слепой? Открой глаза, посмотри! Да, они воины,
но они умрут. Ты же еще не знаешь, какие звери стоят против вас! Звери - не
люди! - Она вдруг заплакала, брызнули слезы. - Папочка, пожалей их, оставь.
Мне так жаль Тучкова...

Она замолчала, по-бабьи вытерла слезы ладонями, затем высморкалась в подол
и стала жесткой, как спица.

- Пап, ведь и тебя могут убить.

- Не убьют.

- Ты ничего не знаешь! Ничего не знаешь!

- Я много чего знаю, Катя...

- Нет! - крикнула она. - Не знаешь, ничего ты не знаешь... Они
надругались... Насиловали меня! И потому боялись отпускать!

- Я знаю...

- Откуда ты знаешь, папа? Это была моя тайна! Я не хотела...

- Почувствовал, Катя. Ты еще не умеешь хранить тайны, а я, на свою беду,
умею видеть... Увидел и ужаснулся, что они сделали с тобой.

- Запомни имена - Руслан и Саид. Не смогла... Схватила автомат и не
сдвинула предохранитель. Силы не хватило... Потом они стали бить по почкам,
чтобы следов не осталось. Вдруг спросит хозяин?.. А потом снова
насиловали... Папа, если встретишь их - убей. Я Тучкову сказала, он убьет,
если встретит. И ты - тоже... Пожалуйста, папа!

- О чем ты просишь, Катя? Об этом не нужно просить...

Она помолчала, сжимая кулачки, медленно расслабилась.

- У меня плохое предчувствие... Такая страшная навигация открывается.
Уплывет Тучков, мне уже никогда не посмотреть моста. А там, говорят,
каменные лошади. Каменные, а как живые... Папочка, ты не можешь оставить
его на берегу?

- Не могу, Катя... Куда мне без команды?

Когда она была совсем маленькая, генерал иногда говорил ей, что он -
капитан дальнего плавания, что у него большой корабль с настоящими
матросами. И все подарки, которые он привозил, были подарками матросов.
Когда же перестала верить, придумал секретную военную стройку...

- Ты не знаешь, куда мама засунула мой бушлат? - спросил он через некоторое
время. - Я не могу найти. А скоро машина придет...

Катя молча встала, забралась в глубокий стенной шкаф, порылась и вытащила
бушлат.

- Он совсем старый, пап. В дырках... Посмотри, вата торчит.

- Это все от ветра. На морях же бывают шторма...

- Не говори мне больше про моря! - чуть не закричала Катя. - Я не
маленькая. А ты разговариваешь со мной, как с ребенком!

- Ладно, не обижайся... Не про моря, так про что говорить?

- Скажи, чтобы тебе дали новый, - она виновато сбавила тон.

- Нет, это мой талисман! - засмеялся он. - У каждого моряка...

Катя вскинула возмущенные глаза, заставила замолчать.

- Сейчас я заштопаю!

- В дорогу ничего не зашивают, - предупредил генерал. - Говорят, память
зашьешь.

Ей что-то хотелось сделать, помочь; в суете и бесконечном движении она
пыталась спрятать страх, дрожащий в ее сухих глазах. Пока генерал
переодевался, Катя готовила и рассовывала по карманам рюкзака бутерброды,
одновременно варила кофе в походный термос, проверяла, все ли взял с собой
- бритву, крем, мыло, зубную щетку и пасту, при этом охала, всплескивала
руками, что-то заменяла, перекладывала, уталкивала плотнее вещи в рюкзаке и
так, чтобы не давило спину. И в этих женских заботах смаргивался и
улетучивался ее испуг... Дед Мазай летел осматривать и принимать новое
место дислокации спецподразделения "Молния". Воссоздавали ее в строгой
секретности, поэтому забрасывали подальше от Москвы, в Мурманскую область,
где среди болот, сопок и тайги стоял заброшенный военный городок
расформированной за ненадобностью радиотехнической станции наведения.
Погасить "Молнию" было легко. И теперь, чтобы снова возжечь ее, требовалось
собрать воедино разбежавшихся "зайцев", сбить в подразделение, в стаю псов
войны и возбудить энергию воинского духа.

Для общего сбора и в самом деле нужно было три-четыре дня. А для всего
остального - не один год монастырского затворничества, бесконечных воинских
"молитв", мужского и мужественного труда в полной изоляции от общества,
чтобы почувствовать истинное воинское братство.


Всю дорогу от Москвы до Мурманска, а потом на военном вертолете до
брошенного городка Головеров молчал, не задавал никаких вопросов, как,
впрочем, и все остальные. Он догадывался, что произошло, хотя информацию
имел скудную - ту, что получил от Тучкова по телефону.

- Видал, как самолет под мостом пролетает? - спросил он. - Надо бы
посмотреть - приходи к мосту.

И назвал время, что означало, что нужно ехать на Чкаловский аэродром. Глядя
на эту поспешность, на то, как без промедления подают самолеты и вертолеты,
на то, как суетятся вокруг неизвестные офицеры, до полковника включительно,
таскают ящики с продуктами, бензиновые печи, узлы разобранной
электростанции, войлок, раскладушки, спальные мешки и на любое замечание
деда Мазая козыряют и говорят "Есть!", - глядя на этот беспрекословный
порядок, можно было вообще ничего не спрашивать. Дед оказался прав: властям
срочно потребовалась "Молния".

После партизанщины Глеб незаметно проник к себе домой - так, чтобы не
видели ни кархановские филеры, ни "игрушки", - и больше никуда не выходил.
По нескольку раз в день к двери подходили какие-то люди, звонили, ждали,
тихо переговаривались и исчезали, часто наведывались "кукла Барби" или
"мягкая игрушка", а то обе вместе, но тоже уходили ни с чем. Дважды был
участковый и один раз начальник отдела по борьбе с организованной
преступностью Иванов, однако Глеб и его не впустил. Такой образ жизни
утомлял его: передвигаться приходилось на цыпочках, чтобы не услышали
внизу, вечерами не включать свет - увидят с улицы, никому не звонить -
телефон мог прослушиваться, и самому снимать трубку лишь в том случае,
когда на аппарате с определителем номера засветится номер деда Мазая либо
кого-то из "зайцев". Осатанев от дивана, книг и телевизора, он уже жалел,
что не прорубил дыру в полу и не установил лестницу на первый этаж. В
вязкой тишине, полном одиночестве и покое Марита не только снилась, но уже
начинала грезиться наяву. Среди ночи, отвязавшись от видений во сне, он
пошел на кухню и увидел Мариту возле плиты: она кипятила на спиртовых
таблетках воду в детской кастрюльке с ручкой, стояла к нему спиной в
коричневом школьном платье с кружевным белым воротничком, волосы собраны в
пучок, острые локотки, - все естественно, даже шевеление голубого огня и
потрескивание таблеток...

Через мгновение все исчезло. Он включил на кухне свет, пощупал конфорку
плиты, где только что горел огонь, - холодная. Разве что показалось, будто
в воздухе еще есть запах сгоревшего спирта.

Он понимал, что такие галлюцинации ни к чему хорошему не приведут. А чтобы
избавиться от всего этого, надо снова уходить в запой или прорубать лаз в
полу к "мягкой игрушке". Возможно, и лечиться - идти на поклон к
руководству ФСК и просить путевку в специальный реабилитационный санаторий,
где такие вещи снимают за две-три недели...

Правда, потом Глеб стал себя убеждать, что это не призрак Мариты, а как бы
продолжение сна. Дело в том, что подобная картина происходила в реальности
там, в Бендерах. В тот же день, когда выбрался из теплотрассы, он поздно
вечером вернулся назад и в одиночку, с помощью длинной трубы, своротил с
люка железобетонный блок - крышки заваривать было нечем, и их просто
придавили блоками. Он вытащил Мариту и увел ее в брошенный жильцами дом за
школой. Все квартиры давно были вскрыты, по нескольку раз ограблены,
замусорены и загажены. Он отыскал одну получше, где еще оставался диван,
кое-какая посуда на кухне, принес и нагрел воды, и пока Марита мылась,
подыскал ей одежду в разоренных квартирах: школьную форму, старые босоножки
и даже приличную дамскую сумочку для антуража. Потом кормил ее, поил
горячим вином и давал аспирин, чтобы сбить температуру. И все равно всю
ночь ее колотило, бросало то в жар, то в холод, приходилось заваливать ее
двумя детскими матрацами - короткими, прописанными - или раскрывать и
протирать холодной водой. Она нюхала эти матрацы и блаженно говорила:

- Детками пахнет!.. Я так люблю детей. У меня много-много будет детей,
только одни девочки...

Он слушал это со смутными чувствами, в полудреме, и будто бы уже видел
детей - много девочек, похожих на Мариту. Под утро ей стало легче, и Глеб
уснул сидя, прислонившись к спинке дивана. Когда проснулся, увидел Мариту
на кухне: она стояла точно так, как привиделась сейчас, и не слышала, как
Головеров подошел к двери. Она кипятила воду, чтобы заварить чай...

Надо было избавляться от видений, переключаться, загружать разум какой-то
весомой, значительной информацией, искать заделье, работу, увлечения,
сильные переживания. Как только опустошались душа и ум, так сразу же их
заполняла собой Марита. Сначала он нашел на книжной полке самоучитель
голландского языка, которого не знал, однако через полчаса ему стало
неинтересно: язык напоминал немецкий и легко заучивался. Тогда он
спохватился - вдруг озарило! - почитать Евангелие. Глеб отыскал его не
сразу - после генеральной уборки, явившей на свет давно утерянные вещи,
стало невозможно найти то, что было под руками и на своих местах. К утру он
одолел половину книги "От Матфея" и с рассветом, с великой осторожностью
выбравшись из дома, поехал в церковь, которая называлась притягательным,
удивительным именем - "Утоли моя печали". Как несведущий в духовных делах
человек, он воспринимал все буквально, и казалось, что этот храм существует
лишь для того, чтобы утолять печаль страждущих. Глеб дождался, когда
откроется небольшая красивая церковка, потом дождался, когда придет
священник, когда он облачится и выйдет из алтаря. И тут оказалось, что в
храме сегодня нет исповеди, а будет только послезавтра и что перед
исповедью нужно день поститься и читать молитвы. Головеров попытался
объяснить, что ждать столько он не может, что печаль его слишком велика,
велики грехи, от которых уже и заснуть не может, и что ему сложно выходить
и входить в свой дом. Священник был ласков, все понимал, но помочь в сию
минуту не мог. В храме тоже были свои законы и правила. Напоследок он
сделал замечание Глебу, что входить в церковь с оружием нельзя. У
священника оказался наметанный глаз - заметить тяжесть пистолета в
нагрудном внутреннем кармане куртки было не так легко. И отбил тем самым
всякую охоту к исповеди...

Звонок Тучкова стал благом и горем одновременно: хорошо было вырваться из
заточения. Но вся эта суета вокруг опального генерала говорила лишь об
одном - в России назревала какая-то "горячая точка", а попросту война.

Глеб послушал Князя про самолеты и мосты, собрал рюкзачок с теплыми вещами
и, не скрываясь больше ни от кого, громыхнул своей дверью, запер на все
замки и спустился к "мягкой игрушке". Она только что пришла со смены и не
успела еще переодеться в свой красный шелковый халат. Одежда была на ней
та, в которой Глеб увидел ее впервые...

- Я уезжаю, - сказал он с порога. - Надолго и далеко. Не ищи меня.

Она побледнела, сделалась беспомощной, как тогда, после затопления
квартиры.

- Думала, ты уже уехал... - пролепетала "мягкая игрушка". - Приходила -
тебя нет...

- Был дома, но не открывал, - признался Глеб.

- Погоди! Постой! Я позвоню Тане. Она сейчас прибежит...

- Не нужно! - отрезал он и протянул ей ключ от квартиры. - Передай. Пусть
живет у меня. Вам вдвоем будет лучше.

Она боялась подойти к нему, прикоснуться и держалась на расстоянии, как в
первый раз. Но Головеров угадывал ее желание...

- Глеб! Глеб! - неожиданно спохватилась "мягкая игрушка". - Меня
преследует... этот черный! По пятам ходит! Выследил, где живу, а у меня
дверь простая, фанерная... Я боюсь, Глеб! Он ворвется! Обязательно
ворвется! Он вовсе не голубой, он - черный... Что мне делать?

Глеб достал пистолет, снял с предохранителя:

- Пользоваться умеешь?

- Нет! - Она замотала головой, но не испугалась оружия.

Он вложил пистолет в ее руку, поставил палец на спусковой крючок и направил
ствол в паркет.

"Мягкая игрушка" хладнокровно надавила на спуск и вздрогнула от выстрела. В
глазах блеснуло злорадство.

- Еще! - жестко скомандовал Глеб. - Три раза! Она выстрелила только раз,
сказала жалобно:

- Паркет жалко...

Он вогнал новый магазин, оставил пистолет на боевом взводе.

- У тебя получится. Ничего не бойся. Ты станешь защищать себя. Не бойся,
убивать легко... Потом бывает тяжело, даже если убил врага

Она сделала полшага вперед, осторожно взяла оружие

- Ты вернешься? Когда-нибудь?..

- Вернусь, - пообещал Глеб. Запах порохового дыма казался сладким.

- Мы за тебя молиться будем! - вдруг сказала "мягкая игрушка" и заплакала.
- Почему-то так страшно, и хочется молиться.

- Ну что ты плачешь? Вернусь... Я же всегда возвращался, только ты не
видела меня, и сейчас вернусь.

Из дома он уходил воровским способом - поднялся на чердак в своем подъезде
и вышел через чужой...


Два дня они ходили по военному городку, намечали, что где расположить,
рисовали на ходу схемы тренировочных объектов - полосу препятствий,
стрельбище, стрелковые тренажеры, учебные трассы для боевой техники,
изучали условия летной подготовки на вертолетах - пилотаж, десантирование,
аварийные посадки, объекты для отработки саперного дела - одним словом, все
заново, с нуля, по полному курсу. Военное дело, как всякое искусство, не
терпело долгих перерывов: мастерство бойца утрачивалось так же быстро, как
мастерство музыканта, оставившего свой инструмент. Играть на музыкальных
инструментах могли и умели сотни тысяч людей, но виртуозов всегда были
единицы. Так вот эту виртуозность и следовало восстановить.

Отдаленность и полное бездорожье спасли городок от разорения. Ничего тут не
украли, не разбили, не разрушили, вывезли только содержимое складов,
оборудование и технику. В казармах остались солдатские железные кровати в
два яруса, в столовой - электрокотлы, столы и скамейки - одним словом,
входи и живи. Деду Мазаю все здесь нравилось, особенно природа: реликтовые
нетронутые боры, большое озеро неподалеку, болота-беломошники, где еще
краснела прошлогодняя клюква в воде. И время было благодатное: только что
стаял снег, с сопок бежали ручьи, березы прыскали соком, едва коснешься
коры; летели стаи уток, невысоко, на расстоянии ружейного выстрела;
проносились косяки гусей на север. А мелкие птахи заливались по целым дням,
- и это были единственные звуки в стойкой, бесконечной тишине.

Вот где надо жить! Вот бы где построить дачу!..

И только настораживал мрачный вид начальника штаба Головерова. Он вроде бы
приступил к исполнению обязанностей, выбрал себе место, даже кабинет
присмотрел на втором этаже командного пункта, с видом на озеро. Иногда
зажигался, начинал спорить с генералом по какому-либо поводу, что-то
советовал и даже отдавал распоряжения Тучкову или Шутову. Но неожиданно,
будто на полуслове, замолкал, подламывался и отстраненно бродил сам по
себе. Заметив, что Глеб не спал всю первую ночь в городке, генерал не стал
его трогать, расспрашивать, ждал инициативы от него и не дождался. Во
вторую ночь он отыскал начальника штаба возле антенного поля, где уже
зеленела трава и пощелкивал первый соловей. Он лежал на досках у ограждения
из колючей проволоки и, укрывшись своим бушлатом, видимо, старался заснуть.

- Что, брат, на свежий воздух потянуло? - спросил генерал.

- У меня боязнь замкнутого пространства, - будто бы отшутился Глеб.

Ему было совсем плохо, и потому следовало наваливать на него больше работы,
обязанностей, заводить его щепетильной требовательностью, злить придирками,
растравливать, как отвыкшего от привязи пса.

- По возвращении представишь мне план занятий по всем видам подготовки, -
распорядился генерал. - В первую очередь строевая и языковая.

- Какой язык? - спросил он из-под бушлата, словно из норы.

- Чеченский.

- Надо же... А я взялся за голландский, - вдруг засмеялся Головеров. -
Зачем он мне нужен?.. Голландия хорошая страна, правда, дед? Там так
хорошо, войны нет и не будет.

- Преподаватель есть свой, - невзирая на легкомысленный тон начальника
штаба, продолжал генерал. - В седьмом отделе давно засиделся майор Цыганов
Парень толковый, возьмем в "Молнию". Пусть пока поучит нас языку,
приглядимся, посмотрим...

Глеб сел, набросил бушлат на плечи, съежился под ним.

- Приказ уже есть, товарищ генерал?

- Вчера еще подписан.

- Значит, мне надо подавать рапорт? Жалко... Не было бы приказа - ушел так.
Встал бы сейчас и ушел.

Это была не простая хандра, не последствия вольной жизни на гражданке, а
скорее отрыжка чего-то старого, и потому давить на него было нельзя. Он,
как забитый конь, уже не чувствовал ни кнута, ни боли.

- Что случилось, Глеб? - тихо спросил дед Мазай.

- Крыша едет... Надо уходить, по состоянию здоровья.

- Совсем туго?

- Туго, дед... Хоть пулю в лоб! Генерал послушал соловья, кряхтя
по-стариковски, уселся на доски, спиной к Головерову.

- Значит, опять в бабах запутался...

- На сей раз не запутался. Наоборот, все так ясно... А посмотри, какие тут
ночи светлые! Светлые и холодные... Я, дед, первый раз в жизни влюбился.

- Так женись, мать твою так!

- Ее нет в живых, - медленно и задумчиво проговорил Глеб. - А звали -
Марита. Красивое имя, правда? Ма-ри-та... Она не русская была, литовка. Я
ее убил, дед. Только об этом никто не знает.

- В Бендерах? - Генерал подавил озноб, побежавший по спине.

Начальник штаба не ответил. Неподалеку в сосновом бору заплакала какая-то
ночная птица.

- У тебя действительно крыша поехала...

- Она семнадцать человек... на тот свет отправила. А я ее отпустил. Дал
свой московский телефон, адрес... Стреляла только из карабина "Барс",
полуоболочечными пулями. Биатлонный патрон - сильный... - Головеров
помолчал и почти задышал в затылок. - Через две недели казаки ее снова
поймали с карабином, на чердаке, привели ко мне!!! Знаешь, дед, если бы она
попросила, крикнула бы - спаси! Я бы еще раз спас. Увел бы и отпустил... А
она смотрела на меня и молчала. Потом воды попросила, говорит: "Пить хочу".
Я дал ей воды и ушел.

- Хорошо, хоть не своими руками, - проговорил дед Мазай, чтобы заполнить
паузу.

- Какая разница, дед? - возмутился Головеров. - Своими, чужими... Нет
больше Мариты. Только снится... Мне бы ее надо было похоронить. Говорят,
тогда бы не приходила... Видел же, как трактор с тележкой подъехал, как ее
забросили... Мог бы договориться с труповозом, взять ее и похоронить.

Надо было, - вздохнул генерал. - И мне надо было сказать!

Глеб замолчал, а молчать ему сейчас было нельзя и тишину слушать нельзя. К
тому же здесь почему-то плакали ночные птицы...

- Это она тебе тогда плечо продырявила? Он не ответил, а спросил сам себя:

- Какой из меня теперь вояка?

- Закончишь с учебным планом, сразу сядем за оперативный, - распорядился
генерал. - Всех аналитиков от полевых занятий освободить. Нечего им бегать
тут, грязь месить. Пусть мозгами работают.

- Дед, я же тебе...

- Отставить, подполковник!

- Ну какой из меня вояка, дед?! - закричал Головеров.

Генерал, вскочил, заорал - он тоже умел это делать:

- А что, опять ребятишек погоним?! Пацанов?! Пушечное мясо?! Хрен вот тебе!
Ты пойдешь как миленький! У матерей еще после Афгана слезы не высохли!

- Не ори на меня, дед! Я ведь тебе!..

- Буду орать! Потому что ты меня позоришь! Профессионал!... - Генерал
отвернулся. - Дожили, бабы воюют лучше, чем мужики. Ты бы у своей Мариты
поучился, как надо воевать!

В пустом пока пространстве военного городка, в темных сосновых борах
откликалось звучное эхо. От человеческих голосов смолкли ночные птицы, все
вокруг притихло, насторожилось, и лишь соловей продолжал щелкать со звуком
одиночных пистолетных выстрелов и никак не мог распеться, вытянуть второе
колено...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Около двух часов ночи на шоссе близ городка Сосногорск произошла
автокатастрофа: желтый "Фольксваген" на большой скорости врезался в
асфальтовый раскатчик, оставленный на проезжей части. Водитель и двое
пассажиров погибли на месте, третий, сидевший на заднем сиде