одну мою просьбу. Пойди к своему... приятелю, который "винторез" тебе
подарил, и назови ему буковки и циферки, которые я тебе скажу. Больно уж
"винторезик" этот знакомый. Оружие хоть и на одно лицо, однако царапинка на
прицеле... Где-то видел.

- И больше ничего? Только буковки и циферки?

- Ну, можешь добавить, лысый мужик пришел, хочет барыню сплясать, с
присядкой.

- Ты что, пляшешь? А ну, спляши?

- Сейчас не могу, ноги болят. Спалил подошвы на углях, никак не заживают.
Полежать бы недельку с вытянутыми ногами, и зажило...

- Полежи, - разрешил Анатолий Иванович и, ничего не ответив, пошел к своему
убежищу - норе, выложенной из камня. Как ни в чем не бывало распотрошил
свой, тоже самодельный, разгрузочный жилет и аккуратно стал есть, в
одиночку, никому не предлагая.

Характерец у него был - дай Бог!..

А спустя полчаса, налегке, с одним котелочком и "винторезом", который,
наверное, и спать ложился - не выпускал из рук, отправился за водой на
ручей, за сотню метров от логова. И как в землю провалился: шел, и вдруг
растворился в воздухе.

Стало ясно - Анатолий Иванович услышал просьбу и пошел. Только бы
"приятель" его оказался пусть не бойцом "Молнии", а хотя бы оперативником,
посвященным в дела людей "плаща и кинжала"...

Этот маленький вояка понравился Грязеву с первого момента встречи, и он
вспомнил давнюю мечту деда Мазая - завести в спецподразделении своего
"трубача": так называли щуплого, низкорослого бойца, способного проникнуть
в любую щель, только бы голова пролезла. В мирные времена кадры для
"Молнии" подбирали, как в гренадерский полк - чтобы ростом не ниже метр
восемьдесят и в плечах - косая сажень. Рассчитывали на выносливость,
большую физическую силу и огромные нагрузки. На деле же оказалось, права
пословица - мал золотник, да дорог. Серьезно столкнулись с этим первый раз
в Грузии, когда ни один из бойцов не смог даже голову затолкать в узкую
вентиляционную трубу, ведущую в подвалы президентского дворца и совершенно
не охраняемую. Занесли бы взрывчатку и не надо было бы ходить по пехотному
в лобовые атаки...

Вот этот бы проскочил, как червяк прополз...

Вернулся Анатолий Иванович уже засветло, проблуждав где-то больше трех
часов, принес котелок воды, попил, поставил - опять никому не предложил.

- Ну, здорово, Саня Грязев, - спокойно проговорил он. Его выдержке можно
было позавидовать.

- Кто тебе сказал, что я - Саня Грязев? - усмехнулся Саня, сдерживая
восторг.

- Кто, кто... Конь в пальто.

- Я ему язык отрежу! Коню этому...

- Да он случайно, сорвалось, - оправдал "приятеля" снайпер. - Я только
сказал про лысого мужика и барыню с присядкой, он и...

- Кто он? Как зовут?

- В общем-то я не знаю, - откровенно признался Анатолий Иванович. - Тоже
Петя Иванов... Через полтора часа придет сам.

Забыв о ноющих подошвах и глубоких язвах, Грязев скинул плащ и сплясал
барыню с присядкой...


Рядовой Анатолий Иванович хоть и закончил после учебки школу снайперов,
однако из-за роста своего и слишком юного вида угодил в денщики к командиру
полка. Тот его пожалел отпускать в роту - не стерпит, сгинет мальчишка...

А в денщиках служба для него оказалась невыносимой - печку топить в
командирском кунге, сало резать, банки открывать, бегать за свежим хлебом к
чеченке, которая по утрам приносит его к части. В общем, слуга, а не
солдат. От тоски и беспросветности Анатолий Иванович занялся бизнесом,
естественно, подпольным. До армии он закончил ПТУ по ремонту часов и точной
механики - тоже отдали в учение из-за хлипкости телосложения, - и здесь
наловчился извлекать из гранатных запалов замедлители. Без этой штуки как
только кольцо дернешь и скоба отлетит - сразу взрыв, по сути, в руке. Таким
образом часовщик изготовил первую партию из десяти штук Ф-1 и удачно продал
духам, ежесуточно отиравшимся возле воинских частей, добывавшим оружие и
боеприпасы, На вырученные деньги купил на полковом складе у земляка еще
тридцать гранат, но подготовив и распродав только половину, чуть не
засыпался: в контрразведку стали поступать сведения, что духи подрываются
от своих же гранат - там сразу пять человек погибло, там - полтора десятка
раненых. Одним словом, чеченцы стали искать продавца коварного товара. И
контрразведка начала искать. Анатолий Иванович на время остановил свое
предприятие и снова затосковал. А тут как раз у командира полка наступил
праздник - день рождения. Пригласил он офицеров, денщик накрыл стол, но
так, что гости остались недовольны. Считалось особым шиком - во фронтовых
условиях сделать приличный и хорошо сервированный стол. Денщик же так все
нарезал и приготовил - стыдобища.

На следующий день осерчавший и опозоренный перед товарищами командир полка
отправил Анатолия Ивановича в роту. Бывший денщик стал ходить за ротным и
просить снайперскую винтовку, поскольку имел на то полное право, однако
винтовок не хватало, да и к бойцу в метр с кепкой относились
соответственно. Он уже было снова увлекся бизнесом, да на счастье откуда-то
передали захваченную душманскую СВД. Получив оружие, тогда еще просто
рядовой Матицын с раннего утра забрался на вершину пирамидального тополя и
замер там на долгие часы. Где-то около обеда раздался единственный выстрел,
и скоро на землю спустился промерзший до костей и голодный снайпер.

- Готов один, - доложил, не попадая зубом на зуб.

Перед расположением роты, километрах в двух-трех часто ползали
корректировщики огня, а душманский миномет скрывался где-то за горой, часто
меняя позицию. Никто в это не поверил, однако разведчики сползали ночью и
притащили душмана-корректировщика: пуля угодила точно в ухо.

На следующее утро все повторилось. А через три дня командир полка приказал
называть рядового Матицына по имени-отчеству и послал документы на орден.

Пока же документы ходили, контрразведка вышла на след продавца гранат.
Анатолия Ивановича арестовали и увезли в Моздок. Отвертелся бы, да нашли
еще не подготовленные гранаты и инструменты. В Военной прокуратуре первый
следователь вместо уголовного дела рекомендовал представить часовых дел
мастера ко второму ордену за изобретательность, однако дело передали
другому: они там менялись, как перчатки, отбывая месячные сроки в качестве
"обкатки".

И стало ясно Анатолию Ивановичу, что его засадят в тюрьму. Тогда он, не
мудрствуя лукаво, ночью открыл форточку и протиснулся сквозь решетку на
улицу, ко всеобщей зависти остальных арестованных. И побежал не домой в
Новгородскую область, а обратно, в Чечню, причем в свою часть, переодевшись
в гражданское, так что везде сходил за мальчика. Конечно, и бардак царил
невероятный, но больше сработал стереотип мышления оперов - в полк о побеге
даже не сообщили, полагая, что ловить надо поблизости от дома. А он пришел
к командиру полка и доложил, что явился для дальнейшего прохождения службы.

Его снова поставили на довольствие, выдали новенькую СВД, меховой
офицерский камуфляж, и Анатолий Иванович опять отправился на свободную
охоту, благо, что пирамидальных тополей в Чечне было много. Два месяца он
бил зверей в ухо, пока его снова не представили к ордену. Тут и выяснилось,
что снайпер находится в розыске, как опасный военный преступник. Командир
полка помочь ничем не мог, разве что отнял винтовку и велел спрятаться
где-нибудь на месяц, пока он не утрясет дело в Моздоке.

Отсиживаться Анатолий Иванович просто так не мог. Он пробрался в свою роту,
выкрал винтовку и теперь уже ушел навсегда.

Сведения о беглом вольном снайпере просочились К душманам. За его голову
родственники отстрелянных им боевиков назначили сумму в десять тысяч
долларов, что невероятно обидело Анатолия Ивановича, поскольку это была
цепа подержанной иномарки.

Через свою агентуру Глеб Головеров и вышел на снайпера. Это с его помощью
он выкрал на аэродроме в Ханкале подвесную ракетную установку класса
"воздух - воздух", и благодаря его золотым рукам переделал ее совершенно в
другой класс. И когда Диктатор вышел на связь по космическому аппарату,
ракета "нашла" радиолуч и снайперски накрыла цель.

Он бил зверей в ухо, не замечая того, как начинает звереть сам.

Его надо было спасать от войны, как спасают детей от чумы. Саня Грязев,
испытавший на себе мерзость убийства и смерти от твоей руки, ни на
мгновение не верил в "откровения" бывалых наемников-вояк, рассуждающих о
профессиональной легкости, с которой отнимается чужая жизнь. Скорее всего,
это были больные люди с маниакальными наклонностями, не имеющие ничего
общего с великим и высоким воинским духом.

Анатолий Иванович действительно был талантливым от природы, но чтобы
взрастить из него воина, следовало пропустить его душу сквозь строй
дружинного братства. Иначе сон разума непременно родит чудовище...


Глеб не любил стаи, однако пришлось уходить вчетвером, двигаясь парами на
расстоянии пяти километров друг от друга. Грязев с Анатолием Ивановичем
"торили" путь, Головеров с "ковбоем" шли замыкающими, так что поговорить
"зайцам" не удавалось до самой границы. А сейчас Глебу как никогда хотелось
если не излить душу, то просто рассказать о Наталье...

На дневках, отлеживаясь где-нибудь в "зеленке", он думал о ней, вспоминал
самые хорошие, счастливые дни, таким образом как бы вызывая ее дух, но
Наталья ему не снилась.

И Марита не снилась давным-давно...

Как только Глеб засыпал, к нему являлся Диктатор Ичкерии. Он был совершенно
не похож на того стройного, красивого генерала, который однажды уже попадал
в плен, а напоминал какого-то таджикского народного певца, которого
когда-то Головеров видел на ковриках-портретах. Диктатор был в белой чалме
и черном одеянии, напоминающем черкеску, только без газырей. Однако это был
он! Узнавалась стать, дух и взгляд черных пронзительных глаз.

Сон имел несколько сюжетов, обыкновенно сходных и часто повторяющихся.
Только начало всегда было одним и тем же.

- Да хранит тебя Аллах! - говорил Диктатор с печальной улыбкой.

- Ты должен желать мне зла, смерти, - сопротивлялся Глеб. - Я убил тебя!

- За это я и благодарен Аллаху. Ты убил меня, но остановил ли войну? Нет,
не остановил. Я теперь в ином мире, а ты - в земном. Я не знаю позора, а ты
пьешь из этой грязной лужи. И будешь еще долго пить. Говорил тебе: от меня
уже мало что зависит. Ты не поверил. Мне жаль тебя, воин.

- Почему ты мне снишься? Зачем приходишь?

- Неужели ты не знаешь? Мы были братьями на земле. Братьями по духу. А ты
убил меня... И все равно - слава Аллаху! Ты разрешил все мои сомнения,
избавил от горя, бесчестья... Да будет тебе легкий путь! Ты же сделал из
меня героя! И я навсегда останусь в памяти моего народа. Обо мне сложат
песни... Но каково теперь будет тебе? Ты же убийца. А убийца никогда не
может стать героем, если даже убьет злодея. Ну, и кому ты сделал добро?
Моему народу или своему?.. Из этой войны твой народ не избрал и не вознес
ни одного героя! Когда же народ не имеет героев, он не имеет ничего, а это
значит, не имеет будущего.

- Послушай, генерал... Я знаю, ты сейчас говоришь моим языком. Ты - это мое
сознание. Но я верю в будущее!

- Что же ты тогда бродишь как неприкаянный? Нет у тебя ни дома, ни семьи,
ни детей... Какое тут будущее?

- Но я же - воин...

- Я тоже был воином,

- Женщину, которую любил, убили, - всякий раз признавался Глеб, и это было
единственным воспоминанием о Марите во сне.

- Да ты же ее и убил! Но не отчаивайся, она была не единственной на свете.
Мужчина вправе взять себе много жен. А много жен - много детей. Буду
просить Аллаха, чтобы он послал тебе хотя бы одну.

Глеб почему-то думал, что такая жена у него есть - Наталья, наверняка
посланная ему Богом, и во сне же совершенно явственно осознавал - еще
задолго до расставания! - что она - не навсегда. Бог дал, и Бог взял...

Так оно и случилось.

И заканчивался сон всегда одинаково: Диктатор протягивал ему руку -
по-птичьи трехпалую, изуродованную взрывом, а Глеб не принимал ее и
говорил, что это рука не его, чужая, и принадлежит российскому президенту.

Путь до российской границы занял семь дней, так что сон о Диктаторе измучил
больше, чем дорога. Можно было сходу перескочить через милицейские заслоны,
охраняющие границу, и если даже засекут, то уже на своей территории, однако
из-за солдатиков пришлось тормознуться еще на один день, до ночи: от
обозленных, быстро впадающих в ярость ментов не так-то просто отбрехаться,
потянут в комендатуру. На российской территории в приграничных районах уже
вовсю действовали чеченские террористы, устраивая взрывы на вокзалах, в
автобусах и прочих многолюдных местах.

И тут наконец Глеб впервые остался с Грязевым один на один сразу на
несколько часов: "вольные стрелки" тем временем изучали границу, подыскивая
безопасные проходы. Сели напротив друг друга и замолчали. Когда Головеров
пришел на встречу в убежище снайпера, поговорили всего минут двадцать, и
больше о том, где сейчас "Молния", что с мужиками, кто пострадал в Чечне и
как, а потом заторопились в дорогу, начали заново прорабатывать маршрут - в
общем, было не до откровений. Неожиданное появление в Чечне инструктора из
центра "Шамиль" помогло Глебу прервать это долгое прощание с Натальей. Он
воспрял, обрадовался, да не надолго...

Теперь вот сидели, и, оказывается, не о чем говорить, когда возвращаешься с
войны не с победой, а с позором и поражением. И душу изливать не было
никакой охоты.

- Ты возьми этого пацана к себе пока, - вспомнил Глеб о "ковбое". - А я
своего возьму.

- Ладно, - обронил Грязев. - Куда же его деть? И снова надолго замолчали.
Потом Саня снял ботинки, размотал изжеванные дорогой, пропитанные
сукровицей бинты. Глеб увидел ноги, спросил:

- Что это у тебя?

- На углях учился плясать, - неохотно отозвался тот. - В Болгарии. Слышал,
у них такой ритуал есть?

- Слышал... И научился?

- Научился.

- И целых два года учился?

- Да не только... Еще сам учил. Готовил спецназ в Сербии, потом в Болгарии.
Все заводят спецназы, мода пошла.

- Это точно.

- А воюют пацаны.

- Как всегда...

За целый день это лишь и сказали. Когда ликвидировали "Молнию" в девяносто
третьем и безработные бойцы ее собирались на Головеровской квартире, говор
и шум стоял до потолка, так что участковый прибегал. Какие планы строили,
какие надежды были! А ведь тоже вроде бы потерпели поражение и ситуация
была еще плачевнее.

Правда, тогда распаляли себя водкой, тут же и выпить нечего...

Границу решили перескочить в половине третьего ночи, за полчаса до смены
патруля, когда зевота уже закладывает уши и от сонливости песок в глазах.
Было время прикорнуть, выставив часового, и Глеб, чтобы избегнуть еще одной
беседы с Диктатором, вызвался подежурить. Едва мужики засопели, как
"ковбой" тихонько приподнялся, огляделся - Головеров сидел под тополем, - и
принялся распихивать магазины по карманам жилета, проверять оружие и
одежду. Потом крадучись приподнялся, отполз в сторону и припустился бегом -
назад, в Чечню.

Глеб появился у него на пути, встал, сунув руки в карманы.

- И куда же ты навострился, парень? Оказалось, он прихватил еще и
"винторез" Анатолия Ивановича.

- Нельзя мне сейчас в Россию, - со стариковской безысходностью проговорил
он. - За отца еще не отомстил, кровники остались... Да и вообще...

Головеров отобрал у "ковбоя" оружие, дал по затылку, толкнул в середину
между спящими мужиками. Он как заведенный снова отполз, вскочил и понесся
скачками прежним путем, без оружия. Глеб догнал еще раз, почти волоком
притащил назад. Парень крепился несколько минут, вздрагивая узкой спиной, и
все-таки началась истерика. Он катался по земле, царапал ее пальцами,
срывая ногти, буравил лицом и выстанывал одну и ту же фразу:

- Суки, падлы, рабы, предатели... Глеб молча облил его водой, посадил, дал
попить. Мужики проснулись и сидели теперь безмолвно, с настороженными
лицами, как возле покойного. "Ковбой" вроде бы успокоился, однако через
некоторое время уже трезвым, но усталым голосом сказал:

- Рабы и предатели. Кругом рабы и предатели. Сука, все равно уйду.

Глеб связал его бинтом, разорвав последний медицинский пакет, затянул рот и
поднял всех на ноги: надо было немедленно уходить, и так нашумели, а возле
границы по ночам бродили духи - то ли охрана, то ли просто жулье...

Собственно, никакой границы в настоящем ее виде не было, цепь заслонов,
секретов да пеший патруль, на дорогах пропускные посты, сложенные из
железобетонных блоков. Правда, глубина контролируемой территории была в
несколько километров, до казачьих станиц, где местная самооборона
выставляла на ночь свои дозоры и посты.

Оружие и боеприпасы распихали в вещмешки, в том числе и разборный
"винторез", пошли стаей, "ковбоя" вели, как пленного, под руку. Только
Анатолий Иванович двигался в одиночку и чуть в стороне, чтобы, в случае
чего, отвлечь на себя внимание. Однако все обошлось, проскочили
незамеченными до первой станицы, обогнули ее и остановились у дороги, когда
начало светать. Пора было брать такси - пешком по России не набегаешься...

"Ковбоя" освободили от пут, когда Саня Грязев остановил машину -
потрепанный зеленый "Москвич" с молодым парнем за баранкой, - и стал
договариваться о цене. Частник наметанным глазом осмотрел пассажиров, сразу
же оценил их криминальный вид, поскольку недельный путь по Чечне
отпечатался на одежде и лицах, хотя и старались привести себя в порядок,
после чего заломил такую сумму, что и денег-то таких при себе не было.
Пришлось отсадить его от баранки на заднее сиденье и припереть плечами:
после приступа наглости на него напал приступ страха. Грязев попытался было
интеллигентно уверить его, что убивать не будут, машину отдадут и деньги
заплатят, только в разумных пределах, потом махнул рукой и стал смотреть в
окно: наконец-то попал в Россию!

Частник потел, и запах от него был знакомым: издревле это называли смертным
потом. Глеб приспустил стекло, но не избавился от тошнотворной вони и вдруг
вспомнил Миротворца, вернее, его замысел встряхнуть нацию от спячки,
пропустив ее через жернова позора.

Неужели и в самом деле Россия утратила волю, а народ - национальную честь и
мужество, превратившись в терпеливое стадо? Без героев? Без пастыря? Откуда
эта звериная психология - урвать сразу много, хоть раз, но нажраться до
отвала, а если случайно угодил в лапы более сильному хищнику - умирать от
страха?

Нет, точнее, рабская психология, ибо жизнь зверей естественна, и даже твари
самые мерзкие, с точки зрения человека, красивы и совершенны.

Действительно, рабы и предатели...

Два года бессмысленной мясорубки, два года над страной воняло смертным
потом, но кто-нибудь возмутился, закричал, сжег себя на площади в знак
протеста? Кто еще, кроме горстки солдатских матерей, восстал против войны?
А в России - десятки партий и целых четыре власти! Кто из них вышел на
площадь и стоял намертво, до победы?

Горлопаны горлопанили, обломовы мечтали о светлом будущем...

И все вместе униженно просили дать зарплату и думали, где бы срубить бабки
- хоть раз, но много.

Тем временем этот мальчишка дважды ходил штурмовать Гудермес.

И ни разу не стал героем.

Ничто так не увлекало и не захватывало воображение и чувства, как злая,
острая мысль. Глеб настолько оторвался от реальности, что не заметил, когда
серый невзрачный "жигуленок" с двумя антеннами на крыше обогнал его уже
второй раз. Зрительная память отметила это, но сознание оставалось
невосприимчивым, словно окружающая жизнь существовала отдельно, на
гигантском экране.

- Что-то не нравится мне вон тот "жигуль", - спокойно проговорил Грязев,
наклонившись к водительскому сиденью, и этим вытащил Глеба из глубины
мрачных размышлений.

Они уже миновали сложный дорожный узел с жестким контролем возле
Пятигорска, обогнули стороной Минеральные Воды - владелец машины отлично
знал объездные пути и после соответствующей беседы охотно их показывал.
Теперь пробирались проселочными и хозяйственными дорогами в сторону