и их гортанная, отрывистая речь эхом отзывалась в горах. Будто
вороны собрались на весенней проталине, где вытаяла падаль...

Забитый человек на земле очнулся, пополз на животе, словно уж, - руки за
спиной связаны, - жался к камням на краю площадки, стремился скрываться за
ними, и Глеб шептал: давай, давай, пока заняты вином и разговором. Но
кто-то заметил, ударила автоматная очередь, длинная, пьяная, засверкали
искры на камнях. Человек замер, затих, то ли попало, то ли прикинулся
мертвым, а тем временем к одному автомату присоединился другой, потом
третий. Стреляли, смеялись, кричали по-русски:

- Цволочь! Цволочь! Червак!

Один подошел к связанному, пнул, послушал, затем взял за ноги и приволок к
беседке. Глеб пожалел, что не успел выучить язык, хотя бы на бытовом
уровне: сейчас бы не гадал, о чем они говорят и что собираются делать.
Ночной прицел скрадывал детали, выдавал лишь фигуры и движение. Что они там
делали? Кто-то склонился над жертвой, и послышался дикий крик, срывающийся
на фальцет, переходящий в поросячий визг, перемежаемый вздохами-стонами.
Остальные смеялись, выкрикивали что-то и пили из бутылок, отшвыривая пустые
в сторону жертвы. Кажется, человека на земле добили, потому что прошло
минут двадцать, а он не подавал признаков жизни.

Наконец, пиршество закончилось, палачи опьянели, речь стала несвязной,
зычной, куражливой, понятной без перевода. Кажется, они собирались уезжать,
двое забрались в машину, оставшиеся подошли к человеку, неподвижно лежащему
у беседки, схватили за ноги и потащили к туалету. Он очнулся, снова
закричал, кажется, о чем-то просил на чеченском, однако его запихали в
тесную кабину, захлопнули дверь. Глеб решил, что на этом все закончится, и
отнял глаз от прицела - из-за горы выкатывалась огромная розовая луна. При
ее свете он разглядел, как один из мучителей что-то взял из багажника
машины и направился к туалету. Головеров снова заглянул в окуляр: туалет
обливали из канистры, скорее всего, бензином...

Еще не бросили спичку, еще не вспыхнуло пламя, но Глеб неожиданно во всей
реальности ощутил огонь и увидел живого человека, сгорающего, умирающего на
его глазах. Картина была настолько осязаемой, что от яркого пламени, от
пронзительного света заболели глаза и в ушах затрещало, загудело, утробно
заухало, как на большом пожаре. Между тем мучители вышли из машины,
загоготали одобрительно, с предчувствием забавы, кто-то сделал факел и
запалил ярко-красный язычок огня, в прицеле отмеченный почти белым кругом,
горящей звездой, осветившей всех экзекуторов.

Глеб понимал, что надо все это выдержать, чтобы не выказывать позицию, но
палец сам сдвинул предохранитель, другой же лег на спусковой крючок.
Факельщик после скрытого глушителем выстрела сел на землю и выронил огонь,
остальные почему-то засмеялись, загоготали, словно вспугнутые грачи,
видимо, решили, что их товарищ окончательно скис от выпитого. Кто-то
подхватил факел и сделал два шага вперед, после чего ткнулся головой в
землю и забился в конвульсиях. Двое оставшихся наконец пришли в себя,
кинулись к своим товарищам, и Глеб еще раз надавил спуск. Металлический
лязг затвора в ночи казался слышнее, чем хлопок выстрела, в свете
небольшого огня ночной прицел обрисовывал фигуры людей с графической
четкостью. Последний мучитель отскочил за машину, завертел головой и
всколыхнул тишину длинной, на весь магазин, очередью. Он не понимал, откуда
веет смертью, и потому палил вокруг себя, словно очерчивал обережный круг.
Глеб навел лазерную точку чуть ниже уха, уловил момент и уложил последнего.

Стало тихо, и выкатившаяся половинка луны уронила свет на автомобильную
площадку, расчертив ее длинными тенями. Хриплые, стонущие звуки исходили
только со стороны туалета, и потому Глеб краем площадки подобрался к нему,
нащупал воняющую бензином дверь и рванул на себя. И тут же по лицу что-то
мазнуло, вывалились человеческие ноги: связанный человек был всажен головой
в "очко"...

Но то, что он увидел при свете фонарика, когда вытащил жертву из туалета и
положил на землю, вызвало отвращение и рвотный позыв. Глеб повидал всякого
- разорванные тела, почерневшие, растянутые человеческие кишки,
напоминавшие веревку, разбитые головы с ошметьями мозга, похожими на
цементные кляксы, но все это было последствием взрывов, действием
крупнокалиберных пуль и осколков. Ему никогда не приходилось видеть
результатов рук человеческих: у жертвы был снят скальп, обрезаны уши,
выколоты глаза и рот - в прямом смысле - до ушей...

И он еще был жив, в горле клокотала кровь, резко вздымалась грудь,
сжимались и разжимались кисти связанных за спиной рук. Глеб разрезал
веревку, и человек неожиданно вскочил на ноги, побежал, как заведенная
игрушка, ударился о стальной бордюр смотровой ямы, откинулся навзничь,
захрипел и засучил ногами, будто продолжал бег.

У Глеба вдруг проснулся комплекс молодого бойца: его вырвало, и хорошо, что
пил одну лишь воду. Враз ослабели ноги, закружилась голова и луна
растроилась перед глазами. Человек на земле вертелся, как эпилептик, хрипел
и шамкал огромным, звериным ртом с обнаженными зубами. Это была агония,
последние мгновения жизни, уже не осознанной, обезболенной, существующей
лишь за счет работы мощного, рассчитанного на целое столетие сердца. Не
отдавая себе отчета, Глеб поднял с земли горящий факел и метнул его к
туалету. Пламя взметнулось столбом и осветило стоянку смерти, а он странным
образом обрадовался огню, протянул к нему руки и стал греться,
поворачиваясь то лицом, то спиной. Скоро бензин выгорел, дымно и тускло
занялись доски, ветер понес искры вниз по склону, и вместе с угаснувшим
светом отлетела душа человека у смотровой ямы. Глеб тяжело помотал головой
и, стараясь не смотреть в сторону мертвых, ушел к ступеням, ведущим к
шашлычной, сел и долго глядел на побелевшую яркую луну.

Он никогда не терял самообладания, даже в самом первом бою. Разве что были
некие провалы во времени, когда часы пролетали мгновенно, со скоростью и
визгом невидимых пуль, и казалось, жизнь в такие моменты движется
толчкообразно, повинуясь биению крови. А потом все проходило, и из глубин
охолодевшей души вырывался поток, фонтан неуемной, ребячьей радости -
пронесло! Пролетело мимо! Не зацепило!.. И сейчас не было никаких причин
впадать в уныние или отчаяние, разве что снова придется оставить позицию и
переместиться в другое место, куда-нибудь за село, потому что наутро сюда
обязательно кто-нибудь заглянет, увидев с дороги разбросанные по площадке
трупы. Ко всему прочему, в руках теперь была машина, "Волга" первого
выпуска с никелированным козлом на капоте...

Глеб чувствовал тягучее, оцепенелое безразличие ко всему, в том числе и к
собственному положению. Эмоциональный всплеск угас, как только палец снялся
со спускового крючка. Все теперь вызывало ощущение мерзости, особенно стол
в беседке, где среди зелени, кусков мяса и разлитого кетчупа валялся
коротковолосый окровавленный скальп и проткнутые, пришпиленные тонким ножом
человеческие уши. Он долго сидел на краю смотровой ямы, зажимая в себе
рвотные позывы, старался отвлечься какой-нибудь мыслью, воспоминанием, но
обожженное, скальпированное сознание казалось тоже нанизанным на лезвие
ножа и ничего в эти минуты не содержало, кроме физиологического отторжения
происходящего. Дощатый туалет догорел, развалился, рассыпался пятном
тлеющих углей, мимо проскочило несколько одиночных машин, потом в стороне
села затрещали автоматные очереди, стволов десять одновременно. То ли
стрельба, то ли движение на дороге сдули оцепенелое состояние, Глеб
почувствовал холодный ветер, заметил звезды над головой, отблеск ушедшей за
гору луны, и вместе с ощущением реальности вернулось желание жить,
двигаться, действовать - привычное, знакомое желание, однако к нему
примешалась, приплелась тонкая и жгучая нить мстительности.

- Ну, с-суки, - бормотал он, собирая оружие убитых. - Все, хватит...
Доигрались, догулялись...

Он словно заражался ненавистью от побежденного противника, напитывался его
состоянием кровной мести - а это несомненно была месть! Она ничего не имела
общего с воинским духом, наверное, потому и не приносила удовлетворения,
победной радости. Глеб выехал со стоянки, включил дальний свет и погнал
машину в сторону села. Старая "Волга" ревела, как БТР, под капотом оказался
не родной, мощный двигатель, выносящий громоздкий автомобиль на любую горку
без всякого напряжения, и это придавало сил и тяжелой, злой уверенности.

На подъезде к селу он выключил фары и сразу же увидел большой костер,
полыхающий возле укрепленного железобетонными блоками поста ГАИ. Вокруг
мельтешили, расплываясь в огне, человеческие фигурки, больше похожие на
ночных мотыльков. Свернув на обочину, Глеб остановился, достал бинокль:
вокруг костра шло гульбище, кажется, плясали горский танец, соединившись в
круг, потрескивали автоматы, и белые следы трассирующих пуль уходили в небо
вместе с искрами. Приблизившись метров на сто, он еще раз оценил
обстановку, п